Испанский вариант - Семенов Юлиан Семенович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/26
- Следующая
Испания стала полигоном гитлеризма. Асы Геринга учились здесь искусству войны с родиной Исаева. За те два года, что Исаев провел при штабе Франко, встречаясь и почтительно раскланиваясь с «сеньором Гулиермо», он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть среди тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да и с твоей родиной тоже, — сбивали-то и советских летчиков — единственной страной, которая, отвергнув политику «невмешательства» Лондона и Парижа, открыто помогала республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз.
— Звоните по этим двум телефонам каждые полчаса, — сказал Хаген радисту, который был приписан к их разведцентру. — Объясняйте, что пресс-атташе германского посольства фон Штирлица настойчиво разыскивает его друг Август.
— Слушаюсь, гауптштурмфюрер.
Хаген поймал себя на мысли, что он хотел в штирлицевской усталой манере сказать телефонисту: «Да будет вам… Зачем так официально, вы же знаете мое имя». Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в кабинет, где его ждал Ян Пальма.
— Знаете, об университете мы поговорим позже, а сейчас меня будет интересовать Вена.
— Что конкретно вас будет интересовать в Вене?
— Вы.
— Я был в Вене шесть раз.
— Меня интересует тот раз, когда вы там были во время коммунистического путча.
— Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз — в нем печатались мои статьи.
— Они были напечатаны лишь после вашего возвращения в Ригу. Я их читал. Меня интересует, что вы делали в Вене — не как журналист, а как личность.
— Это разделимые понятия?
— Для определенной категории лиц — бесспорно.
— И говорите-то вы в полицейской манере: «категория определенных лиц»… Не диалог, а цитата из доноса…
Хаген засмеялся:
— Это свидетельствует о том, что я как личность неразделим с профессией, которой посвящаю всю свою жизнь.
— Браво! Я аплодирую вам! Браво!
— Итак… Вы в Вене…
«А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, — отметил Пальма. — Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?»
— Бог мой, ну опросите обитателей кафе «Лувр». Там сидели все журналисты, немецкие в том числе.
— Они уже опрошены, милый Пальма.
— Значит, они вам подтвердили, как я проводил в «Лувре» свободное время?
— Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?
— Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено…
— И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?
— Конечно.
Вена, 1934
В ту ночь он был не у женщин. В ту ночь нацисты загнали восставших в заводской район; выхода за город оттуда не было. Решили уходить подвалами и проходными дворами к Дунаю. Там никто не ждал восставших, оттуда можно было рассредоточиться по конспиративным квартирам или скрыться в пригородах.
Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух повстанцев — пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту смерти. Он бросился в те районы, где еще шли бои. Пройдя фашистские патрули — представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении: в Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, — Пальма оказался в самом пекле. Шуцбундовцы — и коммунисты, и социал-демократы, засев на крышах домов, сдерживали нацистов, пока люди спускались в подвалы.
— Можно мне с вами? — спросил запыхавшийся Пальма у высокого старика с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал людям спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.
— Кто вы?
— Я из Риги, журналист… Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы…
— Нет, — отрезал старик. — Нельзя. — И махнул рукой тем, кто в арьергарде сдерживал нацистов: им было пора уходить, потому что «коричневые» подкатывали крупнокалиберные пулеметы.
— Покажите-ка ваш паспорт, — попросил Пальма тот парень, что помогал старику. Его немецкая речь показалась Яну чересчур правильной, и он решил, что это не австрияк, а берлинец.
Пальма протянул паспорт, тот мельком просмотрел его и сказал:
— Лезьте. Мне будет стыдно, если вы потом предадите этих людей.
— Зачем, товарищ Вольф? — спросил голубоглазый старик с забинтованной головой. — Нам не нужны чужие. Зачем?
— Затем, что при иностранце им, может быть, станет неудобно нас расстреливать, если они все-таки успеют перекрыть выходы к Дунаю.
Они тогда шли проходными дворами и подвалами долго, почти шесть часов. Женщина, которая брела впереди Пальма с девочкой лет трех, вдруг остановилась и стала страшно смеяться, услышав растерянный голос голубоглазого старика:
— Товарищ Вольф, иди ко мне, тут стена, дальше хода нет!
А люди, двигавшиеся сзади, все напирали и напирали. Пальма тогда поднял девочку на руки и начал ей что-то тихо шептать на ухо, а женщина все смеялась и смеялась, а потом увидела дочку на руках у Яна и заплакала — тихо, жалобно.
— Зачем все это? — шептала она сквозь слезы. — Зачем? Карла убили, папу убили, а нас тут хотят задушить… Зачем это? Пусть бы все было, как было, чем этот ужас…
…Вольф вылез из подвала первым. Следом за ним, хрипя и задыхаясь, вылез голубоглазый старик с забинтованной головой.
Вдали высверкивал Дунай, в котором электрически синели звезды. Выстрелы были слышны по-прежнему, но теперь где-то вдалеке. Старик сказал:
— Надо увозить людей за город.
— Увозить? — спросил Вольф.
— Конечно.
— А разве уйти нельзя?
— Нельзя. Люди устали. А на них охотятся. Их перестреляют на дорогах.
— Пускай позовут латыша, — устало сказал Вольф. — Он был где-то рядом с нами…
…Они шли вдвоем по маленьким темным улочкам.
— Зачем вы здесь? — спросил Вольф. — Только для того чтобы писать в газету, или вам хочется аплодировать победе «правопорядка»?
— Мне хочется оплакивать поражение антифашистов.
— Куда вы пишете?
— В свою газету, французам и англичанам, в «Пост».
— «Пост» не тот орган, где оплакивают коммунистов.
— Почему же? Мертвых там оплакивают, и с радостью.
— Пальма… Ян Пальма… Я где-то слышал эту фамилию.
— Возможно, вы слышали фамилию Пальма-отца, а я — Пальма-младший. Последний раз мы виделись с папой двадцать лет назад.
— Это какой папа Пальма? Шпион из Индии?
— Разведчик, я бы сказал… — несколько обидчиво ответил Ян, — всякий дипломат негодует, когда его легальную профессию смешивают с нелегальной…
— Что это вы так откровенно со мной говорите? — спросил Вольф. — Сыновья должны биться насмерть за достоинство отцов.
— Спасибо за совет. Я учту его. Но использовать на практике, увы, не смогу — человек должен отстаивать свое личное достоинство: только тогда сын жулика может стать пророком, а сестра блудницы — святой.
Вольф хмыкнул, полез за сигаретами:
— Если у вас есть желание стать пророком — достаньте грузовик.
Пальма вытащил из кармана бумажник, открыл его:
— Двести фунтов.
— И у меня полтора.
— Купим машину. Марксистская формула «деньги — товар» не может не подействовать здесь, пока коммунисты не победили, — улыбнулся Ян.
— Эта формула не сразу исчезнет, даже когда коммунисты победят, — ответил Вольф.
Вольф увидел вывеску: «Похоронное бюро». Сквозь жалюзи пробивался свет. Вольф пересек дорогу и распахнул дверь.
Владелец похоронного бюро — маленький толстенький человек с изумительно розовым, здоровым цветом лица, но совершенно лысый — сидел возле телефона:
— Да, да, хорошо, господин. Катафалк у вас будет сегодня к утру. Да, господин, я правильно записал ваш адрес. Я знаю этот район, господин.
Он положил трубку, бросился навстречу вошедшим:
— Пожалуйста, господа! У вас горе? Я соболезную, я готов помочь вам.
- Предыдущая
- 5/26
- Следующая