Танки на мосту - Далекий Николай Александрович - Страница 5

— Альберт, скажи, я все забываю, как называется эта большая гора у них?

— Эльбрус. Зачем тебе сдалась гора?

— Понимаешь, Альберт, я стараюсь, чтобы письма с фронта имели познавательную ценность для моих сорванцов. Я написал: «Мои мальчики, ваш папа уже видит| самую высокую вершину Кавказского хребта — гору...»! А теперь добавлю... «Эльбрус, покрытую, как и вершины Альп, вечными снегами». Тут нет обмана, правда, Альберт? Ведь мы увидим эту гору раньше, чем письмо! дойдет домой?

— Думаю, дня через два-три. Наступление развивается успешно.

Тот, что старательно причесывал свои реденькие светлые волосы, держа перед собой карманное зеркальце, вдруг запел приятным фальцетом шутливую песенку. Примерно так у него получалось:

Я сходил бы ночью к мельничихе,

У нее под корсажем такие булки и пышки...

Да боюсь я мельника, несносного грубияна,

У его дубинки такие шипы и шишки.

Вот какие песенки распевают... На меня, как говорится, ноль внимания. Очень хорошо. Значит, не бросаюсь в глаза, не вызываю подозрения.

В хате Иван Тихонович спросил не без тревоги:

— Как?

— Нормально, — ответил я.

— О чем говорят?

Я подробно изложил дядюшке содержание подслушанного мною разговора у немцев.

— Значит, как на экскурсию приехали,— покачал головой Иван Тихонович. — Гору Эльбрус им поглядеть захотелось... Оч-чень мне желательно увидеть, как они с этой экскурсии будут возвращаться.

Возвращаться будут не все...

Видно, как говорится в пословице, слова мои попали богу в ухо. Только я их произнес, как увидел в окошко, что с улицы к нам во двор торопливо входят гитлеровец и какой-то дядька.

— Садитесь за стол, — приказал я Ивану Тихоновичу Ничего не случилось, мы ужинаем.

Так за столом, аппетитно жующими нехитрую крестьянскую снедь, и застали нас немец и дядька, вошедшие в хату без стука.

— Тихонович, немедленно забирай свой плотницкий инструмент и айда с нами, — начальственным тоном объявил дядька. И строго посмотрел на меня: — А это кто у тебя?

— Племяш. Из тюрьмы вернулся.

— Ага! Ну и он пойдет с нами. Будет подсоблять.

Гитлеровец ничего не сказал, брезгливо раздувая ноздри, оглядел нашу комнатушку, вытер чистым платком пот на лбу и первый вышел из хаты. Не понравилось. Очень хорошо!

На улице нас ожидало человек десять станичников, в большинстве стариков и инвалидов. У всех были в руках Плотницкие инструменты.

Повели. Зачем им понадобились плотники? Неужели придется сооружать виселицу? Но оказалось, нас ждала куда более приятная и веселая работа: гитлеровцам нужны были гробы. Как только мы пришли к колхозным мастерским, нас встретил суровый толстый лейтенант в пенсне и, надо признаться, быстро и толково организовал производство. Все по конвейеру: одни отпиливали доски нужной длины, другие строгали их, третьи сколачивали заготовки. Видно, этот немец не первый день занимался похоронными делами. Мне выпало пилить доски, и я старался изо всех сил. Тут уж меня упрекнуть в саботаже нельзя было, даже рубашка взмокла, прилипла к телу. Никогда, пожалуй, я еще не работал с таким удовольствием и все подсчитывал, сколько гробов получается. Насчитал четырнадцать. Маловато... Но, как я узнал из разговора немцев между собой, гробы предназначались только для погибших офицеров, солдат будут хоронить навалом. Я вспомнил снайпера, которого видел на крыше соседнего дома. Наверняка его меткая пуля уложила кого-нибудь из тех, кому предназначались эти гробы.

Прямо-таки сожаление меня охватило, когда сказали «Хватит!» Я был бы согласен делать гробы для гитлеровцев и до утра. Четырнадцать грубо сколоченных ящиков... Но тут меня обрадовал прибежавший гитлеровский солдат.

— Господин лейтенант, нужен еще один!

— Кому? — рассерженно спросил немец в пенсне.

— Гауптман Нейман скончался...

Гауптман — капитан по-нашему. Быстренько сколотили еще один гробик для гауптмана, скончавшегося о тяжелого ранения. На гауптмане и пошабашили.

