При исполнении служебных обязанностей - Семенов Юлиан Семенович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/32
- Следующая
— И все-таки оперативность — лучшее качество советской журналистики.
Сарнов, бледный до синевы, разлепил губы в улыбке.
— Ах, какой же вы молодчина, за вас Морозов должен свечу поставить!
— Религиозный дурман — опиум для народа.
Морозов хлопнул Дубровецкого по плечу и сказал:
— Будет вам, дружище. Что вы хитрите все время? Дуракам надо хитрить. С меня ужин в «Астории».
Подошедший Брок сразу же отреагировал.
— Обыкновенный питерский эгоизм, — сказал он.
— Почему?
— А с нами как быть? С москвичами?
Сарнов ответил:
— Мы пришлем вам коньяку заказной посылкой.
— Вы его еще вынесите нам на подносе, разлитым по стаканам, как дворникам.
— Вы извозчики, а не дворники.
— Зря вы спасали этого гражданина, — сказал Дубровецкому Брок, — понапрасну затраченный труд, который граничил с героикой. Во имя кого?
Сарнов выглянул в люк и замахал руками.
— Вода! Вода! — закричал он. — Вода под лыжами.
Снег, убегавший из-под левой лыжи, становился сначала голубым, потом серым, а потом и вовсе черным. По снежному полю тянулся черный след, будто рваная рана.
Струмилин негромко скомандовал:
— Газ!
— Есть газ!
Моторы взревели, и самолет резко повело вперед.
— Не хватит разбежаться, там торосы, — сказал Богачев.
— Верно. Отставить, — так же негромко и спокойно сказал Струмилин. — Будем разворачиваться. Тормоз, Володя.
Богачев, замерев, следил за работой Струмилина. Его, в который раз уже, поражала точность каждого движения командира. Но сейчас, в этот критический момент, когда все решалось мгновениями, Павел искал в Струмилине хоть каплю напряженности и той «мобилизованности», о которой он читал в книжках, описывающих подвиги.
Никакой напряженности в Струмилине не было: он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и, спокойно управляя машиной, успевал перекладывать языком леденец. Он не выплюнул леденец, когда узнал про воду, а продолжал неторопливо сосать его, перекладывая языком с правой щеки за левую.
— Особенно скорости сбрасывать не надо, — тихо пояснил Струмилин, — провалиться можем.
Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.
— Полный газ!
— Есть!
— Еще!
— Есть еще!
— Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька…
— Есть, командир!
Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:
— М-да… Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию — в чем бы то ни было. Не верю, и все тут…
Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.
Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:
— Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!
— То-то, — рассмеялся Струмилин, — теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.
— «Сагу о журналисте»? — спросил Богачев.
— Умница, — сказал Струмилин, — умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?
— Ждем стихов, — сказал Аветисян. Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:
На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:
— Разрешили все-таки…
Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию «Наука-9», где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, «принадлежащей» «Науке-9», неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с «Науки-9» возлагался на летчиков, работавших на «ИЛ-14».
— Расстаемся, Павел Иванович, — сказал Морозов, — спасибо вам.
— Ерунда.
— Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.
— В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.
— Пойду попрощаюсь с вашими людьми.
— А я — с вашими. Вот вам и челночный полет, совсем как в сорок четвертом.
В ту же ночь экипаж Струмилина получил задание взять на острове груз и перевезти его на станцию «Северный полюс-8». Богачев этому очень обрадовался.
— Мне кажется, что на полюсе все должно быть иное, — сказал он Броку.
— На полюсе все так, как и здесь.
Струмилин рассердился:
— Нёма, если человек может удивляться и радоваться, ему надо завидовать. На полюсе все действительно не так. Там все иначе. Все. Не верь Нёме, Паша. Он старый полярник, ему ничто не в новость. Мне жаль его — он разучился удивляться.
— Пусть удивляются поэты, — усмехнулся Брок, — им это идет на пользу.
Струмилин сказал:
— Нёма, в вас умирает прекрасный критик. Поэтому именно вам сейчас придется пойти к Кассину и взять у него для зимовщиков штук шесть хороших фильмов.
Брок засмеялся и пошел к Кассину, начальнику здешней зимовки — маленькому черному человеку, страдающему непонятным дефектом речи. Он начинал фразу громко, а заканчивал ее шепотом и невнятно.
Брок заглянул к нему в комнату и сказал:
— Мы идем на полюс, к ребятам. Дайте штук шесть фильмов, а мы вам что-нибудь привезем от них в обмен.
— Какие вы хотите заать?..
Последнее слово, сказанное шепотом, означало «забрать».
— Хорошие.
— У нас все-е хоошшее…
Здесь последнее слово означало «хорошие».
— Какие? — переспросил Брок, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
— Хорошие! — прокричал Кассин. — Отличные советские фиимы…
Он смог выкрикнуть только первые три слова, а на слово «фильмы» у него уже не хватило пороху, и он пробормотал его невнятно и, как обычно, шепотом.
- Предыдущая
- 23/32
- Следующая
