Убийцы для императора - Серба Андрей Иванович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/23
• Следующая

— Мой друг, я ознакомился с вашим предложением, — без всякого предисловия начал первый министр. — Нахожу его весьма заманчивым, но, к сожалению, царь Петр покинул свою штаб-квартиру и спешит сейчас наперерез Левенгаупту.

Грузный, с выпирающим животом Мюленфельс сделал шаг к графу, большим клетчатым платком смахнул капельки пота с широкого, обрюзгшего лица.

— Ваше сиятельство, но это нисколько не мешает осуществлению моего плана. Просто необходимо внести в первоначальный замысел некоторые изменения.

— И вы всерьез считаете, что с пленением царя Петра русские прекратят сопротивление? — поинтересовался Пипер.

— Уверен в этом.

— Но царь не одинок, у него имеется целый ряд единомышленников и последователей.

— Именно поэтому я предлагаю вместе с царем обязательно схватить и Меншикова.

— Помню об этом. Но зачем нам нужен сын Петра, царевич Алексей?

— Наследник — прямая противоположность отца. Это как раз тот человек, который может заключить мир на всех угодных королю Карлу условиях. Но, чтобы царевич смог избежать неблагоприятного для Швеции влияния, его надобно держать рядом с собой. И лучше всего, если во время мирных переговоров он будет являться гостем его величества короля Карла… Не пленником, а именно гостем, — еще раз многозначительно повторил Мюленфельс.

— Разумно, — медленно произнес Пипер. — Но как вы собираетесь осуществить свой план в теперешних условиях?

— Царь Петр горяч и своеволен. Он часто совершает поступки, никак не приличествующие особе столь высокого происхождения: лично осматривает местность и выбирает позиции для боя, с малым числом людей ведет разведку, а иногда даже ввязывается в стычки с врагом. Главное — не прозевать подходящий момент и не спутать царя ни с кем другим, поскольку он любит носить одежду простого офицера или солдата. Посему мой план прост. Я уже докладывал вам о двух офицерах, ранее бывших на службе у царя, а сейчас оставивших его и перешедших к королю Карлу. Это капитаны Саксе и Фок, они хорошо знают царя в лицо. С вашего разрешения я сегодня же отправлю их к генералу Левенгаупту, где они отберут сто—сто пятьдесят лучших солдат, переоденут их в русскую форму и постараются быть рядом с отрядом Меншикова, чтобы захватить царя в плен еще на марше. Если это не удастся, они повторят попытку во время сражения русских с Левенгауптом или в момент бегства царя после разгрома его войск. Я уверен, что благоприятный случай обязательно представится и злейший враг Швеции окажется в руках его величества короля Карла.

Пипер задумчиво потер переносицу.

— Мой друг, но если царь Петр и его сын окажутся оба в нашем плену, почему мирный договор должен будет заключать царевич, а не законный, здравствующий монарх? Ответьте мне…

Мюленфельс учащенно задышал, скомкал в руках платок

— Ваше сиятельство, я уже говорил, что русский царь храбр и чересчур горяч. Я уверен, что он не пожелает добровольно сдаться в плен и окажет сопротивление. Но ведь и среди шведских солдат имеются горячие и вспыльчивые. А война есть война, на ней случается всякое… Разве может простой солдат понять, как дорога мне и вам жизнь каждого монарха, будь он даже русским царем?

Некоторое время Пипер неподвижно смотрел куда-то в угол палатки, затем, вздохнув, скорбно опустил голову.

— Да, мой друг, вы правы: лишь один Господь знает, как священна для меня каждая капля крови любой венценосной особы. Но разве наша с вами вина, что русский царь так горяч и необуздан? А потому сейчас же заготовьте от моего имени письмо Левенгаупту, в котором я наделяю капитанов всеми необходимыми полномочиями. И позаботьтесь, чтобы они отправились к генералу как можно скорее.

Под парусиновым верхом телеги у складного алтаря сидел плотный пожилой человек в поповской рясе. В его волосах были заметны нити седины, густая борода опускалась на грудь. Этот человек — священник отряда сердюков, что под командованием полковника Тетери и есаула Ивана Недоли прибыл по тайному приказу Мазепы в распоряжение генерала Левенгаупта.

Сейчас батюшка совершал обряд святого таинства — исповедовал паству. Но вовсе не исполнение обязанностей занимало ум священника: уже несколько дней его голова была занята делами куда более важными. А потому он отпускал грехи легко и быстро, даже не дослушивая исповедовавшихся до конца. Лишь один из них, детина саженного роста с побитым оспой лицом и огромными, закрученными чуть ли не до ушей усами, заставил батюшку внимательно вслушаться в его слова.

— Так что гнетет душу твою, сын мой? — спросил он, отвлекаясь от своих дум.

— Грех несу, отче. С этим и явился к тебе.

— Кайся, сын мой, и Господь внемлет твоему раскаянию.

Детина, из-за своего роста согнувшийся почти вдвое, просунул голову под навес телеги, приблизил лицо к священнику.

— В блуде каюсь, отче. Ибо возжелал жену стародавнего друга своего, от коего не видел ничего, кроме добра и верности нашему товариществу.

— Как же случилось сие грехопадение, сын мой? Кто мог совратить такого славного и видного казака, как ты? Неужто какая-то мужичка, ибо иных женщин нет во всей округе?

В глазах священника уже не было равнодушия и скуки. Они смотрели на кающегося с живейшим интересом, тем более что поп прекрасно знал его. Это был один из казачьих старшин отряда полковника Тетери — полусотник Цыбуля, заслуживший звание личной отвагой и неустрашимостью в бою, но никак не умом. Среди казаков он был известен также тем, что имел о себе самое высокое мнение и старался во всем подражать нравам и привычкам выше его стоящей старшины.

— Она не мужичка, — обидчиво произнес Цыбуля, — а настоящая пани, жена моего побратима сотника Охрима. И живет не в этом убогом местечке, — кивнул он на сиротливо покосившиеся избы единственной улочки маленького белорусского села, посреди которой стояла поповская телега, — а в собственном богатом хуторе на самом берегу Днепра.

— Днепра? — удивился священник. — Но кой нечистый занес тебя в такую даль?

— Не он занес меня, отче, а войсковые дела. А хутор…

— Постой, не спеши, — остановил священник казака. — Лучше скажи, что за дела нашлись у тебя на Днепре?

Полусотник нахмурил кустистые брови, кашлянул.

— Не велено о том говорить, отче. Не моя это тайна, а пана полкового есаула Недоли, что посылал меня.

Не ожидавший подобного ответа священник заерзал на скамейке, постарался придать своему лицу самое строгое выражение, на которое был способен.

— Не богохульствуй, раб Божий! Ибо не в шинке стоишь, а в храме Божьем! И не человеку ответствуешь в сию минуту, а пред ликом Всевышнего каешься в грехах своих тяжких и молишь о прощении небесном. Так говори, почему оказался на Днепре и как попал на хутор? Господу знать надобно, привели тебя туда слабость духа, бесовское наваждение или, обуреваемый соблазном и позабыв о святых заповедях, сам стремился к грехопадению?

Заметно оробевший полусотник перекрестился на икону Богоматери, смутно угадывающуюся за спиной священника, тяжко вздохнул.

— Прости, отче, за речи мои дерзкие и непотребные. Поведаю тебе все без утайки. Посылал меня пан есаул по большаку на Шклов…

— Довольно, сын мой, — перебил Цыбулю священник. — Значит, попал ты к Днепру по чужой воле… Теперь поведай Господу, как тебя бес попутал.

— Покуда мои казаки со шведами рыскали по берегу, отыскивая броды и подбирая место для переправы, я наведался перекусить на ближайший хутор. Там и повстречал жену своего стародавнего побратима сотника Охрима.

— А где же сотник? — полюбопытствовал поп.

— А на царевой службе в Лифляндии.

— А сотничиха, небось, баба что надо? — спросил священник, стремясь отвлечь внимание Цыбули от только что состоявшегося разговора о Днепре, не имеющего отношения к исповеди.

— Еще какая! — сразу оживился полусотник. — Видна и статна, пригожа на обличье и телом гладка. Поначалу я крепился… Даже святую молитву сотворил, страшась соблазна. Но когда сотничиха меня сытно накормила и собственноручно постлала постель, дабы я передохнул после обеда, вот тут я и не устоял.

• Предыдущая
• 5/23
• Следующая