Семья Поланецких - Сенкевич Генрик - Страница 78

• Предыдущая
• 78/150
• Следующая

Значит теперь дополнительно известно, что Краславский жив? Ты, помнится, что-то про это говорил.

– Тем более не стану ничего скрывать. О жене моей и теще всякие сплетни распускают, я знаю, болтают невесть что, поэтому расскажу тебе все, как есть. Краславский живет в Бордо, он был агентом по продаже сардин и неплохо зарабатывал, но лишился места из-за пристрастия к абсенту, вдобавок обзавелся второй семьей. Мои посылают ему три тысячи франков в год, но ему не хватает, между получками он нуждается, вследствие чего пьет еще больше и бомбардирует несчастных женщин письмами, грозя написать в газеты, как они с ним обращаются, хотя он и такого обращения не заслуживает. Сразу же после свадьбы я получил от него письмо с просьбой прибавить ему тысячу франков. Он, конечно, не преминул сообщить, что они его «заели», он-де жертва их эгоизма и не видел счастья в жизни – ну, и предостерегал меня против них… Но гонор у бестии шляхетский? – со смехом продолжал Машко. – Решил с горя афишки в театре продавать, велели надеть каскетку, а он наотрез отказался. «Все бы ничего, если б не эта проклятая каскетка? – писал мне. – Как дали ее мне – ну, не могу, и все!..» С голоду предпочитал умереть, но каскетку не надел: вот он какой, мой тесть. Был я однажды в Бордо, но, убей меня бог, не помню, какие там растакие фуражки носят эти продавцы афиш, а хотелось бы поглядеть, что за фуражка… В общем, я так рассудил: приплачу лучше тысячу франков, чтобы подальше держать с этим его абсентом и фуражкой… Меня другое огорчает: злые языки болтают, будто он и здесь не то рассыльным был, не то писарем, это ложь бессовестная, стоит любой гербовник открыть – и станет ясно, кто такие Краславские. Там все родственные связи как на ладони, и Краславским их не занимать стать. Сам под гору покатился, но рода он знатного. У них много родственников, и не каких-нибудь с бору по сосенке, – рассказываю тебе не почему-нибудь, а чтобы ты знал истинное положение вещей.

Но родословная Краславских мало занимала Поланецкого, и они вернулись к дамам, тем более что пришел Завиловский – Поланецкий пригласил его к чаю, пообещав показать фотографии с итальянскими видами. Целые кипы их лежали на столе, но Завиловский взял Литкин портрет и не мог оторвать восхищенного взгляда. Поздоровался с Машко и опять стал его рассматривать, продолжая начатый разговор.

– Никогда бы не подумал, что это настоящий, живой ребенок, а не вымысел художника, – сказал он. – Головка прелестная, а выражение какое! Это ваша сестренка?

– Нет, – отвечала Поланецкая. – Этой девочки нет в живых.

Упавшая на это ангельское личико трагическая тень только усилила в глазах поэта его очарование, пробудив у Завиловского еще большее сочувствие, и он еще долго рассматривал портрет, то отстраняя его, то приближая.

– Я спросил, не сестра ли она вам, – сказал он наконец, – потому что сходство есть в чертах… верней, в выражении глаз… Да, что-то есть!

Завиловский говорил вполне искренне, но Поланецкий так свято чтил память покойной, что сравнение с Марыней, чьей красоте он сам отдавал должное, показалось ему профанацией. И, взяв портрет из рук Завиловского, он поставил его на место.

– Никакого сходства, по-моему, нет? – возразил он с горячностью, почти резкостью. – Решительно никакого! Не понимаю, как можно даже сравнивать!

– По-моему, тоже, – согласилась Марыня, хотя ее и задел этот резкий тон.

Но Поланецкому недостаточно было ее согласия.

– Вы знали Литку? – обратился он к пани Машко.

– Знала.

– Ах да, вы же ее видели у Бигелей.

– Да.

– Правда, сходства никакого?

– Правда.

Преклонявшийся перед Поланецкой Завиловский поглядел на него с удивлением, а тот любовался стройной фигурой пани адвокатши в сером облегающем платье, восклицая мысленно: «Как грациозна!»

Супруги Машко стали вскоре прощаться. Целуя руку Марыне, Машко сказал:

– На днях я, может быть, поеду в Петербург, не забывайте, пожалуйста, мою жену.

За чаем Марыня напомнила Завиловскому его обещание принести и прочесть стихотворение «На пороге» в другом варианте, Завиловский, который к ним сразу расположился, прочел не только это, но и еще одно, недавно написанное. Видно было, что он сам удивлен тем, как осмелел и разохотился.

