Отлученный (сборник) - Джованни Жозе - Страница 24

Он отрезал полоску грязной тряпки, валявшейся в углу, прижал нож к запястью и прикрутил его тряпкой.

Во второй половине дня директор и старшие офицеры сидели в зале внутреннего суда. Ла Скумун принялся без разрешения расхаживать между туалетом и своим складом. Надзиратель сделал ему замечание. Он его проигнорировал и был отмечен, как злостный нарушитель.

Около трех часов он был доставлен в зал внутреннего суда и получил восемь суток карцера «за создание помех работе цеха».

Вместе с ним за различные нарушения режима в карцер отправились еще двое зэков. Конвой оставил их в коридоре куда выходили двери камер карцера. Дежурный надзиратель не утруждал себя, все делал его помощник из заключенных.

Наказанные разделись, и Вернанше раздал им специальные робы: без пуговиц и провонявшие сыростью стен и селитрой.

Ла Скумун замешкался, чтобы других развели по камерам. Вернанше был на голову выше его. В отличие от большинства цыган у него были маленькие глазкипуговки. Он был упитан и, прежде чем заговорить, вытирал рукавом толстые губы.

- Идешь что ли, мать твою? - крикнул он Ла Скумуну.

Тот подошел к последней камере в конце коридора, но едва шагнув через порог, сказал, указывая на нечто в центре камеры:

- Это что такое?

Вернанше вошел посмотреть, и Ла Скумун тотчас приставил острие ножа к его животу. Тот отступил к стене.

- Молчать! - приказал Ла Скумун, нажимая сильнее. Острие прокололо кожу.

- Ксавье Аде еще жив?

- Да, - хрипло выдавил из себя цыган.

- Встань на пороге и выкрикни его имя.

Он подтолкнул его двери, оставшись в камере, невидимый для надзирателя.

- Восьмой! Эй, восьмой! - закричал помощник надзирателя.

Это был номер камеры. Никто не ответил. Ла Скумун надавил посильнее. Если Ксавье умер, это все меняло.

- Восьмой! - продолжал кричать Вернанше.

- Разговаривай с ним как обычно, - приказал Ла Скумун.

Вернанше бросило в жар. Он приложил руки рупором корту.

- Ну, падла, будешь отвечать?

Ксавье ответил ругательством. Судя по тембру голоса, он сильно ослаб.

- Ладно, - сказал Ла Скумун, втянул Вернанше в камеру и прижал к стене.

На их лица падал слабый свет, проникавший через открытую дверь.

- Смотри на меня, - велел Ла Скумун.

Глаза Вернанше выдавали его панику.

- Я спустился изза него, - продолжал Ла Скумун. - Дашь ему пожрать! И больше не станешь морить его голодом, чтобы он скорее откинул копыта. На воле типы вроде тебя чистят нам ботинки, понял?

- Я ничего не делал, - запротестовал тот.

- Собирался. Если хоть пальцем его тронешь, я выпущу из тебя кишки, и никакие филины меня не остановят. Вот тебе доказательство…

Он повернул ножик. Цыган вздрогнул.

- Тебе кажется, я перегибаю палку? - сыронизировал Ла Скумун. - Что Ксавье и я привередничаем? Скажи, ты так считаешь?

- Нет, - ответил тот.

- Расскажешь ему, что мы с тобой встретились, и будешь его обхаживать как римского папу. Ну, пошел вон…

Он отступил, и Вернанше, пятясь, вышел из камеры. Ла Скумун оставил нож в руке и спрятал в рукав, только когда сопровождаемый Вернанше надзиратель принес пайку хлеба. Ночью он спал, не выпуская оружие из руки. При каждом обходе его черные глаза устремлялись в глаза прево, который сразу же отводил взгляд.

Вернанше угодливо выполнял роль связного между обоими друзьями в течение всего недолгого времени наказания Ла Скумуна.

В день своего выхода тот попросил прево открыть окошко двери Ксавье, когда он будет проходить мимо, чтобы они могли на секунду увидеть друг друга.

Ла Скумун завернул нож в тряпку и быстрым движением бросил через открытое окошко в камеру Ксавье. Так ему будет веселее, и Вернанше не станет его доставать.

Когда Ла Скумун вышел во двор, моросил мелкий дождик. Небо было пасмурным. Он глотнул воздуха, больше не сомневаясь в будущем. Серые корпуса тюрьмы уже не закрывали ему горизонт. А его друг будет жить.

