Драгоценность, которая была нашей - Декстер Колин - Страница 42

— А разве он не под кроватью, сержант?

Морс взял трубку в двенадцатом часу ночи.

— Вам ни за что не догадаться, что произошло, сэр!

— Только не ставь на это свой банковский счет, Льюис!

— Там полагают, что она совершенно оправится, сэр. Полиция Большого Лондона ошиблась относительно реанимации.

Морс промолчал.

— Вы... ну, как бы это сказать, вы рады, наверное?

— Я никогда не получаю удовольствия от смерти, Льюис, и если что и беспокоит меня больше всего, так это несчастные случаи, беспорядочное движение атомов по Вселенной, как говорил Эпикур.

— Вы устали, сэр?

— Да.

— Вы знали, что это несчастный случай, знали все время?

— Нет, не все время.

— Вы опять, как всегда, разыгрываете меня.

— Так что за новость, у тебя, Льюис, о которой мне никогда не догадаться?

— Чемодан, сэр! Чемодан, который мы оба видели, когда миссис Даунс уезжала в Лондон и взяла его с собой.

— Мы видели оба, как она укладывала его в такси, если уж уточнять.

— Но она-таки привезла его в Лондон! И вы не догадаетесь, что в нем было.

— Занавески, Льюис? Занавески с французскими складками? Кстати, напомни мне как-нибудь, чтобы я объяснил тебе, что там за фокус с французскими складками. Миссис Льюис будет очень рада, узнав, что ты проявляешь немного интереса к меблировке дома и его внутреннему убранству.

— Что вы теперь прикажете мне делать с этим ключом от камеры хранения?

— О чем ты творишь? С чего ты решил, что это ключ от камеры хранения?

После того как Льюис дал отбой, Морс, сидя за своим столом, выкурил подряд три сигареты  «Данхилл интернешнл». Слов нет, он испытывал нечто вроде шока, когда Седрик Даунс предложил ему немедленно отправиться в Северооксфордский клуб любителей гольфа и поднять с постели смотрителя. И конечно же звонок Льюиса вогнал последний гвоздь в гроб версии о Седрике и Люси. Но мозг Морса никогда не был таким плодовитым, как тогда, когда он оказывался перед, казалось бы, непреодолимым препятствием, и даже теперь он никак не хотел  расставаться с предыдущей, милой его сердцу версией об убийстве Теодора Кемпа. Он сидел, уставившись на ярко освещенную стоянку для автомашин за окном, там не было никаких других автомобилей, кроме его красного «ягуара» и двух белых полицейских машин. Он может — нет, он должен! — встать и поехать домой, поехать домой и лечь спать. Он будет дома через десять минут. Возможно, раньше... Да, исключительно полезно иметь машину, чего бы там не говорили о пробках на дорогах, загрязнении воздуха, дороговизне... да...

Морс почувствовал, как мысли в его мозгу потекли по очень любопытному каналу, но почувствовал в то же время, что его все сильнее тянет ко сну. Он думал о машинах, это они дали толчок новому ходу мысли... Впрочем, мысль тотчас же ускользнула... Но в голове закопошились другие новые идеи, и он успел ухватить их. Во первых, он убежден, что между кражей Волверкотского Языка и убийством Теодора Кемпа есть — должна быть! — связь и, возможно, до невероятия очевидная. Во-вторых, в нем укреплялась уверенность, что в этом замешаны два человека, во всяком случае в убийстве. В-третьих, росло подозрение, что среди уже собранных фактов, показаний, снятых с разных людей, записей бесед, человеческих отношений, в которых пришлось столько покопаться, подробностей географии Оксфорда, что среди всего этого где-то прятался факт, который он отмечал, но которому не придал значения или просто не понял. В-четвертых, очень странно, но ему страшно не хотелось отбрасывать Даунса как подозреваемого номер один. И, открывая дверцу машины, Морс задержался, посмотрел вверх на Полярную звезду и спросил самого себя: а не мог ли Даунс все-таки быть убийцей каким-нибудь иным образом?

