Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Винтер Дмитрий Францович - Страница 10

Однако не все так просто: более внимательный анализ творчества Пересветова говорит о том, что он отнюдь не был сторонникам «государева всеобщего холопства», его «воинник» – это не обязанный принудительной службой вассал, а свободный человек, который добровольно избрал «такую профессию – Родину защищать», нечто вроде современного офицера или солдата-контрактника[119].

Как совместить это положение с хвалебным пассажем про турецкого султана-шкуродера (и вспарывателя животов)? А никак не совместить! Кривая логика, которой полтора века спустя последует и Петр Великий. Пребывая в составе Великого посольства в Англии в 1698 г., Петр восхищался английским парламентом, на заседании которого присутствовал инкогнито. «Весело слышать, – сказал, по свидетельству А. К. Нартова, царь, – когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно»[120] (и действительно, Петр не гнушался и сам выслушивать правду от подданных), но он таки не понял, что для того, чтобы стремление говорить правду стало второй натурой человека, нужна свобода.

Вновь и вновь идеологи петровских реформ (например, Федор Салтыков) повторяют, что из английского опыта надо взять только то, что приличествует самодержавию, а И. Т. Посошков прямо осуждает порядки в других государствах, когда короли «не могут по своей воле что сотворить, но самовластны у них подданные, а паче купецкие люди», тогда как вообще-то, по мнению Посошкова, «царь как чему повелит быть, так и подобает тому быть неизменно»[121]. Но о петровских временах – в конце книги, а пока отметим: Пересветов в этом смысле (совмещение несовместимого) предвосхитил Петра.

Впрочем, возможно, что сам Пересветов, лишившийся поместья из-за тяжбы с кем-то из «сильных людей»[122], имел в виду то, что «воинников» не должны порабощать именно «сильные люди»; он идеализировал «Махмет-салтана», который запретил вельможам слуг своих «прикабаливати, ни прихолопити, а служити им добровольно»[123]. Однако, как мы далее увидим, этот вопрос можно было решить и в рамках «либеральных» преобразований, не устанавливая самодержавия и не «сдирая шкуры с советников». Кроме того, тут налицо еще одно логическое противоречие. Пересветов не задал известный «римский» вопрос: а кто будет сторожить самих сторожей? Иначе говоря, а если само государство начнет «прикабаливати» и «холопити» своих «воинников» (что Иван Грозный вскоре и станет делать), то где на него найти управу, если самодержец не подотчетен никому, кроме Бога?

Но к этому аспекту творчества Пересветова, к его влиянию на историю послеопричной России мы еще вернемся, а пока отметим, что и пересветовский взгляд хотя бы на статус тех же «воинников» после поворота к самодержавию мог показаться Ивану Грозному чересчур «либеральным».

Но, помимо всего прочего, помимо личной свободы воинов, европейская военная система требовала и нового военного строя: как в Западной Европе наемная пехота вытеснила рыцарскую конницу с полей сражений, так и на Руси уже при взятии в 1552 г. Казани стрелецкие войска (только что, в начале 1550-х гг., созданные в порядке военной реформы из числа бывших пищальников) и пушкари оказались куда эффективнее дворянской конницы. Это подтверждает и А. Тюрин. И действительно, для современной (по тем временам) войны требовались действия отдельными отрядами, а не сплошной массой, каковы были действия дворянского ополчения. Короче говоря, «воинник» должен был быть не только храбрым, но и хорошо обученным солдатом[124].

Но в любом случае такого «воинника» требовалось хорошо обеспечить. Итак, вопрос: где деньги взять? А взять надо было: так, уже после взятия Казани общественное мнение упрекало царя (устами Максима Грека) в том, что он ничего не сделал для помощи семьям воинов, погибших при покорении Казанского ханства.[125]

Ответ на вопрос, где взять, подразумевался тот же, что и полувеком ранее, при Иване III – у Церкви! Более «ленивых богатинов», чем иосифляне, найти было трудно! «Монастыри с существовавшими в них злоупотреблениями составили одну из главных задач Стоглавого собора (церковный собор 1551 г., занимавшийся проблемами реформы Церкви. – Д. В.), – пишет Н. И. Костомаров. – Наделяемые селами и пользуясь большими доходами, монастыри были раем для своих начальствующих лиц, которые всегда могли принудить к молчанию своих подчиненных лиц, если бы со стороны последних раздались обличения. Архимандриты и игумены окружали себя своими клевретами и превращали монастырское достояние в выгодные для себя аренды. Их родня под видом племянников поселялась в монастырях, настоятель раздавал им монастырские села, посылая их туда в качестве приказчиков. Управление монастырскими имениями, вместо того чтобы производиться советом старцев, зависело от произвола одного настоятеля. В его безусловной власти находились и братия, и священнослужители монастырских сел, и часто терпели нужду, хотя находились в ведомстве очень богатого монастыря. Зато настоятели жили в полном удовольствии». Нуждались и те, кто добровольно отдавал монастырю все свое имущество «в порыве благочестия… с тем, чтобы там доживать свою старость; лишившись добровольно имущества, они терпели и голод, и холод, и всяческие оскорбления от властвующих, которые не дорожили ими, зная, что с них… уже более нечего взять. Зато те, кто хотя и отдали в монастырь часть своего достояния, но оставили значительный запас у себя, пользовались вниманием и угодливостью», чтобы, не дай бог, не изменили завещание[126]. Не стану продолжать цитирование Костомарова, у которого еще много чего написано в этом ключе, отмечу только, что Р. Г. Скрынников отмечает бескорыстие Сильвестра, чем он «выделяется в толпе сребролюбивых князей Церкви»[127].

Архиепископ Новгородский Геннадий чуть ранее говорил о массе безграмотных священников, о том, что едва один из десяти прихожан знает наизусть хотя бы Отче наш, признавая одновременно, что осуждаемые им «секты» вроде «жидовствующих» заставляют Церковь проделывать некоторую работу над собой и прибегать к внутренним реформам[128]. Сам Иван Грозный на Стоглавом соборе обвинял (с явной подачи нестяжателей) церковных иерархов в том, что они «в монастыри поступают не ради спасения души, а чтобы всегда бражничать» и что «архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства» и «прикупают себе селения», добавляя, что монахи часто «не стесняются иметь при себе мальчиков (понятно, для чего…

Костомаров, также сообщив о «мальчиках», добавляет, что были монастыри, где чернецы и черницы жили вместе). Все это напоминает состояние католической церкви накануне Реформации, высмеянное Ф. Рабле, Эразмом Роттердамским и другими гуманистами, а также протестантскими проповедниками. Неудивительно, что на Стоглавом соборе царь гневно вопрошал: «Если в монастырях все делается не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади?»[129]

Однако первый русский царь, в отличие от деда, не решился на полную секуляризацию церковно-монастырских земель, поэтому Стоглавый собор 1551 г., занимавшийся, помимо элементарного наведения порядка вроде запрета чернецам и черницам жить вместе, в том числе и имущественным вопросом, принял компромиссные решения. Так, он постановил положить предел росту церковных земель, причем впредь монастырям без особого разрешения царя запрещалось приобретать (путем ли покупки или получения в дар), а землевладельцам – опять же «без воли Государя» жертвовать Церкви земли. Кроме того, постановлено было отобрать у монастырей все земли, приобретенные ими в малолетство Ивана IV, а также беззаконно отобранные у детей боярских под предлогом погашения долгов; эти земли вернули прежним владельцам[130]. Но и такой паллиативный вариант решения проблемы изрядно напугал церковников[131].