– Мне кажется, мы уже век знакомы, хотя я был у вас всего два раза, – прочтя стихи и выслушав искренние похвалы, сказал он с такой же искренностью. – Мне это даже странно.

Поланецкий вспомнил, что сам сказал нечто подобное Марыне в Кшемене; но теперь принял слова Завиловского на свой счет.

А Завиловский имел в виду прежде всего Марыню; он покорен был ее внешностью, естественностью, добротой.

– Талантлив, бестия! Спору нет, – сказал жене после его ухода Поланецкий. – Он как будто немного изменился, ты не заметила?

– Подстригся просто, – ответила Марыня.

– А! И подбородок еще больше выдается.

Он встал и принялся собирать и укладывать фотографии на полочку над столом. Напоследок взял портрет Литки.

– Отнесу его к себе в кабинет.

– У тебя ведь висит там тот, раскрашенный, с березками.

– Да, но я не хочу, чтобы он лежал тут у всех на виду. Каждый, кому не лень, замечания будет делать, меня это раздражает. Ты не возражаешь?

– Нет, Стах, конечно, – ответила Марыня.

Бигель настойчиво уговаривал Поланецкого не свертывать коммерческих операций и не браться очертя голову за иного рода дела. «Мы основали солидную фирму, – твердил он, – таких у нас раз-два, и обчелся, и обществу, и нам от этого польза». Было бы, по его словам, непростительно забросить дело, благодаря которому они почти удвоили свое состояние, но именно теперь всего разумней действовать с особой осторожностью и осмотрительностью, и эта первая смелая спекуляция, хотя удачная, пусть будет последней, не служа соблазном. Поланецкий соглашался: да, осторожность особенно необходима, когда дела идут успешно, но жаловался: контора не дает развернуться, хотелось бы заняться каким-нибудь производством. Но у него хватало практического смысла, чтобы не помышлять о собственной фабрике. «Маленькую иметь не стоит, – рассуждал он, – не выдержать конкуренции с крупными, которые выбрасывают товар en gros[45], а для большого дела средств не хватит. В акционерной же компании я бы не на себя работал, а на других». Он понимал также, что среди поляков акционеров найти нелегко, а чужаков привлекать не хотел, зная наперед, что к нему отнеслись бы с недоверием, – сама его фамилия оказалась бы уже помехой. Здравомыслие Поланецкого радовало Бигеля, для которого главным было сохранить фирму.

Но Поланецкого стало преследовать еще одно извечное, старое, как мир, желание: приобрести недвижимость. Благодаря выгодной спекуляции и записи в завещании Букацкого он сделался богатым человеком, но, несмотря на трезвый практицизм, испытывал странное ощущение, что это богатство, пусть и вложенное в надежные бумаги и запертое в несгораемой кассе, тоже бумажное и таковым остается, пока не сделается чем-то осязаемым, о чем можно сказать: «Мое!» Это странное желание овладевало им все сильней. Не что-нибудь невероятное, а скромный, но собственный угол, где можно чувствовать себя полновластным хозяином. Рассуждая об этом с Бигелем, он все доказывал, что иметь недвижимость – это, наверно, страсть прирожденная; ее можно подавить, но в зрелом возрасте она непременно пробуждается с новой силой. Бигель соглашался.

– Вполне возможно. Желание твое законно: ты женат и хочешь жить в собственном, а не наемном доме, и средства у тебя для этого есть. Так что дело теперь только за тобой.

Сперва Поланецкий задумал построить большой дом в городе: он удовлетворял бы его желанию, а заодно приносил бы доход. Но в один прекрасный день сообразил: в этом весьма практичном плане мало привлекательного, это главная его уязвимая сторона. Уж если «мое», – значит, любимое, а как любить каменный дом, в котором кто ни попадя снимает квартиры? Он было устыдился этой мысли, найдя ее слишком романтичной, но потом сказал себе: «Нет! Употребить свой капитал себе на радость – это не романтизм, а довод рассудка». И стал подумывать о том, чтобы приобрести домик поменьше в городе или за городом, где можно поселиться вдвоем с женой. Но при доме обязательно хоть клочок земли с какой-нибудь растительностью. Приятен был бы один вид деревьев в своем саду, перед своим домом, на своей земле. Он сам себе удивлялся, но ничего не мог с собой поделать. И в конце концов пришел к заключению, что самое лучшее – купить небольшой дом за городом, вроде дачи Бигелей, с землей, где и лес, и огород, и сад, и аист будет гнездиться на старой липе.

• Предыдущая
• 78/150
• Следующая