Драгоценность, которая была нашей - Декстер Колин - Страница 45

Задание, которое определил для самого себя сержант Льюис, по его мысли, должно было быть весьма мудреным предприятием. Но даже и здесь боги, казалось, отнеслись благосклонно к задуманному Морсом. Досточтимый персонаж, известный под названием помощник коронера, [19] изъявил готовность пожертвовать, в достойных рамках, своим временем, если это действительно послужит делу Правосудия. И все же у них двоих ушло более двух часов, чтобы собрать материал, в отношении которого  Морс с такой уверенностью сказал, что он обязательно будет найден.

И он был найден.

Но самой трудной и утомительной оказалась работа, которую должны были выполнять девушки на телефонах, они сделали десятки и десятки трансатлантических звонков, — не слезая с телефона все утро, весь день, первые вечерние часы вторника, — звонков по номерам, где получали новые номера, звонков друзьям, которые переадресовывали их к другим друзьям или коллегам, звонков из одного полицейского подразделения в другое, из одною штата США в другой, звонков по поводу документов, которые отсылали к следующим документам... и так далее, и так далее.

— А нельзя с этим немного повременить? — усомнился суперинтендант Стрейндж, заглянув к ним на минутку в середине дня. — Подождать до завтра?

Но Морс был человеком, который не успокоится, пока не докопается до корня, не успокоится на мысли, что докопаться можно завтра, а не немедленно. В кроссворде из «Листнера» остается  неугаданным одно единственное слово, и он напрягается до посинения, заставляет свои мозговые клеточки шевелиться на пределе, пока не отыщет это проклятое слово. Завтра было для его ума слишком  далеко, так долго ждать последнего доказательства он просто не мог, с того самого момента, как Льюис — удивительный Льюис! — от нечего делать упомянул абсолютно не имеющую отношения к делу заметку в «Оксфорд таймс», его мозг пришел и необыкновенное возбуждение и все это время работал как часы.

Ох уж эти имена!

Морс сам добился ареста мистера Эдварда Стрэттона сразу же после того, как тот сошел с трапа самолета в Нью-Йорке, и потом сорок шесть минут шесть секунд, как зафиксировано недавно установленным счетчиком в недавно оборудованной комнате для телефонов в Сент-Олдейте, разговаривал с вышеупомянутым Стрэттоном. Но даже скряга Стрейндж не очень-то и ворчал по поводу цены, которую пришлось заплатить за потрясающую информацию, полученную Морсом.

Морс сам в 20.30 вечера дал полный отбой. Он не стал рассыпаться в благодарностях перед подчиненными за всю ту огромную работу, которую они сумели проделать в этот необыкновенно длинный день, но только потому, что ему всегда было трудно выражать свои задушевные чувства. Тем не менее он вернул в сейф управляющего «Рэндольфом» не все паспорта туристов, три паспорта остались у него, несмотря на то что управляющий специально подчеркнул, что считает своей обязанностью позаботиться, чтобы паспорта были вручены их владельцам, где бы они сейчас ни находились.

В девять вечера Морс, за весь день не взявший в рот, как это ни поразительно, ни капли пива, уже шагал через Корн-маркет к «Рэндольфу», чтобы зайти там в «Чаптерс-бар». В жизни Морса отмечено немало случаев, когда он должен был выпить, чтобы легче думалось. Однако случалось (как сейчас), когда он должен был выпить исключительно потому, что ему хотелось выпить. Даже более того, он оставил «ягуар» на полицейской стоянке, чтобы можно было выпить как следует.

И он выпил — в охотку, с удовольствием и жадностью.

Через полтора часа, сидя на высоком табурете у стойки бара, он опустил глаза и увидел рядом со своей рукой, лежавшей на стойке, красиво наманикюренную руку, почувствовав одновременно мягкое прикосновение к своему плечу полной груди.

— Могу ли я угостить вас, инспектор? — Голос чуть с хрипотцой, чуть-чуть невнятный и более чем чуть-чуть волнующий.

Морсу не было нужды оглядываться. Он проговорил:

— Лучше угощу вас я, Шейла.

— Нет, я настаиваю.

