Самый жестокий месяц - Пенни Луиз - Страница 64

• Предыдущая
• 64/86
• Следующая

– Доклады, – скомандовал Гамаш.

– Мы нашли эфедру, – ответил Бовуар, ставя пузырек на стол. – Сняли отпечатки и передали их в Монреаль.

Он уже сообщил об этом Гамашу, но теперь нужно было оповестить всю команду о находке и обыске.

– Софи Смит отрицает, что это ее пузырек, – продолжил Бовуар, – но ей придется признаться. Она сказала, что питала сильные, может, даже навязчивые чувства к Мадлен. И она лгунья. Не знаю, что у нее там с ногой, но, когда понадобилось, она припустила бегом, позабыв про свою щиколотку. Видели бы вы лицо ее матери.

– Она рассердилась из-за того, что дочь симулировала? – спросил Лемье.

– Господи, ну как можно быть таким глупцом? – сказала Николь, и Лемье посмотрел на нее с нескрываемой ненавистью.

– Агент Николь, я вас предупреждаю, – вмешался Гамаш.

– Нет, в самом деле, – гнула свое Николь. – О чем ты вообще думаешь? – обратилась она к Лемье, который сидел, вцепившись в стол. – Хейзел Смит была ошарашена, увидев, что у ее дочери есть пузырек с эфедрой, – медленно проговорила Николь, глядя в лицо Лемье. – Это расследование убийства, а не врачебный кабинет. Кого, на хрен, интересует ее щиколотка, кроме полного идиота?

– Хватит! Идемте со мной. – Гамаш встал и направился к двери, держа в руке пузырек.

Николь перехватила взгляд Лемье и дернула головой в сторону Гамаша:

– Он тебя звал, недоумок.

Лемье стал подниматься со стула.

– Агент Николь, – холодным и требовательным тоном произнес Гамаш.

Николь улыбнулась Лемье и, вставая, покачала головой.

– Лузер долбаный, – пробормотала она напоследок.

Оказавшись за дверью, она спросила:

– Что случилось, сэр?

Ее самоуверенность исчезла с потерей аудитории. Здесь их было только двое.

– Вы заходите слишком далеко. Вам придется уехать.

– Вы меня увольняете?

– Пока нет. Я посылаю вас в Кингстон позадавать вопросы о Софи Смит в Университете Куинс.

– В Кингстон? Так это же полдня пути. Я доберусь туда только вечером.

– Еще позднее. Вам придется по пути завезти это в лабораторию в Монреале. Результаты нужны мне завтра утром.

Николь уставилась на него и наконец сказала тихо:

– Мне кажется, вы совершаете ошибку, сэр.

Гамаш встретился с ней взглядом. Голос его звучал спокойно, размеренно, но Николь, чувствуя его напор, отступила на полшага.

– Я знаю, что делаю. Вы должны уехать. Сейчас.

Стоя у двери, он проводил ее взглядом. Всегда далекая от изящества, агент Николь шла по мосту, сутулясь, на ходу пиная камешки.

Гамаш вернулся в штаб. Без агента Николь тут стало светлее. Гамаш с удовлетворением отметил, что Лемье выглядит спокойнее.

Вместе с ланчем Оливье принес тарелку с шоколадным печеньем и финики на десерт. За кофе и десертом они выслушали историю месье Беливо.

– Он отправился туда умирать? – спросила агент Лакост, отложив печенину. – Как это печально.

«Печально. Опять это слово, – подумал Гамаш. – Бедный, печальный месье Беливо». Но неожиданно перед его мысленным взором возник не старый владелец магазина, а птенец. Его щебет усиливался страхом. Он был убит, потому что искал общества.

Настала очередь Лакост докладывать о ее путешествии в Монреаль.

– Секретарь школы дала мне вот это. – Она положила на стол две папки. – Табели успеваемости Мадлен и Хейзел. Просмотреть их я еще не успела. Мадлен стала настоящей легендой этой школы.

Бовуар взял папки, а Лакост нырнула под стол и появилась со стопкой ежегодных школьных альбомов в руках.

– Я не хотела брать, но она мне их всучила.

Она положила стопку на стол и снова взялась за печенье. Оно было нежное, домашнего приготовления, а вместо глазури покрыто воздушным зефиром.

– Вы говорили с бывшим мужем Мадлен? – спросил Гамаш.

– От Франсуа Фавро толку было мало. На развод подала Мадлен, но он признает, что вынудил ее к этому своим поведением. Еще он признал, что все еще любит ее, но он сказал, что жить с ней было все равно что жить рядом с солнцем. Это было прекрасно, но болезненно.

Они погрузились в молчание, ели, размышляли. Лакост думала о женщине, которую убили за то, что она была блестящей, Лемье думал о том, как бы убить Николь, Бовуар – о Софи, которая, вероятно, убила женщину, которую любила. А Арман Гамаш думал об Икаре.

Жан Ги Бовуар сидел за рулем, а Арман Гамаш смотрел в окно и старался не обращать внимания на выбоины, трещины и ямы на дороге. В некоторых из них вполне мог бы уместиться небольшой городок.

Он вернулся мыслями к расследованию.

У Софи Смит была эфедра. Софи присутствовала на втором сеансе, но не на первом, что может объяснить, почему именно тогда и произошло убийство. И она призналась в сильных чувствах к Мадлен. И было еще кое-что. Об этом ему сказала Клара сегодня утром. Гамаш поначалу не обратил внимания на ее слова, но они еще больше обвиняли Софи. Ему не давал покоя вопрос, как убийца подсунул эфедру в еду Мадлен. Клара и Софи поспешили занять место рядом с месье Беливо. Но при этом Мадлен оказалась рядом с Софи, которая предусмотрительно уселась между месье Беливо и Мадлен.

Зачем?

Этому могли быть два объяснения. Их отношения вызывали у нее такую неприязнь, что она в буквальном смысле решила вклиниться между ними. Или же она хотела иметь возможность подсунуть Мадлен эфедру.

Или и то и другое.

У нее был мотив и была возможность.

После ланча Гамаш вызвал патрульную машину, чтобы вести наблюдение за домом Смит. Действовать он не хотел, пока у него не будет доказательств того, что пузырек принадлежал Софи. Утром они ее арестуют.

А пока ему нужно было найти ответы на другие вопросы.

Он посмотрел на часы.

– Первые выпуски газет появятся через час, – сказал Бовуар. – Месье Беливо оставит один номер для нас.

– Merci.

– Я рад, что вы отослали Николь. Работать будет легче.

Гамаш не ответил, и Бовуар продолжил:

– Вы никогда не говорили мне о том, что произошло, после того как вы поняли, что представляет собой Арно. Кое-какая информация, конечно, стала известна в ходе суда. Но я знаю, что это не все.

Гамаш смотрел в окно на проплывающий мимо пейзаж. Деревья только-только начинали оживать. Он словно присутствовал при зарождении жизни на земле.

– Было созвано срочное заседание совета старейшин, – заговорил Гамаш.

Его глаза более не видели чудо рождения новой жизни, а лишь холодный зал совещаний в управлении Квебекской полиции. Приходили все новые и новые полицейские чины. Никто, кроме его самого и Бребёфа, не знал, для чего созвано совещание. Пьер Арно вежливо улыбался и смеялся с суперинтендантом Франкёром, с которым они сидели бок о бок на вращающихся креслах.

– Я погасил свет и стал проецировать изображения на экран. Фотографии мальчиков из школьного альбома. Потом фотографии убитых. Чередовал одно и другое. Потом я зачитал показания свидетелей и результаты лабораторных исследований. Все пришли в замешательство. Пытались понять, к чему я веду. Потом все понемногу замолчали. Кроме Франкёра. И Арно.

Он видел эти голубые глаза. Холодные, как мрамор. Он чувствовал, как мысли мечутся от факта к факту в отчаянных попытках опровергнуть услышанное. Поначалу Арно чувствовал себя свободно, не сомневался в своей неприкосновенности, был уверен, что никто не сможет ни в чем его обвинить. Но собрание продолжалось, и он все больше проявлял беспокойство, неуверенность.

Гамаш хорошо проделал свою работу. Он работал над этим делом почти в течение года, втихую, в свободное время и по выходным. И наконец все возможные пути отхода для Арно были перекрыты, заблокированы, заперты и еще раз перекрыты.

Гамаш знал, что у него есть только один выстрел – это собрание старейшин. Если Арно уйдет отсюда, Гамаш и многие другие, включая Бребёфа, будут обречены.

Он представил свои факты, но при этом знал, что Арно может воспользоваться одним мощным оружием. Лояльностью. Полицейские скорее предпочтут умереть, чем проявить нелояльность друг к другу и к Квебекской полиции. Лояльность среди полицейских по отношению к Арно была велика.

• Предыдущая
• 64/86
• Следующая