Глава 8

За время недолгого пребывания Ла Скумуна в карцере, его место на складе занял другой, а он вновь оказался за швейной машинкой, потеряв доступ на склад, и мог разве что просунуть голову в окошко выдачи материалов.

Он видел этажерку, где громоздились коробки с пуговицами, и жил в тревоге, выжидая случая забрать свой пистолет. Новый кладовщик не покидал пост. Ла Скумун ловил момент, когда он за чемнибудь выйдет, а надзиратель отвлечется. Это казалось одновременно и вероятным и маловероятным.

К Ла Скумуну вернулась надежда, когда в централ попал малыш Фанфан. Его распределили в мешочный цех Ксавье. Приближалось Рождество. Рождество 1943 года.

Фанфан узнал, что Ла Скумун работает в швейном цеху: кальсоны, брюки, рубашки - да здравствует брезент - шкура клиента обдирается, а материал остается.

Они встретились на прогулке.

- Ничего себе местечко, - засмеялся Фанфан.

- Да уж, - согласился Ла Скумун. - Что с тобой произошло?

- Схлопотал пятерик. Два уже отмотал. Остается три. Поначалу я ходил к твоему адвокату, но через некоторое время… Сам понимаешь, - договорил Фанфан.

В конце концов, у каждого своя жизнь.

- За это не беспокойся. Мы с Ксавье пережили самое трудное. Теперь точно выкарабкаемся.

- Сколько вам осталось?

Ла Скумун быстро подсчитал. Двадцать лет минус семь Для Ксавье. Пятнадцать минус пять для него.

- Ксавье - тринадцать, мне - десять.

- Не хило, - оценил Фанфан.

- Как пошли дела после того, как меня посадили?

- Вернулся Шнурок. Бабок - куры не клюют. Куча молодых выкроила себе местечко и теперь они катаются на тачках с потрясными телками. Хотел бы я, чтобы ты это увидел! Появились банды, работающие под легавых, черный рынок и прочее…

- Надо тебе было остаться на воле, - улыбнулся Ла Скумун.

Он вдруг осознал, что улыбается. Впервые за несколько лет.

- Твою мать! - пробормотал он.

- Ты чего?

- Так, ничего.

Ночью Фанфан спал на койке Ксавье. Разговоры возобновились, прерываемые долгими паузами изза обходов.

- А как Шарло Щеголь? - спросил Ла Скумун.

Фанфан помрачнел, что было не в его привычках.

- Я здесь изза него, - ответил он.

- Никогда бы не подумал, что он на такое способен.

- Ты не понял. Он мертв.

- А ты принялся изображать из себя верного пса?

- Не пришлось. Это я его застрелил.

В голосе Фанфана слышалась горечь.

- За что?

- Стыдно сказать. Мне даже не удалось смыться, они взяли меня с поличным.

- Это связано с его костюмами? - мягко спросил Ла Скумун.

- Ты правильно понял… Да, изза этого. Не знаю, что на него нашло в тот вечер, но он как взбесился. Все произошло в одну секунду…

Ла Скумун молча кивнул. Через некоторое время исповедь возобновилась.

- А ведь мы всегда были вместе, дружили. Я уверен, что он хорошо ко мне относился, радовался моему приходу, а когда я схватил пневмонию, меня навестили пятьдесят парней. Все его. Это чтонибудь да значит.

Ла Скумун понял, почему тяжесть тюремного режима не беспокоила Фанфана. Его мучили угрызения совести.

После исповеди он несколько дней молчал, а однажды ночью вновь заговорил:

- Ему надо было тоже выстрелить. Лучше бы…

- Забудь об этом, - перебил Ла Скумун. - Жизнь здесь слишком тяжела. С таким настроением ты не протянешь три года.

Заведующий хозблоком тюрьмы жаловался на нехватку средств. Старенький врач только подписывал разрешения на погребение и воздевал руки к небу. Заключенные продолжали жрать клей, раздуваться и умирать. Что тут мог поделать врач? Он четко сказал директору: «Нельзя, чтобы они ели клей».

Директор объявил: «Есть клей запрещается». Это объявление вывесили в двух цехах, где работа требовала использования данного продукта.

Но заключенные в других цехах тоже пухли и умирали. Сначала предполагалось, что они волшебным образом жиреют, но через неделю их вычеркивали из списка.