Танки на мосту - Далекий Николай Александрович - Страница 7

— Попробуем взять этот, — говорит Макс, и я чувствую, что он тоже волнуется. — Садись и дуй прямо по шоссе, не сворачивая. Главное — не робей. Смелее!

Вот он, мотоцикл с пулеметом на коляске. Прежде всего, его надо развернуть.

Макс толкает меня в плечо — давай! Двум смертям не бывать... Я хватаюсь за ручки руля, тяжелый мотоцикл трогается с места.

— Кто там играется? Стой!! — орут со двора. Из калитки, щелкая затвором карабина, выбегает гитлеровец.

— Почему бросили машину на улице? — грозно спрашивает Макс, и его уверенный голос выводит меня из шокового состояния.

— Я находился рядом, господин фельдфебель. Я слышал, как вы подошли.

— Смотрите! Вы не на прогулку с девчонкой отправились...

— Нет, нет, господин фельдфебель. Я наблюдал. Можете быть спокойным.

Солдат щелкает каблуками, козыряет, ставит мотоцикл па прежнее место.

— Не вышло... — довольно благодушно сказал Макс, когда мы отошли шагов пятьдесят, — Придется взять у штаба. Ничего, у штаба даже удобнее будет.

И вдруг в его голосе послышалось лукавое веселье:

— Слушай, а ты на танке мог бы поехать?

Вот черт! Шуточки ему на уме в такой момент. Мне стало легче.

— А то бы прикатил барином на карете... — уже откровенно подначивал меня Макс — Я серьезно говорю...

Я догадался: он хочет подбодрить меня, понял, каково мне было, когда солдат окликнул нас. Но странно: после пережитого приступа страха я стал чувствовать себя спокойнее и уверенней. Опасность и степень риска оставались прежними, они не уменьшились — уменьшился мой страх. Мы шли с Максом по улице не крадучись, маршировали в ногу, как и подобает вышколенным солдатам, балагурили. Я как бы видел себя со стороны и, признаюсь, начинал восхищаться своим геройством.

Так продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к штабу, разместившемуся в здании школы, и не увидели у калитки три мотоцикла. Тут сразу в моей груди натянулась струна.

— Я пойду вперед, займусь часовым, — шепнул Макс. — Не мешкай, садись на любой. Счастливо!

Я видел, как он, проходя мимо мотоциклов, похлопал один рукой по седлу и скрылся в калитке. Пора! Но только я сделал несколько шагов, как вдали на улице послышался треск мотора, и узкий дрожащий луч света зашарил по земле. Сюда к штабу? Да... Прятаться поздно, только вперед. Деревянными ногами я подошел к мотоциклам. Вот этот мой, крайний. Бросил в коляску свой сверток. Мотор завелся не сразу, наверно потому, что я спешил, нервничал. Прибывший мотоциклист уже подъезжал ко мне, я был освещен его фарой с ног до головы. К тому же он загораживал мне дорогу.

— Давай проезжай! — крикнул я ему.

Он подъехал, погасил фару, сказал по-приятельски:

— Ну и дороги!

— Дерьмо, а не дороги, — согласился я. — Это тебе не автострада Берлин — Нюрнберг.

Он засмеялся. Я включил фару и поехал.

Да, я ехал по пустынной улице, набавляя скорость. А там, позади меня, никто не кричал, не вопил, не стрелял мне вслед. Однако я не мог поверить в чудо и все ждал выстрелов, криков, погони. На околице какие-то фигуры мелькнули в моем луче, и я услышал два голоса одновременно — рассудительный, урезонивающий: «Сломаешь шею!» — и подзадоривающий: «Газу!» Это были часовые. Ясное дело — мимо них промчался связной головного отряда, получивший в штабе пакет.

«Ну вот, а ты боялся, — произнес я мысленно, подбадривая себя. — Главное не робеть, и все будет в порядке». Пригнулся, пошарил рукой в коляске — два шлема, магазины к пулемету и мой сверток. Затолкал его в передок. Тут меня тряхнуло так, что я едва не вылетел из седла. Мотоцикл, как испуганный конь, шарахнулся в сторону, к кювету. Едва успел вывернуть его на прямую и застонал от адской боли: во время толчка я прикусил язык, и теперь во рту у меня лежал кусочек раскаленного железа. Болели ноги, кажется, я содрал кожу у колен. Езда превратилась в сплошное мученье. Я стонал при каждом толчке. Как я прозевал проклятую выбоину! А ведь предупреждали дурака: «Сломаешь шею!» Не послушал...

К счастью, пришлось сбавить скорость. На дороге появились воронки, брошенные разбитые, раздавленные машины и повозки, трупы. Здесь вчера поработала гитлеровская авиация. Почти километр я ехал словно по кладбищу. Казалось, следам побоища не будет конца. Физическая боль незаметно утихла, она как бы вытеснилась иной, душевной болью. Я не мог особенно разглядывать по сторонам и к тому же старался как можно скорей проехать это страшное место, но однажды, когда луч фары осветил что-то белое, разбросанное по шоссе, я пригляделся, увидел раскрытый выпотрошенный чемодан, а рядом труп женщины и девочки. Видимо, кто-то из гитлеровцев торопливо рылся в чемодане и разбросал вокруг детские платьица.

Мне вспомнилась девушка-санинструктор, не пожелавшая даже взглянуть на меня, уходя с нашего двора, ее необычные, удивительные глаза, ее темное лицо, о котором я все еще не мог сказать — красиво оно или нет.

Теперь в воспоминании оно казалось мне знакомым, как будто я и прежде видел такие странные, чем-то неуловимым чарующие женские лица, но где и когда, я не мог припомнить.

Может быть, и она лежала где-нибудь здесь...

Наконец, разбитые повозки, машины, брошенные орудия стали попадаться все реже и реже, и я, внимательно следя за покрытым мелким гравием шоссе, прибавил газу. По словам Макса, головной отряд гитлеровцев находился километрах в пяти на восток от Беловодской. Они отошли сюда после боя, разгоревшегося вчера вечером и продолжавшегося до темноты. Наши зацепились за рубеж, оказали отчаянное сопротивление. Три танка гитлеровцев подорвались на минах, четыре были подбиты противотанковыми пушками и подожжены бутылками с горючей смесью. Гитлеровцы, не вводя в дело основные силы, решили подождать до утра, когда авиация сможет помочь им. Они воевали культурненько, но графику.

Отсветы далекого зарева дрожали на востоке, но стрельбы не было слышно, Навстречу мне прошли две машины — грузовик и санитарная, затем я обогнал колонну из пяти танков, двигавшихся в восточном направлении, разъехался со встречным мотоциклом. Молча откозырял коллеге двумя пальцами и продолжал путь, очень довольный собой. Я в самом деле чувствовал себя отлично. Ночной воздух, прохладный, душистый, бил мне в грудь, обмывал разгоряченное лицо, придавал телу бодрящую свежесть. Это было физическое ощущение радости бытия, и оно усиливало ту тревожно-гордую радость, какую я испытывал, сознавая, что творю что-то близкое к подвигу.

Я с детских лет мечтал о подвиге. С тех пор как научился читать книги. Пожалуй, даже раньше — как только услышал сказку об Иване-царевиче. Потом мое детское воображение заполнили былинные герои. К ним примкнул — в этом была повинна моя набожная бабушка — Илья-пророк, умчавшийся на небо на своей колеснице... Затем я познакомился со всадником без головы и капитаном Немо. Тогда же проглотил десятка три потрепанных книжек в ярких красочных обложках, повествующих о необыкновенных похождениях Шерлока Холмса и Ната Пинкертона. Как выяснилось позже, Шерлок Холмс тех книжек был поддельным и не имел ничего общего с Конан-Дойлем. Что касается похождений Ната Пинкертона, то они быстро выветрились из моей головы. Помню только, что американский сыщик носил револьвер и электрический фонарик в задних карманах брюк, да застряла намертво в памяти одна фраза: «Он долго не мог понять, как в таком красивом женском теле может скрываться такая преступная душа». Эта фраза почему-то поразила меня: в таком красивом теле — такая преступная душа...

Многие из тех, кто вызывал восторг и преклонение в моей детской душе, со временем уступили место Чапаеву и Павке Корчагину. Кинофильм «Чапаев» я, как и все подростки на нашей улице, смотрел раз десять и все его диалоги знал наизусть. Но, как ни странно, рядом со знаменитым полководцем и кристально чистым, пылким комсомольцем остался в моем сердце герой моего раннего детства — сказочный царевич, скачущий со своей невестой на сером волке.

Может быть, это у всех так, не знаю, но в моей голове мысли текут как бы по нескольким руслам, по двум-трем руслам в ряд. Я могу думать одновременно о совершенно разных вещах. Конечно, всегда какое-то русло, мысль самая главная, на первом плане. Я, как мальчишка, представлял себя сказочным царевичем в парчевом кафтане, но это не мешало мне думать о последней совершенно реальной преграде на моем пути — где-то близко должны были находиться передовые посты гитлеровцев. Часовые не спят, бодрствуют... Однако их мало, я знаю пароль и я хорошо вооружен. То, что, возможно, связные штаба уже заметили исчезновение мотоцикла, не волновало меня. Ну кому придет в голову, что мотоцикл захватил советский разведчик и гонит на нем к своим! Слишком дерзко, слишком оскорбительно для гитлеровцев. Естественней предположить, что мотоцикл взял кто-либо из своих, какой-нибудь офицер, которому он потребовался ненадолго. Кроме того, в штабе — Макс.. Он постарается запутать розыски, направить но ложному следу.