Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/64
• Следующая

-- Отчего же обоих не любить? -- подхватил пан Бучинский. -- Ласковый теленок двух маток сосет. И не сам ли Спаситель наш Иисус Христос велел нам любить врагов наших, как самих себя, и отпускать им прегрешения?

-- Истина твоя, добрый человек, и победил ты меня сим своим словом. Скажи своему князю, чтобы и меня, старца, простил, буде лишнее с языка сорвалось: возгордился я своей твердой верой. Но сатана возгордился -- с неба свалился; фараон возгордился -- в море утопился; а мы возгордимся -- куда погодимся?

Глава двадцать первая

ДЕВУШКИ "ПОДСЛУШИВАЮТ", НО НЕ ТО, ЧТО ОЖИДАЛИ

-- Что это ты, Муся, какая странная нынче? -- говорила панна Марина Марусе, разоблачаясь перед большим "венацким" зеркалом в своей опочивальне. Другую фрейлину свою, панну Гижигинскую, и двух своих прислужниц она выслала уже вон, чтобы поболтать перед сном наедине со своей любимой наперсницей.

Маруся в ответ тихо вздохнула. Панна Марина быстро обернулась.

-- Это еще что за новости? Ты, детка моя, вздыхаешь?

-- Я сведалась нынче от... (Маруся на минутку запнулась) от одного слуги царевича, что дядя мой в дороге сюда, и завтрашний день, может, будет уже здесь. Его воля, вы знаете, теперь надо мною.

-- И тебе жаль расстаться с твоей панночкой? -- с живостью подхватила панна Марина. Она крепко несколько раз чмокнула подругу в обе щеки и в губы. -- Ах ты, милочка моя! Нет, я не отпущу, ни за что не отпущу тебя так скоро! И не думай.

Маруся безмолвно и как бы безучастно принимала ее ласки. Панна Марина за плечи отодвинула ее от себя и зорко заглянула ей снизу под опущенные ресницы.

-- Нет, голубонька, по глазам вижу: тут не в дяде дело. Сказывай, признавайся: ну, что у тебя на душе?

Маруся покраснела и принужденно рассмеялась.

-- Да пустяки! Цыганка эта...

-- Цыганка? Что такое? Проговорилась, так изволь и договаривать. Я все равно не дам уже покою.

Марусе ничего уже не оставалось, как откровенно рассказать, по крайней мере, о встрече своей в лесу с ворожеей-цыганкой и о предсказании последней. О Михайле, да и о пане Тарло, от которого освободил ее Михайло, она, конечно, умолчала: язык у нее не повернулся произнести имя молодого гайдука. Когда она, наконец, упомянула о совете гадалки -- послушать в полночь под замком церковных дверей, панна Марина радостно ударила в ладоши.

-- Это чудесно! Какая жалость, право, что меня с тобою не было! Я спросила бы и о себе... Непременно прикажу завтра же разыскать мне эту цыганку! А подслушивать у церковных дверей пойдем вместе.

-- Да я и сама-то, панночка, не совсем еще решилась...

-- Вот на! Ты всегда такая бесстрашная... Или черта вдруг испугалась? -- подтрунивая, добавила панна Марина. -- Его же в ту пору не будет дома: он в пол-Ночь с бабкой своей тоже на Лысой горе.

-- Кто его ведает? -- задумчиво отвечала суеверная Маруся. -- В полночь (на Украйне у нас бают) черт с бисом у погоста на кулачках дерутся.

-- Ну, и подсмотрела б! -- рассмеялась неугомонная. -- Бабка их, точно, всякого перемудрит; ну, а с ними, мужчинами, еще мы сладим. Сам-то черт, говорят, хоть и черный, да бис рябенький: не выдаст черному братцу.

-- Ах, панночка милая! Нешто можно на ночь говорить об этой нечисти! -- вполголоса укорила Маруся, оглядываясь на темные окна. -- Коли вам самим не боязно, так что же вы сейчас не пойдете одна-то?

-- А что ты думаешь: не пойду я? Долго ль завернуться в капеняк (плащ без рукавов), накинуть кап-тур (капюшон)?

-- Да ведь гляньте же: ночь глухая! И вам ли, воеводской дочери, идти темным бором на кладбище...

-- Тебе, деточка, знать, самой тоже идти загорелося?

-- Да уж вернее, вестимо, вместе идти...

-- Ну, разумеется! И веселее. Я, так и быть, дам тебе даже первой послушать. Не опоздать бы только...

-- Нет, еще рано: до полуночи больше часу времени.

-- Так обождем.

Всякие дальнейшие возражения наперсницы оказались бесполезны: своенравная дочка сендомирского воеводы, ухватившись раз за мысль послушать в полночь у церковных дверей, не дала уже выбить у себя этой затеи из упрямой головки и своеручно еще закутала верную наперсницу в собственный свой черный квеф (газовое головное покрывало), чтобы ее ненароком как-нибудь тоже не узнали.

Ночь, как уже сказано, была безлунная; изредка только сквозь непроглядный мрак вспыхивала из-за парка зарница. При мгновенном блеске ее, незадолго до полуночи, можно было различить две легкие женские тени, скользнувшие со ступеней выходившей в парк замковой террасы под сень вековых буков и грабов. Но некому было заметить их, потому что все обитатели замка, казалось, почивали уже мирным сном.

-- Ни зги, однако, не видать: как раз шишку на лбу себе настукаешь, -- говорила шепотом Маруся.

-- Дай же сюда руку: я тут каждый уголок знаю, -- отвечала точно так же панна Марина. -- Лишь бы мимо караульного у ворот на дорогу выбраться.

Минуту спустя они обогнули боковую башенку замка к воротам. За темнотою, караульного в сторожке не было видно; но доносившийся оттуда густой храп свидетельствовал, что с этой стороны им нечего пока опасаться. Затейницы наши тихонько шмыгнули мимо сторожки, в калитку, к подъемному мосту, выводившему через ров на большую дорогу. Тут зарница на миг один озарила снова всю окрестность. В некотором отдалении, по ту сторону моста, выделились как бы две темные человеческие фигуры. Панна Марина, не выпускавшая все время руки Маруси, скатилась по дернистому скату в глубокий, но сухой ров, увлекая туда с собою и свою спутницу.

-- Да ведь это никак патеры? -- прошептала Маруся. -- Ну, как они нас заприметили?

-- Навряд: мы были еще за кустами.

-- Но чего им так поздно разгуливать-то?

-- Чш-ш-ш! Молчи. Стало, надо. Дай пройти им.

Обе притаились, как убитые. Недолго погодя послышались шаги по деревянной настилке подъемного моста, а потом над самыми головами девушек и голос старшего патера:

-- Ваша совестливость, reverendissime, доходит иногда ad absurdum; вы вечно забываете основной закон наш: что цель оправдывает средства.

-- Но закон, clarissime, как хотите, не в меру жестокий и несправедливый, -- возражал младший патер.

-- Dura, lex, ced lex (закон жестокий, но закон). Не будет храма -- не будет и проповедника. Или у вас для этого есть другое средство?

-- Средств у меня нет; но боюсь я, как бы не попутал нас дьявол...

-- Коли без дьявола не обойтись, то мы и дьявола возьмем за рога...

Шаги и голоса удалились, все кругом опять стихло.

-- Вот и черт с бисом: один черный, другой рябенький! -- с возвратившеюся смелостью заговорила Маруся, выбираясь с панной Мариной изо рва на дорогу. -- Но что они, греховодники, затевают? Самого дьявола ведь за рога взять норовят...

-- Не наше с тобою женское дело, Муся! -- оборвала ее панна Марина, -- о патерах же наших, сделай милость, не изволь так отзываться. Идем-ка скорее; как раз еще полночь упустим.

Как ни храбрились две девушки одна перед другою, но, вступив в лесную чащу, которую приходилось миновать им, обе крепче переплелись пальцами рук, плотнее прижались плечами друг к дружке и не шли вперед, а бежали. Густой дубовый бор кругом глухо гудел и шумел, словно со всех сторон сошлись здесь, столпились лесные духи, чтобы творить суд и расправу над дерзкими нарушительницами полуночной тайны. Хоть кому жутко станет...

Уф! Слава тебе, Господи! Благополучно выбрались-таки на ту сторону бора. Экая темень какая! Хоть глаз, право, выколи. Даже кузни Бурноса у опушки не видать, а про церковь в отдалении и толковать нечего. Но страшного этого говора лесного по крайней мере уже не слыхать, а в траве придорожной, вместо того, весело таково звенят кузнечики, в сторонке где-то, в поле, поскрипывают, перекликаясь, дергачи.

Ободрившись, две подруги куда уже храбрее продолжали путь. Вот они и у подошвы холма, на котором высится старый православный храм.

• Предыдущая
• 27/64
• Следующая