Бородинское пробуждение - Сергиенко Константин Константинович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/45
• Следующая

– Вот это лучше! – сказал я. – Предпочитаю откровенность, поскольку еще не совсем научился лавировать в этом мире. Послушайте, Фальковский, скажу вам сразу и честно: воздушный шар меня не интересует. Я не французский шпион и не якобинец, как думает ваш патрон граф Ростопчин. Меня интересует только девушка, вы знаете, о ком я говорю. Ее зовут Наташа. Мне нужно разыскать ее.

– Если она там, вы ее найдете.

– Послушайте, Фальковский, за кого вы меня принимаете? Я не так уж глуп. Когда я просил у графа письмо, он обещал показать его, когда вернусь. Но если бы я застал в имении ту, которую искал, зачем бы мне ее старое письмо? Значит, граф заранее знал, что я приеду ни с чем. Остается сделать вывод, что знакомой моей в Воронцове уже нет.

– Вы показали правильный ход рассуждений, – сказал Фальковский. – Но если вы так уверены, что ее нет в Воронцове, зачем вы все-таки едете туда? Мне остается думать, что у вас есть и другая цель.

– Значит, вы едете со мной в качестве… мягко говоря, наблюдателя?

– Ваше право думать, как вам угодно, – сказал Фальковский.

Могло показаться, что он играет в открытую.

– Послушайте, Фальковский, – сказал я, стараясь, чтобы слова мои звучали игриво. – Переходите ко мне на службу!

– Что вы имеете в виду? – спросил он, ничуть не удивляясь.

– Да вот мы торговались с графом так и эдак, разошлись вничью, а он приставил вас ко мне. Раньше вы служили ему, а теперь будете служить мне.

– В чем будет состоять эта служба?

– Вы просто перестанете за мной следить, а главное, поможете отыскать ту девушку.

– Я не ценитель таких шуток, – сказал Фальковский.

– Учтите, ведь я колдун. – Мне становилось весело. – Могу напустить на вас какую-нибудь порчу, а сам переселюсь, скажем… в другое столетие.

– В хорошие времена колдунов жгли на кострах, – с любезной улыбкой сказал Фальковский.

Он был невозмутимым. Чего он ждет от поездки в Воронцово? Моей встречи с Леппихом? Из письма той девушки выходило, что Берестов осведомлен о Леппихе-Шмидте, быть может, они даже знакомы.

Полчаса мы катили по дороге среди небольших рощ, деревень и усадеб. Показались ворота в виде псевдоготических башен, за ними каменные флигеля и желтый господский дом, тоже с башенками по краям.

– Воронцово, – сказал Фальковский.

– Послушайте, – сказал я весело, – я вас предупреждаю, что, как только сочту свое дело законченным, в любой момент могу исчезнуть. И не ищите меня.

– Отчего же, – сказал Фальковский с улыбкой, – если уж я к вам приставлен, то постараюсь найти где бы то ни было. – Он посмотрел на меня как бы рассеянным, но таким пристальным взглядом и добавил: – И даже в другом столетии.

Я хорошо помнил историю с воздушным шаром Леппиха. Интерес к ней возник у меня, когда в документах штаба я встретил записку Кутузова к Ростопчину с просьбой сообщить о «еростате, который тайно готовится близ Москвы». Записка была датирована сегодняшним числом, и это позволило мне в разговоре с Ростопчиным играть роль провидца.

Необычное предприятие привлекло мое внимание уже тем, что в наши дни оно было почти забыто, хотя в двенадцатом году порождало много толков и фантастических рассказов. Даже в «Войне и мире» есть несколько слов, как Пьер едет в Воронцово посмотреть на постройку Леппиха.

Мне с трудом удавалось отыскивать достоверные сведения, чаще встречались невнятные упоминания об «огненном шаре» и близкой погибели от него французов.

«Вот вам Русь-матушка», – сказал Листов, когда мы легко миновали Калужскую заставу, в то время как на Дорогомиловской нас долго бы проверяли. То же касалось и Воронцова. Постройка шара облекалась самой строгой государственной тайной, переписка Ростопчина с императором Александром об этом считалась секретной. В то же время десятки любопытных ездили в имение Репнина по пригласительным билетам, чтобы своими глазами увидеть шар и его изобретателя.

