Сопротивление планктона (СИ) - "Jean-Tarrou" - Страница 18

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая

Вот и сейчас Богданыч ощущал себя так, словно встал в стойку и уклониться от боя уже не в силах, нервы на пределе, в зубах зажата капа, но противник попался странный, носится от него по рингу, пытаясь выпрыгнуть за канаты. Да и сам Богданыч разумеет, что в этот раз должен победить как-то иначе.

- Мамонт, на хрен покупать себе точно такую же тачку, какая была до отъезда? - Порох припрыгивал от холода.

- Если бы не ты, я бы Тигру ни в жизнь не продал.

- Заржавела бы твоя Тигра, - Порох провел варежкой, очищая фару. - Злишься, Мамонт? Из-за танца? А? Мамонт! Алло! Земля вызывает Аполлон-13!

- Что? - Богданыч уставился Пороху за спину, перестав смахивать с крыши снег.

На крыльцо вышел Перемычкин.

- Чего ты? - Порох оглянулся. - Я помню чудное мгновенье... Хороша, да?

- Хороша? - тут только Богданыч заметил, что рядом с Женей стоит Тамара.

- Ну все я побег. За рулем не спи! Тома, я лечуууу! Я снежииинкаааа!

Перемычкина Богданыч отловил на выезде с проспекта, тот садиться в машину категорически отказывался, но Мамонтову начали сигналить, а самые нетерпеливые опустили стекла, чтобы предложить ему вступить в интимные отношения с конем и освободить-таки полосу, Женя поспешно залез вперед и закрыл дверь. Аккуратно, не хлопая.

- Пристегнись.

- Я же на метро...

У Перемычкина никак не получалось вытянуть ремень, он дергал слишком резко, и тот заедало.

- Ага... Че, бибилка хуева! Ну подрезал, молодца! И далеко ты, козел, уехал? Яйца тебе на колеса...- Богданыч поймал испуганный взгляд Перемычкина и подавился окончанием фразы. - Извини! Отвык от наших дорог.

- Ничего, я понимаю.

Понятливый...

- Пристегнулся?

- Да.

- Голодный?

Женя помотал головой, понял, что Богданыч на дорогу смотрит и озвучил:

- Нет. Богдан, я, правда, на метро лучше...

- Проехали метро.

Пробки действительно успели рассосаться, хоть какая-то польза от их вечерних посиделок. Перемычкин сидел с идеально прямой спиной, как будто при первой же возможности готовился выпрыгнуть из машины. Богданыч заблокировал двери, кто его знает... Но когда затворы щелкнули, Женя вздрогнул, и Мамонтов, ко всему прочему, почувствовал себя таксистом-маньяком.

- Как поедем?

- А?

- Бульварами хочешь прокачу? Щас пусто...

Перемычкин молчал.

- Да расслабься, в машине насиловать не буду, тут ни наручников, ни вазелина, - Богданыч покосился на Женю и вздохнул. - Шутка юмора... "Грязные танцы" смотрел?

Богданыч подумал, что для него это, наверное, древность несусветная вроде "Шербургских зонтиков" или того хуже - "Огней большого города". Сколько ему лет, интересно?

- Смотрел. Мы что, правда...танцевать будем?

- Правдее некуда.

Все-таки хорошо, что он через центр поехал. Снег освещал безлюдный Никитский, затмевая фонари и яркие витрины, и в душе Богданыча плодились, как пушистые кролики, глупые желания. Хотелось с разбега перемахнуть через кованую изгородь, хотелось купить в ларьке крем-брюле, чтобы не водянистое, а, как в детстве, мягкое густое в хрустящем стаканчике, хотелось пригоршню снега Жене за шиворот высыпать.

Перемычкин сидел задумчивый, разомлевший с мороза, шарф раскрутил и шапку снял.

- Если хочешь, откажемся. Без премии проживу.

- Нет, из-за меня не надо...только, если ты...

- Мне-то че? Нажрусь и станцую...хоть менуэт.

- Я в интернете отрывок поищу с этим танцем.

Вот он взрослый ответственный подход. За "нажрусь" стало стыдно. Богданыч втянул воздух, и из груди вырвался сухой кашель.

- Тебе врачи что сказали? - спросил Женя.

- То же, что и всем. Отравление углекислым газом. Прописали какую-то хрень, - Богданыч вырулил на набережную, река, затянутая серым льдом, показывала кукиш якобы наступившей весне. - Что с тобой тогда было? Я почитал... не клаустрофобия это. Потом нормально сидел...

Перемычкин его ответом не удостоил, отвернулся к окну, и стекло запотело от дыхания.

Богданыч разозлился, нашелся, блин, таинственный мистер Кин.

- Че молчишь? Отрепетировал тебя кто в каморке, что за актовым залом?

Перемычкин протер стекло пальцами и снова задышал на него.

- Ну че, сложно ответить? - Богданыч ударил ребром ладони по рулю.

- Бог-дан, ты чего? Там ерунда была...

- Хер ли ты с ерунды задыхался?

- Пошутили просто...заперли в подвале под лестницей, потом отпустили.

- Когда?

- Давно, в младших классах... Хулиганы.

"Хулиганы" Перемычкин произнес с придыханием в точности, как соседка Богданыча Зинаида Прокофьевна, доктор филологических наук.

- Когда отпустили?

- Не знаю...

- Че?!

- Не знаю. Я сознание потерял.

Богданыч хотел спросить, хрена ли у них так скверно обстояло с чувством юмора, а потом представил себе Перемычкина в школе. В рубашечке с накрахмаленным воротничком, в отглаженных синих брючках, тетрадки в обложках, подставка для учебников. Блин, у него, наверняка, даже пенал был. И улыбочка эта нежная. Как он вообще до выпускного дотянул?

Чтобы отвлечься, Богданыч врубил на тихую диск со сборной солянкой еще со старой машины.

"И что мне с этим чудом чудным, дивом дивным делать?" Вспомнился пьяный от вина и духоты Корольчук: "Как ты с этим жить собираешься?"

<i> Не смотрите -

эти шрамы не про вас,

не для ваших грустных глаз,

мне неловко. </i>

А еще Богданычу левые мысли в башку лезли. Вот если это оно, то самое - пятое время года, срыв верных струн, пробуждение ночью - то почему сейчас? Где он, Богданыч, был, когда Женю в подвале запирали?

С боков подкрались спальные районы, и у Мамонтова от вида бетонных термитников, пронзающих грязное бессмертное небо, началось брожение мозга.

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая