Скрипка неизвестного мастера - Дашевская Нина - Страница 7

• Предыдущая
• 7/20
• Следующая

— Ну что ж, наследный принц, раздевайся, проходи — посмотрим, конечно. Так-та-ак, интересно…

По его лицу Кешке показалось, что не так-то ему и интересно.

Но когда Танин папа раскрыл футляр и развернул шерстяной платок, то он как-то изменился в лице. Кешка даже испугался. Он тоже заглянул в футляр — лопнувшая струна дрожала пружинкой, какая-то дощечка валялась рядом… Кешка побледнел.

— А это можно починить?

— Что починить? — поднял голову Михаил Соломонович и посмотрел на него так, будто впервые увидел. — А, это… Это ерунда — струны сейчас поставим, это мелочи, инструмент в отличном состоянии, — и он зачем-то постучал по скрипке сгибом указательного пальца. Прислушался и постучал ещё, в другом месте. Снял очки.

— Откуда, говоришь, у тебя этот инструмент?

— От дедушки, в наследство…

— А-а, ну да, да. Наследный принц… Похоже, итальянец.

— Дедушка-то? Да нет, он в Америку уехал, но он наш, русский!

Михаил Соломоныч улыбнулся.

— Я не про дедушку, я про скрипку. Так говорят — не «итальянская скрипка», а итальянец: значит, инструмент сделал итальянский мастер. Ну, они как живые, понимаешь? У меня вот француз, тоже очень хороший, ещё немец — этот попроще, — он кивнул в сторону шкафа, там на верхней полке лежал футляр, такой же, как у Кешки. — А итальянцы — что говорить, аристократия. Голубая кровь. Кремонская школа… Слышал, наверное — Страдивари, Гварнери, Амати?

Кешка кивнул — кажется, читал что-то такое.

— Вот, — продолжал рассказывать Михаил Соломоныч, — у тебя, конечно, не Страдивари, но всё равно очень, очень хороший инструмент. — Он встал, взял фонарик и зачем-то посветил внутрь скрипки. — Ничего… Здесь обычно мастера ставят клеймо, а у тебя пусто. Но хороший эксперт может определить мастера и без подписи. Безусловно, инструмент настоящий. Я даже и не думал, что у нас в городе бывает такое… А кто, говоришь, у тебя дедушка?

— Иннокентий Михалыч, — Кешка совсем растерялся.

— Ах, это от него тебе имя такое досталось красивое? Иннокентий… Не помню, не помню такого… Он скрипач?

— Я даже не знаю. Я его видел всего несколько раз… Он, говорят, играл на скрипке, но работа у него другая была, кажется…

— Вот что я тебе скажу, братец. Ты кому попало скрипку не продавай — обязательно к мастеру нужно обратиться, к скрипичному. Лучше в Москве. Я тебе дам адрес, позвоню сам — как бы не надули тебя… И не торопись. И лучше бы даже я с тобой вместе съездил, что ли…

— Михаил Соломоныч, — Кешка почему-то смущался попросить. — А вы можете… ну, поиграть на ней. Сейчас прямо, а?

— Если позволишь — сочту за честь, — Михаил Соломонович улыбнулся. — Где-то у меня был комплект струн…

Кешка почувствовал, что внутри у него тоже как будто струны — и они натягиваются всё сильней.

Михаил Соломонович, как фокусник, ловко вставил струну в специальную дырочку, стал крутить чёрные винты в головке скрипки — колки. Ущипнул большим пальцем струну — звук был смешной, какой-то ползущий. Прислушался, покрутил ещё. И ещё немного — а вот теперь, кажется, доволен — скрипка настроена, порядок. Неторопливо натёр канифолью смычок. Кешка ждал. Даже, кажется, перестал дышать.

На этот раз музыка поразила его не так, как впервые. Может быть, потому, что он готовился, ждал чего-то особенного… Чуда. Но всё равно было очень, очень красиво. Михаил Соломонович играл, отвернувшись к окну — он, казалось, и забыл про него, про Кешку…

В его музыке была какая-то особая красота, и строгость. И сила. Кешка и не подозревал, что в таком хрупком инструменте может жить такой сильный звук!

И сразу же — тонкость и нежность. И — тепло. Кешке вдруг стало обидно, что он не может понимать музыку так, как, например, Тигр или Таня. Ведь там, наверное, что-то такое, такое…

Вот человек — водит смычком по струнам, и пальцами ещё что-то там нажимает. И всё. И это — всю жизнь! Всю свою жизнь человек водит смычком по струнам. И ничего ему больше не нужно! Неужели можно так жить — одной красотой? Особенной, невысказанной красотой? И нежностью, и силой. Словами не скажешь, а вот так — можно…

Кешка вдруг понял, что музыка сейчас кончится. И он уйдёт домой. И никогда не вернётся. Как же так? Неужели он больше никогда такого не услышит?..

Михаил Соломонович опустил смычок.

— Ну, держи, наследный принц… Спасибо. Действительно, чудо какое… Береги.

Хороший, хороший инструмент. Настоящий, — он вздохнул. — У меня тоже был итальянец. Удивительный инструмент работы мастера Руджери. Хотя твой, по-моему, не хуже. Что-то общее у них есть. Да, очень похожие инструменты, дерево такое же, и лак…Только мой Руджери звонче был, очень яркий, сольный. У тебя инструмент чуть поменьше, и звук, мягче, матовый, — и он с явным сожалением стал укладывать скрипку обратно в футляр. — Камерный инструмент, для небольших залов. Но очень, очень — исключительно хороший!

— А где он сейчас, ваш Руджери? — спросил Кешка.

Михаил Соломонович улыбнулся, вздохнул:

— Улетел от меня в далёкие края. Большому кораблю — большое плаванье… Мне, знаешь, не так уж он сейчас и нужен. Играю мало. Мне и француза моего вполне хватает. Он у меня умница, — Михаил Соломонович засмеялся. — А скрипку свою береги. Продавать не торопись, а если будет нужда — обращайся, помогу… Я бы сам купил, да, боюсь, не по карману, — он развёл руками и смущённо улыбнулся.

Что же это он — всё продавать и продавать?.. Как будто Кешка за деньгами пришёл.

Надо было уходить, Кешка уже надел пальто… и, наконец, решился — словно нырнул головой в воду.

— Я, Михаил Соломоныч, не хочу ничего продавать. Михаил Соломоныч! А вы могли бы … вы могли бы меня научить? Ну, играть…

Михаил Соломонович очень внимательно посмотрел на Кешку. Ответил не сразу.

— Ах, вот ты о чём… А я решил — раз наследство, значит, вопрос финансовый. Извини, брат, не разобрался. Так-та-ак… Что ж, можно, конечно, начать учиться. Поздновато, конечно, ну да ничего. Только я ведь не занимаюсь с маленькими… — он виновато посмотрел на Кешку — Я, конечно, не в том смысле, что ты маленький. У меня же училище, все студенты закончили музыкальную школу. Один, правда, Петька такой был — с одиннадцати лет. Но он уже очень много чего умел… Я, понимаешь, не учу с самого начала. Просто не умею. Мы, пожалуй, вот как можем поступить: я позвоню одной своей знакомой. Она в музыкальной школе преподаёт, — тут он заметил, как Кешка сжался, — ты, наверное, в школу не очень хочешь? Можешь у неё дома заниматься, она здесь живёт неподалёку. Человек прекрасный, и учит очень хорошо, — а там, чем чёрт не шутит, будут успехи — может, и пойдёшь дальше, в училище — тут уж, конечно, я тебя к себе в класс возьму с удовольствием…

Кешка уже не слушал.

— Спасибо, Михаил Соломоныч, не надо. Это я так ляпнул, не подумав, мне не нужно. Не нужно! Я… В общем, спасибо, до свиданья!

Кешка летел по лестнице через две ступеньки. А чего он хотел?! Чтобы ему сказали — пожалуйста, Кешенька, только приходи, родной — я тебя жду-не дождусь?! Да кто он ему такой?! Просто Танин одноклассник — такой же, как Егорка или толстый Прохоров. Вот Тигр — нет, Тигр — другое дело: «талантливый молодой виолончелист». А Кешка… с чего он взял, что кому-то есть какое-то дело до того, что происходит в его бестолковой башке и дурацком глупом сердце?!

Перед дверью на улицу Кешка остановился отдышаться. И почувствовал, что сейчас заплачет. Нет, не заплачет! Не дождётесь! Он поднял голову повыше, чтобы не дать слезам выкатиться из глаз.

Сверху кто-то бегом нёсся по лестнице, наверное, какой-то мальчишка — легко скакал через ступеньки, гулять бежит, наверное… Кешка спрятался под лестницу.

К двери вдруг выскочил Михаил Соломонович. Потерял тапочку и смешно запрыгал на одной ноге. Оглянулся растерянно и заметил Кешку. Тот не успел придумать, что сказать и как справиться со своим лицом, только хлюпнул носом.

А Михаил Соломонович вдруг шагнул к нему, посмотрел прямо в глаза и сказал:

• Предыдущая
• 7/20
• Следующая