Вернулись мы домой с Иваном Тихоновичем затемно вполне в хорошем настроении. «Дядя» высказал мысль что неплохо было бы незаметно проведать бойца, — как он там?

— Наверное, пить хочет. А я вроде по хозяйству пройдусь, коровке клевера принесу. Как ты считаешь?

— Сходите. Только никаких разговоров с ним не заводите. А ночью его переодеть надо. Еще одной бабки у вас нет на примете?

— Молодка есть... Боевая!

— Вот в клуню к ней и отвести его. А там пусть действует по собственной инициативе.

Старик вернулся, доложил: все в порядке. Не зажигая огня, мы снова сели за стол доедать ужин. На этот раз я ел со зверским аппетитом — как-никак пришлось поработать на совесть...

На станицу опустилась южная ночь. На улицах все реже и реже проносились мотоциклы, проходили машины. Пройдут, и снова тишина.

Мы с Иваном Тихоновичем устроились на его скрипучей деревянной кровати. Я, конечно, не мог заснуть, лежал, думал, вспоминал прочитанные мною исторические книги и статьи о войне. Нашему народу не раз приходилось страдать от нашествия чужеземных войск. Были тяжелые моменты, когда, казалось, поражение неминуемо. Наполеон захватил Москву... Наиболее трудным испытанием была гражданская война и интервенция. Уже не говоря об армиях белогвардейских генералов, кто только ни старался уничтожить молодую Советскую республику — немцы, англичане, японцы, французы, американцы, поляки, петлюровцы, дашнаки, басмачи... Даже трудно пересчитать всех. И все же голодный, усталый, плохо вооруженный народ отбросил своих врагов, имевших первоклассное вооружение, наголову разгромил их.

Сейчас на гитлеровскую армию работает промышленность всей Европы. Это грозная сила. И главное — победы, победы и победы... Миф о непобедимости! Европейские страны были побеждены одна за другой, не сумев оказать врагу серьезного сопротивления. Только наша армия сумела несколько раз по-настоящему стукнуть Гитлера по зубам. Под Москвой удар был таким сильным, что фюрер покачнулся, но все-таки удержался на ногах... И Вот гитлеровцы снова наступают.

Где, на каком рубеже наши войска смогут задержать фашистов, нанесут им смертельный удар? Почему бездействуют союзники? Второго фронта у гитлеровцев нет. Мы с ними воюем один на один. Нет, не один на один, — гитлеровцам помогают Италия, Румыния, Венгрия, Финляндия. Тоже у власти фашисты.

Иван Тихонович закашлялся, заворочался, сел на кровати, зашуршал бумагой.

— Не курить, ночью никакого огня в хате, — сказал я строго и добавил, чтобы смягчить резкость: — Для вас же лучше — меньше кашлять будете.

Он перестал шуршать бумагой, но не лег, сидел, опустив ноги на пол, кашлял. А когда кашель отпустил, притронулся ко мне рукой.

— Ты вот что объясни мне, сынок, когда же они откроют второй фронт? Или этот Черчилль только языком болтает?

«Они» — союзники. Иван Тихонович думал о том же, что и я.

— Так получается, Иван Тихонович. Пока что надежды на второй фронт мало. Второй фронт для немцев — наши партизаны, да вот такие, как мы с вами... Так что надеяться и рассчитывать можно только на свои силы.

— Скорее бы начать... — сказал Иван Тихонович. — Ты когда гостей своих ждешь?

— В любую минуту. Может, через месяц, а может, сейчас постучится.

Я говорил наугад, но слова мои оказались пророческими — «гость» явился той же ночью. И какой! Глазам своим я не поверил.

Мы с Иваном Тихоновичем еще не заснули, как на дворе послышались уверенные шаги и в окно кто-то громко постучал.

Так ходить и стучать в эту пору мог только немец. Чтобы не вызвать подозрения, нужно было открывать дверь немедленно. И не Ивану Тихоновичу, а мне, молодому. Тут вступали в силу трудно объяснимые, чисто психологические нюансы. Я вскочил в сенцы, открыл дверь и увидел высокого гитлеровца. Кто он был, солдат или офицер, я не смог определить — в темноте погоны не были видны.

— Здесь есть наши солдаты? — спросил по-немецки, строго.

— Не понимаю... — сказал я растерянно.