Многие идеи, приходившие Морсу в голову, были настолько странными или невероятными, что большинству из них почти сразу же было уготовано кануть в небытие. И все же в тот вечер он был необыкновенно удачлив, потому что трем из четырех придуманных им идей суждено было сбыться.

Льюис немедленно погрузился в сон, едва уселся на заднее сиденье в полицейской машине, и спал всю обратную дорогу в Оксфорд. В молодые годы он был чемпионом армии по боксу в среднем весе, и сейчас ему снилось, что он снова на ринге и что смуглый быстроногий противник наносит ему сокрушительный удар справа в челюсть. Он попытался пощупать языком, не сломаны или не выбиты ли у него зубы, но толстая боксерская перчатка мешала выяснить это важное обстоятельство.

Когда машина подъехала к Сент-Олдейту, молодой водитель открыл заднюю дверь и разбудил Льюиса, встряхнув за плечо, и не заметил, что пассажир первым делом медленно провел указательным пальцем левой руки по своей верхней губе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

— Барт? Это Барт?

Сидя на боковом сиденье автобуса-«люкс», Джон Ашенден взглянул на миниатюрную семидесятилетнюю женщину из Калифорнии:

— Да, миссис Роско, это Бат.

Он без особою энтузиазма наклонился вперед, взял в руки микрофон, включил его и заговорил. Не так уверенно, как в Стратфорде или же, конечно, в Оксфорде, где он целыми страницами читал на память из путеводителя Яна Морриса.

— Бат, леди и джентльмены, — это место, где находился римский курорт Aquae Sulis, построенный, вероятно, в первом или втором веках нашей эры. Здесь при раскопках обнаружено множество ванн, и вообще туристы могут видеть в Бате лучше всего восстановленное римское поселение в Европе.

По обеим сторонам прохода между креслами одобрительно закачались головы, и Ашенден продолжил, вдохновившись реакцией туристов на отреставрированные здания и улочки, к тому же он начал отходить от тревожившего его последние два дня недомогания, что не ускользнуло от внимания нескольких членов группы помимо Ширли Браун и сделалось предметом многозначительного обмена мнениями. Что касается Ширли Браун, то она вольготно устроилась на своем привычном месте — после двух втираний мази, предложенной ей миссис Роско, от несчастного укуса не осталось и следа.

— Шикарное место, Ширл, — позволил себе заметить Говард Браун.

— Да. Жаль, нет с нами Лауры и Эдди. Так грустно.

— Не говори! Как будто чего-то не хватает.

Как и предусматривалось маршрутом, в то утро после отъезда из Стратфорда туристы позавтракали в Сайренсестере. Погода пока держалась, они наслаждались еще одним чудесным днем золотой осени. И возможно, у многих мало-помалу сглаживались неприятные воспоминания о трагических событиях, испортивших им пребывание в Оксфорде.

На заднем сиденье, рядом с Филом Олдричем, на этот раз примостилась одна из вдовушек, возрастом чуть помоложе, миссис Нэнси Уайзман, библиотекарша из Оклахома-Сити. С тайным злорадством она заметила, как эта скрипучая вещунья заметно охладела к своему прежнему партнеру после того, как он отказался (вместе с большинством других туристов) подписать жалобу на Шейлу Уильямс. Хотя Фил держался по отношению к ней (Нэнси) немного сдержанно, но она знала, что такова его манера, и ей нравилось общество этого маленького, хрупкого, доброжелательного человека, который почти неизменно оказывался последним в каждой образующейся очереди. Да, определенно тур стал поинтереснее и поживее, и она только накануне вечером написала дочери открытку, в которой сообщила, что, невзирая на смерть спутницы, кражу и убийство, она «начинает заводить знакомства, и уже есть два или три человека, с которыми она дружит».

Если же говорить по чести, то сам Фил находил Нэнси Уайзман излишне экспансивной и, как это ни покажется невероятным, предпочел бы сидеть там, впереди, рядом с Джанет Роско и слушать (а еще точнее, попытаться услышать) сведения о Бате, которые заканчивал излагать мистер Ашенден: