Валькирия - Семенова Мария Васильевна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/104
- Следующая
Луны не было, но в небе светили яркие звёзды, и Млечный Путь расстилался над головами, упираясь одним концом в тёмную крепость, другим – в косматые сосны за деревней. И что-то дрожало над морем, мерцая волшебным огнём.
Я любила небо и звёзды. Ясные зёрна, брошенные в бездонный колодезь. Глаза, что пращуров наших видали и правнуков, дай время, увидят. Мне под звёздами думалось о таком, что пребудет. Не о счастье охотничьем, не о мозоли на пятке и не о загубленном утром древке стрелы – выпрямляла в горячих камнях да пережгла... Не могу лучше сказать.
Отголоски покинутого веселья порой достигали ушей, далеко, без опаски летя в стылом воздухе ночи. Я вспомнила свою недавнюю злость, красавицу Голубу – и улыбнулась. Я не знаю, случалось ли ей думать о звёздах.
Смертный человек живёт в двух мирах одновременно. Один – это мир плоти. Другой – мир души, где еда – не одно насыщение, но и причастие, соединение с другими людьми, клятва верности доброй земле. А состёгнутый пояс не столько притягивает к телу одежду, сколько хранит в человеке живую добрую силу, оберегает от нечисти. Раньше мир был един. Тогда Боги жили среди людей, а люди не умирали. Потом влюбчивый Змей поволок приглянувшуюся Перунову жёнку, родилась вражда, затворились каждый каждого, море от суши, земля от небес, мёртвые от живых... Даже видеть разучились друг дружку. В мире мёртвых слепы живые, слеп и вышедший из-за черты, только кривому оборотню хорошо в обоих мирах, затем-что у него на каждый мир по руке, по ноге и по глазу...
И лишь ночью, когда небу кажется, что люди уснули и не подсмотрят, – ушедшее хочет вернуться. Глядят, глядят небесные очи, и тянется к ним душа человека, вот-вот что-то поймёт...
– Руку зашиб, отроче? – спросил Хаген Яруна на полдороге домой. Действительно, мой побратим, приотстав, мял сквозь рукав левый локоть, а старик по привычке слушал шаги. Ярун немедленно догнал нас и начал отнекиваться, потом, запинаясь, припомнил, как мы катались по полу в доме и как его, невезучего, угораздило самой косточкой о ребро твёрдой доски:
– Занемело вот, с тех пор не отходит. Хаген молча покачал головой, а Велета хотела что-то сказать, но не решилась и собралась с духом лишь у ворот:
– Бренн вчера борец-траву парил... Я посмотрела бы, может, осталось...
Славомир с братом полдня накануне ломали шеи друг другу. Не моя забота, кто превозмог, но шеи трещали.
– Посмотри, дитятко, – разрешил Хаген. – А спросят, скажи, я велел.
Здесь считалось, что добрые травы слушаются только того, кто выдержал Посвящение. Они сохранялись в особенных коробах, в самом святилище-неметоне. Велета или мы с побратимом отважились бы войти в запретную храмину, лишь если бы кто умирал у нас на руках. Другое дело горница, где братья живут.
Отроки, скучавшие у ворот в долгополых шубах и с копьями, посмотрели на нас недоуменно. Счастливцы, ушедшие повеселиться, возвращались прежде зари. Мыслимо ли понять?
Трава борец – сердитое зелье. Даже мёд станет отравой, если пчёлы летали на запах его лиловых цветов. Без нужды – обойди стороной, а пришла нужда собирать – надень кожаные рукавицы. Палец сглупу лизнёшь, и не спасут. Но кто укротит злую траву, тому люди завидуют. Идут на поклон, несут смятого в Драке, упавшего с бортного древа. Борец-трава с самой смертью поборется, на резвы ножки поднимет... воинам её да не разуметь?
Велета зажгла глиняный светильничек, стала шарить по полке, тени шарахались. Я первый раз была в горнице братьев. Неуютное мужское жильё изумляло убранством, чужим словенскому оку. Тёплые волчьи постели лежали на самом полу, было пусто без лавок, без крепких скамей... Хаген тотчас показал, как они обходились: сел на ближайшее одеяло, поджал скрещённые ноги. Я бы так долго не просидела, а им, видимо, нравилось.
Над постелями висело оружие. Щиты, обтянутые вощёной кожей, и два меча, спрятанные в богатые ножны. Истинный воин сперва украшает свой меч, потом уж себя. Верный клинок – справедливый заступник в суде, помощник в бою и клятвам свидетель... как не отблагодарить за любовь?
У одного меча были на рукояти гнутые рожки. Я помнила их ещё с лета. Меч вождя звался женским именем: Спата. Он даже разнился от других мечей, как женщина от мужчин. Обычные клинки всего шире у рукояти, к концу же плавно сбегают, ни дать ни взять тело мужчины от плеч к сомкнутым пяткам. Спата, наоборот, была сужена посередине, а книзу опять расширялась, как женщина в бедрах... Блестела вдоль лезвия узкая золотая полоска. Смех вымолвить, Спата порою казалась мне тайной союзницей. Есть мечи-женщины, думалось мне, почему не быть воину-девке?
– Нашла, – сказала Велета.
Велета держала горшочек, от которого вкусно пахло съестным: для ушибов травку борец парят с кислыми щами. То-то братья его и запрятали подальше – от жадной собаки, от глупого обжоры-кота. Ярун стал неуверенно закатывать рукав, но Хаген велел снять рубаху – незачем ей пропитываться отравой. Мой побратим оголился до пояса, выставил локоть и покраснел так, что видать было даже при неверном масляном язычке. Не чёрная девка ради него тянулась к лютому яду, не я, с детства рядом привычная... самого воеводы сестра младшая, возлюбленная! Я подсела к Велете:
– Дай, что ли...
Уж тут ничего с собой не поделаешь, всегда метится – у самого выйдет, другому не совладать. Да и есть разница, кому отравиться, мне или ей. Велета даже не подняла глаз:
– Я умею.
Мне очень хотелось отнять у неё тряпицы и горшок, но пришлось смириться и отойти. Хуже нет под руку смотреть.
На бревенчатой стене подле Спаты висел лук. Я привстала на цыпочки... Лук – оружие отроков, а не вождей, но вожди всё умеют лучше других. Тетива была снята, и страшная потаённая сила гнула вперёд плечи лука, натягивая берестяную оплётку... Я осторожно погладила выложенные гладкой костью рога. Я любила свой лук и умело примеривалась к чужому, но такой мог смутить хоть кого, не только меня. Тетиву сыромятную вдвинуть на место – и то пуп затрещит, а уж стрелять... моя рука не сошлась бы на рукояти, не возмогла бы долго держать его, двухпудовый, перед собой на весу. Да. Я давно никого не боялась в наших лесах. Я крепко чаяла стать не худшей в этой дружине... но были мужи, которым я никогда не дотянусь и до плеча.
- Предыдущая
- 30/104
- Следующая
