Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая

-- Головы не снимут!

-- А спины не жалко?

-- Душа Божья, голова царская, спина барская, -- с беззаботною удалью отозвался Юшка. -- А нонече и на нашей улице будет праздник!

-- Что так?

-- Да так: штуку одну таковскую про запас имею; один князь только поколе ведает. Как сведаете, братцы, -- ахнете!

-- Ври больше: кудрявый у тебя волос -- кудрявы и мысли.

Юшка собирался еще что-то сказать, но прикусил язык: в дверях появился сам владелец замка, светлейший князь Константин Вишневецкий. Это был мужчина лет за пятьдесят, чрезвычайно решительного, даже сурового вида, хотя в чертах лица его можно было найти некоторое фамильное сходство с его младшим, добродушным братом князем Адамом. В ожидании царевича, он также был в праздничном наряде, в собольей шапке со страусовым пером и с аграфом из драгоценных каменьев.

Не удостоив и взгляда слуг, раболепно расступившихся по сторонам, князь, сопровождаемый дежурным маршалком, вышел на середину двора и неодобрительно оглядел кругом небо.

-- Ни облачка, а душно, как перед грозою, -- пробормотал он как бы про себя, -- не застало бы их в дороге.

-- Парит, ваша светлость, и чересчур уже тихо в воздухе, -- позволил себе почтительно заметить молодой маршалок, -- ведь нынче же у русских Илья-пророк -- даром не пройдет.

-- Что? -- вскинулся на него начальник и гуще еще сдвинул брови. -- Вы разве еще православный?

-- Упаси Боже, ваша светлость!.. Я сказал только так, по необдуманности.

Князь оставил отговорку без дальнейшего внимания и поднял голову к кровле замка, над верхушечной башенкой которого развивался родной стяг Вишневецких.

-- Гай-гай, диду! -- громко крикнул он.

Никого в вышине не было видно, и отклика не последовало.

-- Дидусю! Павло! -- еще зычнее крикнул князь. Над выступом башенки вынырнула белая, как лунь, старческая голова, четко выделяясь на небесной лазури.

-- Чего, батьку? -- донесся вниз разбитый, дребезжащий голос "дида" Павла.

-- Не видать их?

Как петух, высматривающий на земле зерно, старик свернул свою белую голову на бок и приставил руку рупором к уху.

-- Глухой тетерев! -- вспылил господин его. -- Не видать гостей, что ли?

-- Нету-ти.

-- Совсем плох стал старичина! Пора на покой, -- проворчал про себя князь. -- Эй, Юшка! Слетай-ка ты на вышку да дерни, когда нужно, звонок: старик, чего доброго, проглядит еще гостей.

-- Мигом слетаю, батюшка князь.

Но "слетать" на вышку он уже не успел: "дид Павло" напряг теперь, как видно, свое ослабевшее зрение, чтобы в угоду князю поскорее усмотреть гостей, и дернул звонок. По замку резко прозвенел знакомый всем обитателям его колокольчик, и весь замок, как муравейник, в который ткнули палкой, вдруг взворошился, ожил.

Церемониал встречи почетных, да и непочетных гостей в "доброе старое время" соблюдался куда строже, чем в наше вольнодумное время, особливо в былой Речи Посполитой, в тонкости обращения едва ли не превзошедшей даже Западную Европу. Не прошло пяти минут от данного с вышки сигнала, как весь придворный штат, хоронившийся от дневной жары по своим покоям, был уже налицо. На пороге ожидали гостей сами хозяева: князь Константин и княгиня Урсула, не совсем уже молодая, но очень видная дама, в парадном костюме: темно-синем аксамитовом (бархатном) кубраке (дамский кунтуш) с горностаевой опушкой; в необычайно высоком корнете (головной убор из "газу" и "блондын"), так называемой "вавилонской башне"; с богатейшим диамантовым пунталом (ожерелье) на оголенной, полной как подушка шее; с драгоценными манелями (браслетами) и кольцами на столь же выхоленных руках. По сторонам стояли: около князя -- маршал двора, пан Пузын, и секретарь, пан Бучинский; около княгини -- статс-дамы и фрейлины ее. Вдоль всего портала, где должны были подъезжать один за другим экипажи, выстроились в два ряда ливрейные гайдуки и пажи, под наблюдением двух дежурных маршалков. За спиной хозяев, точно также в два ряда, вплоть до передней, растянулись высшие и низшие придворные чины.