Много я знал о шаре, но, как видно, не все. Не знал, например, что у Франца Леппиха есть второе имя – доктор Шмидт. Теперь же, когда мы подъехали к белым башенкам воронцовской усадьбы, когда далекая история с воздушным шаром приблизилась к моей жизни так, что повеяло чем-то неясно-знакомым, быть может, незримым присутствием той девушки с лицом Наташи, – теперь мне показалось, что я не знаю об этой истории ничего.

Караульный солдат у ворот отдал честь, мы въехали в усадьбу. По двору в беспорядке раскиданы доски, пруты, куски листового железа. Вдоль забора на кольях развешаны длинные полосы желтоватой материи. Несколько рабочих стучали молотками в разных углах. Дымила кузня, оттуда слышался звон металла.

Подбежал унтер-офицер в таком же, как на Фальковском, полицейском мундире. Одной рукой он застегивал воротник, другую поспешно прикладывал к треуголке.

– Где доктор Шмидт? – спросил Фальковский.

– В саду, стреляет из пистолета.

– Все в порядке?

– Так точно, господин штабс-капитан.

– Караулы на месте?

– На месте, господин штабс-капитан.

– Смотрите в оба. Завтра-послезавтра начинаем. Советую пустить один караул по большому кругу вдоль забора. Там местные все толпятся. Гнать по домам. Иди.

Унтер ушел.

– Быть может, желаете для начала познакомиться с доктором Шмидтом? – спросил Фальковский.

– Не откажусь. Но главное – отыскать девушку. В усадьбе есть женщины? Чем они могут быть заняты?

– Женщин в усадьбе нет. По временам наезжает княжна Репнина со служанками, для них оставлен отдельный флигель. Впрочем, спросите доктора Шмидта. Он здесь безвыездно.

Мы обошли дом. Среди лиловатых приземистых вишен спиной к нам стоял человек в белой рубашке. Он целился из пистолета в бутылку, надетую на обломанный сук.

– Учтите, – сказал Фальковский, – доктор Шмидт одинаково плохо говорит на всех языках. Родного, по-моему, не имеет. Так что выбирайте для общения с ним любой.

Раздался выстрел. Бутылка разлетелась вдребезги.

– Mais vous etes un tireur parfait, docteur Chmidt! (Вы отличный стрелок, доктор Шмидт! (франц.).) – сказал Фальковский.

Человек обернулся:

– Vous etes venu de nouveau pour me deranger? (Опять приехали мне мешать? (франц.))

Быстрый взгляд его маленьких, но каких-то горячих глаз скользнул по мне, но тут же он стал рассматривать пистолет, принюхиваясь к дымящемуся дулу и бормоча:

– Was zum Teufel ist das fur Pulver! So dreckig! (Черт возьми, что за порох! Какая гадость! (нем.))

– Je veux vous presenter encore un curieux (Я хочу познакомить вас еще с одним любопытным (франц.)), – сказал Фальковский.

– Vos curioux m’embetent. (Надоели мне ваши любопытные (франц.))

– Il avait tellement hate de vous voir. (А он так стремился к вам (франц.))

– Quoi? (Что? (франц.)) – Человек с недовольным видом принялся забивать новую пулю.

– Je dis qu’il a tant parle de vous (Я говорю, он так много о вас рассказывал (франц.)), – сказал Фальковский.

– Je ne comprends pas. (Не понимаю (франц.)) – Человек поморщился и вдруг перешел на русский с порядочным немецким акцентом: – Почему русские имеют страсть говорить не на своем языке? Кто это?

– Поручик Берестов, – представился я.

– Я доктор Шмидт, большая, но тайная знаменитость, – сказал он и вдруг показал ослепительную улыбку белых зубов. – Что вас сюда привело, поручик? Не вовремя. Приезжайте лучше на поднятие шара. Кто это? – снова обратился он к Фальковскому, ничуть не церемонясь.

– Поручик ищет свою знакомую, – сказал Фальковский.

Я разглядел Леппиха. На вид ему не больше тридцати. Крепкая, приземистая фигура, темно-русые спутанные волосы, крепкий упрямый подбородок, брови приподняты кверху, так что в живом взгляде все время не то изумление, не то насмешка.

– Est-ce qu’on fabrique dans mon atelier des personnes qui se connaissent? (Разве в моей мастерской изготовляют знакомых? (франц.)) – спросил Шмидт-Леппих, взводя курок.

• Предыдущая
• 12/45
• Следующая