Она взяла его за руку, нежно прижала ее к себе, потом прижалась губами — такими сочными и такими жаркими! — к щеке, наспех, кое-как выбритой четырнадцать часов тому назад.

В этот момент Морсу не хотелось говорить. День, который вот-вот уже подойдет к концу, был одним из самых замечательных из всех, что он прожил, — кража, убийство, связь между кражей и убийством, да, все это перестало быть тайной. Ну, почти перестало. И раскрыл эту тайну он сам. Он не обошелся без помощи, да! Ему помогали доводить до ума детали, перечеркивать семерки и ставить точки над i. Конечно, помогали. Но общую картину видел он, факты анализировал он и решение нашел он, сам.

Свое.

— Что это вы делаете здесь? — поинтересовался он.

— Ежегодный вечер танца. Литературное и философское  общество. Тоска зеленая!

— Вы с партнером?

— На такие  вечера не приходят без партнера.

— Ну и?..

— Ну и он прилип ко мне, буквально повис во время вельветы.

— Вельветы? Господи! Ведь и я когда-то танцевал вельвету...

— Никто из нас не становится моложе.

— И вам вовсе не хотелось, чтобы он... вам это не понравилось?

— Я хотела выпить. Потому-то я и здесь.

— И вы сказали ему...

— ...гуляй!

Теперь Морс посмотрел на нее — наверное, но-настоящему в первый раз. На ней было черное, до колен, платье, держащееся на плечах на тоненьких, не толще ботиночного шнурка, бретельках, черные чулки, обтягивавшие потрясающе стройные ноги, и туфли на очень высоком каблуке, благодаря которым она оказалась дюйма на два выше Морса, когда тот встал и предложил ей свой табурет. Он улыбнулся, и в его улыбке можно было прочитать тепло и понимание.

— Вас что-то радует, — проговорила она. — Вы выглядите таким счастливым.

Но Морс в глубине души знал, что он вовсе не счастлив. За последний час его затуманенный алкоголем мозг напомнил ему, что расследование неизбежно влечет за собой и дальнейшие шаги: преступник должен предстать перед судом, и нужно добиться его осуждения за совершенные им грехи (или преступления?), а затем засадить его за решетку, возможно на всю оставшуюся жизнь, и там он никогда уже не сможет справить нужду так, чтобы за этим деликатным, глубоко интимным действием не наблюдали чужие глаза, чтобы никто не обыскивал его, не старался унизить. (Да, да, правильно, речь идет о нем, существе мужского пола.)

— Я не испытываю счастья, — возразил Морс.

— А почему?

— Джи и Ти, правильно?

— Как вы угадали?

— Так ведь я же гений.

— И я тоже кое в чем знаю толк.

— Да?

— Хотите, я сделаю вас на эту ночь счастливым? — Тон у нее вдруг стал совсем трезвым, голос зазвучал резче, но одновременно нежнее.

Морс посмотрел на нее — на взбитые над тоскующим лицом волосы, взглянул на полные и заметно не отягощенные бюстгальтером груди, на туго натянувшийся черный чулок на приоткрывшемся бедре. Он был готов прийти к ней, и она, казалось, это ощущала.

— У меня невероятно удобная кровать, — зашептала она ему в ухо.

— У меня тоже! — ответил Морс, ни с того ни с сего переходя в оборону.

— Но лучше давайте не будем спорить о таких вещах, ладно? — улыбнулась Шейла и потянулась за стаканом.— А вы еще не выпьете?

Морс покачал головой:

— Это возбуждает желание, но не даст исполнить его.

— Знаете, мне еще не приходилось встречать человека, который бы правильно процитировал эту вещь. Вы первый!

Вероятно, ей не стоило бы говорить этого, потому что скрытый смысл этих слов вызвал у него совершенно беспочвенную ревность. Но очень скоро, когда она подхватила его под руку, забрала его пальто в гардеробе, а затем направила его к стоянке  такси на Сент-Джилс, он понял, что к нему снова вернулось желание обладать ею и оно не пройдет.

— Должен совершенно определенно предупредить вас, мэм, —  пробормотал он, уже сидя в такси, что любые панталоны, которые обнаружатся на вас, будут сняты и использованы в качестве вещественного доказательства.