Княжеские сыновья-подростки с их ментором-семинаристом, капеллан жалосцского замка, патер Лович, а также приезжие гости: патер Сераковский и пан Тарло оставались пока в доме -- в гостиной.

За воротами, по подъемному мосту послышался, наконец, лошадиный топот, гул колес; вот донеслось и хлопанье бича... Все взоры устремились к воротам, на всех лицах выразилось самое напряженное любопытство: никто ведь еще не видел этого московского царевича! Сейчас должны были показаться скороходы, за ними окруженный вершниками ряд колясок и карет...

Но что же это такое? Ни скороходов, ни вершников; вкатился на двор один только громоздкий, допотопный рыдван, который с трудом волокла четверка исхудалых, разношерстных коней, хотя сидевший на козлах возница очень усердно работал над ними бичом.

-- Пан Боболя! -- вырвался у всех присутствующих крик разочарования.

Но этикет должен был быть в точности соблюден: никто не тронулся с места. Покачиваясь и скрипя на своих высоких рессорах, рыдван въехал под портал. Первою выползла оттуда старушка -- пани Боболя; за нею были высажены три ее дочери-девицы.

Княгиня Урсула с самой любезной миной, к какой только было способно ее надменное, строгое лицо, выразила гостям свое восхищение "наконец-то" видеть У себя дорогих соседок, которых ждала-де и не могла Дождаться. Троекратно поцеловавшись с каждою, она повела их между низко преклоняющимися придворными в гостиную.

Тем временем гайдуки подняли под руки из глубокого кузова рыдвана и самого пана Боболю. Как подагрик, он опирался на костыль и неуверенно переставлял свои поджарые ножки, которым было не под силу держать даже его не грузное, но рыхлое тело. Подслеповатые, в бесчисленных морщинках глаза его рассеянно щурились; с отвислых губ его не сходила какая-то по-детски наивная улыбка.

-- Много чести, ваша светлость, слишком много чести! -- шамкал он в ответ на приветствие светлейшего хозяина. -- К чему все это? Мы же старые соседи! Позвольте прижать вас к сердцу!

Князь Константин, по поводу такого самообольщения непрошеного гостя, воображавшего, очевидно, что для него устроен весь почетный прием, сердито усмехнулся, однако же крепко обнял его и подставил обе щеки.

-- Мы, признаться, ожидаем сейчас московского царевича, -- объяснил он.

-- Московского царевича? -- недоумевая, переспросил пан Боболя. -- А, да, да, как же, помню, знаю! -- сказал он таким тоном, что ясно было: ничего он не помнит, ничего не знает. -- Тем более нам чести. Позвольте за то еще раз обнять вас!

После этого хозяином и гостем была разыграна в дверях сценка, которую двести с лишним лет спустя заставил Чичикова и Манилова разыграть Гоголь.

-- Милости просим, дорогой пане, без чинов! -- говорил князь, деликатно подталкивая пана Боболю ладонью в спину через порог в сени.

-- После вас, князь, только после вас! -- счел нужным упереться пан Боболя.

-- Но в ваши лета... ваша многолетняя опытность, хотел я сказать... -- поспешил поправиться хозяин.

-- Мы, можно сказать, почти однолетки, но в опытности ваша светлость мне не уступите, о, нет! Родовой же сан ваш...

-- Да ведь и в вашем роде, пане Боболя, как всей Польше известно, полных десять колен...

-- А в вашем, князь, двенадцать...

-- Помилуйте, что за счеты!

-- А, нет, ваша светлость! Придворный этикет Боболи, слава Богу, в тонкости тоже изучили.

В конце концов, однако, князь Константин, как и подобало хозяину, любезно пропихнул вперед гостя, и тот вполоборота, с виноватым видом, проковылял на своем костыле в сени, волоча за собою по полу свою старинную турецкую саблю.

Этим моментом воспользовался князь Вишневец-кий, чтобы через плечо вполголоса приказать маршалу, следовавшему за ним с секретарем:

-- Диду Павлу полсотни горячих!

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая