Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Винтер Дмитрий Францович - Страница 2

Полный отказ «институциональным матрицам» в праве на развитие вызывает еще большие вопросы. Например, сама С. Г. Кирдина противопоставляет древнейшие цивилизации – Месопотамию и Египет – как соответственно Y-матрицу и Х-матрицу[10]. Непонятно, почему же в дальнейшем Месопотамия (даже если изначально допустить там наличие Y-матрицы, что как минимум не факт) превратилась в типичную восточную деспотию.

Но вернемся к России. Политолог Г. Аксенов, поддаваясь тому же стереотипу «изначальности самодержавия», отмечает, что у нас по пути развития общественного договора, как в средневековых городах Северной Европы, развивались лишь Псков и Новгород, пока «Москва все не задавила»[11]. К. С. Гаджиев, вроде бы споря с тезисом о всегдашней авторитарно-коллективистской природе России, говоря, например, что «авторитаризм и коллективизм – не всегда близнецы братья и коллективизм отнюдь не исключает демократию», в то же время считает, что «без контроля самодержавия Россия вряд ли бы стала органической целостностью»[12].

Начнем с того, что и в демократическом обществе не дается однозначного ответа на вопрос, что выше – общественное или личное; что первое выше второго, полагали, например, древние греки, на Руси – те же новгородцы, на современном Западе так мыслят многие правые, например, республиканцы в США, тогда как леволибералы сплошь и рядом считают наоборот (например, демократы в тех же США). А вот в деспотиях общественное и личное равно задавлено государственным. Более того, как мне представляется, деспотическое государство не может быть коллективистским в принципе (если, конечно, иметь в виду подлинный, снизу идущий коллективизм, а не согнанные указом сверху массовки с требованием «расстрелять/очередных/взбесившихся собак всех до одного»). Просто потому, что столь усердно насаждающаяся деспотами «круговая порука» (когда за одного наказывают всех) постепенно порождает стремление не просто «не высовываться» и не участвовать ни в каких несанкционированных коллективных акциях, но и всячески «клеймить» их участников и тем более зачинщиков, одновременно подчеркивая лояльность «начальству» – именно с целью избежать своей доли коллективной ответственности[13].

Что касается «тысячелетнего самодержавия», то В. Г. Сироткин тоже говорит о «византийском» характере Древней Руси», об «азиатско-византийской надстройке»[14]. Его поддерживает В. В. Викторов: «Киевский князь, великий князь Владимирский или Московский был независим от народа. Его власть ограничивалась не снизу, а сверху – Господом Богом».[15] Тот же стандартный набор стереотипов повторяет и А. И. Соловьев: «Постоянная ориентация государства на чрезвычайные методы управления, мощное влияние византийской традиции, доминирование коллективных норм социальной жизни, отсутствие традиций правовой государственности (как-будто в Европе, кроме испытавшего римское влияние Средиземноморья, они в то время были. – Д. В.), низкая роль механизмов самоуправления…»

А. Л. Янов, возражая всем указанным авторам, рассуждает о двух одинаково древних на Руси традициях.

Первая — да, действительно, патерналистская, связанная с отношением хозяина к своим дворовым служащим, управлявшим его вотчиной, к холопам и кабальным людям, пахавшим княжеский домен. И это было вполне патерналистское отношение хозяина к рабам.

Вторую традицию А. Л. Янов ассоциирует с отношением князя к своим вольным дружинникам, а равно и к боярам. Тут подход был договорной, основанный на взаимных обязательствах, зафиксированный в нормах обычного права («старина»). И вот вольные дружинники имели право «отъезда к другому князю».[16] Однако тут имеется вопрос: а много ли было в Киевской Руси «холопов»? Подавляющее большинство крестьян в средневековой Руси были лично свободны. И отношение к ним, в частности, уважение к их праву менять своих хозяев – это явно вторая традиция: как дружинники имели право отъезда к другому князю, так и крестьяне имели право перехода к другому владельцу. То есть и крестьяне тоже не были бесправными «холопами», а имели какие-то права, которые никем не оспаривались.

Американский историк-русист Р. Пайпс, убежденный сторонник если не «изначальной», то по крайней мере, «со времен татаро-монголов» авторитарно-самодержавной природы России, ни на кого не ссылаясь, пишет, что в княжеских хозяйствах «и вольные / работники / т. е. члены управленческого персонала. – Д. В.) находились в полукабальном состоянии и не могли уйти без воли хозяина». Но и он вынужден признать, что «с населения в целом князю не причиталось ничего, кроме податей, и оно могло как ему заблагорассудится перемещаться из одного княжества в другое», причем свобода перемещения «твердо укоренилась в обычном праве и была официально признана в договорных грамотах князей (выделено мною. – Д. В.)»[17]. К. Валишевский тоже, как мы в дальнейшем увидим, в значительной мере солидарный со взглядами Пайпса (А. Л. Янов называет такую систему взглядов «правящим стереотипом»), тем не менее вынужден признать, что сохранение веча и уважение к его правам обеспечивалось «рядом» (договором) с князьями[18].

Далее, Р. Пайпс признает, что «лишь к середине XVII в. (о правомерности использования Пайпсом этой даты подробнее речь пойдет в основном тексте книги, в конце его. – Д. В.)… московские правители сумели наконец заставить и военно-служилый класс, и простолюдинов сидеть на месте. Юридический обычай (выделено мною. – Д. В.) гарантировал русским боярам право поступать на службу к князю по своему выбору. Они могли даже служить иноземному правителю, такому, как Великий князь Литовский[19]. В свете всего сказанного очевидно, что преобладало договорное отношение князей к подданным всех сословий.

И потом, на Руси, как известно, большую роль в решении политических вопросов играло вече (что само по себе опровергает тезис о том, что князь якобы был «независим от народа» с киевских времен»), Р. Пайпс утверждает, что вече возникло в XI в. в более крупных городах, а до этого князья якобы пользовались властью «в духе средневекового торгового предприятия, не стесняясь ни законом, ни народной волей»[20], но утверждает он это, опять-таки ни на кого не ссылаясь, а если и допустить, что он прав, то ведь, например, и в Британии был полутора-двухвековой перерыв между приходом норманнов, упразднивших традиционную британскую свободу, и началом новой свободы в виде «Великой хартии вольностей» и парламента (с 1066 по 1216–1265 гг.); а ведь и на Руси основателями государства считаются (не будем здесь говорить, насколько правомерно) норманнские (варяжские) князья. Но при этом никто не спорит с тем, что участвовать в выборном самоуправлении всегда и везде имеют право только свободные граждане! В Древних Афинах, например, права посещать народное собрание были лишены не только несвободные люди, но и свободные неграждане («периэки»).

Единственную попытку установить на Руси самодержавную власть предпринял суздальский князь Андрей Боголюбский (годы правления 1157–1175; к тому времени политический центр Руси переместился из Киева во Владимиро-Суздальскую землю). Так, он перенес свою резиденцию во Владимир потому, что в Ростове и Суздале горожане избрали его князем на вече, вопреки воле его отца Юрия Долгорукого, и Андрей боялся, что память о вечевом избрании князя сделает его зависимым от подданных, почему и переехал в город, обязанный своим возвышением ему лично.