Собрание сочинений. Тревога и надежда. Том 1 - Сахаров Андрей Дмитриевич - Страница 7

Одним словом, Сахаров не был «рыночником» современного российского пошиба. Не был он и американским либералом, полагающим государство необходимым злом. Предполагаю, что Сахаров, пользуясь выражением его американского друга Эдварда Клайна, видел в государстве инструмент воплощения общественных идеалов. И социализм Сахарова заключался в том, что он видел в государстве не только инструмент защиты прав и свобод, но и производителя социальных благ.

Трудно сказать, что именно Сахаров имел в виду, предлагая «конвергентное» общество. За исключением широких социальных программ и государственного сектора экономики, мы не знаем точно, какие именно черты социализма Сахаров предполагал сохранить. Например, следовало ли сохранить плановый характер государственного сектора экономики, и как бы это сочеталось с отстаиваемой Сахаровым независимостью государственных предприятий? Однако очевидно, что Сахаров предлагал социально ориентированную экономику, экономику, ориентированную не столько на максимальную прибыльность, сколько на социальные цели, например, на обеспечение занятости и высокий уровень оплаты труда.

Разумеется, Сахаров понимал опасность сохранения за государством значительной экономической власти, и я думаю, что он с симпатией бы отнесся к следующим словам другого социалиста, Альберта Эйнштейна:

«…нужно помнить, что плановая экономика — это еще не социализм. Сама по себе плановая экономика может сопровождаться полным закрепощением индивидуума. Переход к социализму требует решения нескольких чрезвычайно сложных социально-политических проблем: ввиду далеко идущей централизации политической и экономической власти как не дать бюрократии стать всемогущей и самонадеянной? Как защитить права личности и как может быть обеспечен противовес власти бюрократии?»[19]

Мы знаем рецепты Сахарова для решения этих проблем. Это уважение прав человека, основанное на законе и независимом суде. Это экономика смешанного типа. Это гласность и подконтрольность государственного сектора экономики и государственной бюрократии демократическим органам власти (например, парламентским комитетам).

Конечно, сегодня вряд ли кто-либо в здравом уме захочет доверить российскому государству управление социально ориентированным обобществленным сектором экономики. Однако в определенной ситуации, в условиях гласного общественного контроля это могло бы стать привлекательной альтернативой утвердившемуся в России уже не государственному, а чиновничьему капитализму. В любом случае, гласный общественный контроль над деятельностью крупных корпораций с преобладающим государственным участием вполне соответствовал бы программе Сахарова.

Рассматривая же конвергентное общество с более общих позиций, можно сказать следующее. Свободному обществу, т. е. капиталистическому в терминологии Сахарова, свойственна высокая степень конфликтности, проистекающей из борьбы частных интересов, тогда как в «социалистическом» обществе конфликт частных интересов подавлен государственным принуждением. Учитывая критику Сахаровым капиталистического индивидуализма, можно предположить, что, полностью в русле русской политической мысли, Сахаров предпочел бы гармоничное общество с низким уровнем конфликта. Можно ли, однако, создать такое конвергентное общество, которое было бы одновременно и свободным, и бесконфликтным? Полагаю, что нет и что сахаровское конвергентное общество, если оно возникнет в России, будет результатом компромисса, будет обществом с большей или меньшей степенью свободы и уровнем конфликтности, если оно, конечно, не будет полностью состоять из свободных альтруистов.

Здесь также уместно отметить, что Сахаров и его друзья правозащитники 60-х—80-х видели в государстве главную угрозу правам личности и, по понятным причинам, не слишком задумывались о том, что в обществе могут существовать и другие силы, угрожающие этим правам, и что осуществление гражданами своих прав часто чревато конфликтом между ними. По-видимому, конвергентному обществу придется решать, какие права оно гарантирует своим гражданам и какие права будут им ограничены.

Сахаровская альтернатива узурпации власти федеральным центром изложена в его проекте Конституции. В своем проекте Сахаров передает субъектам федерации (тогда еще союзным республикам) большие полномочия, в том числе собственную правоохранительную и судебную систему. Однако самым важным пунктом его программы я полагаю финансовую независимость субъектов федерации, потеряв которую они лишились постепенно и всего остального. Сахаров предполагает только определенные, фиксированные договором, перечисления в федеральный бюджет. Все же свои остальные бюджетные средства субъекты расходуют по своему усмотрению.

Российские интеллектуалы давно озабочены поиском «национальной идеи», причем сегодня, как и всегда, лидирующим кандидатом является идея «великой России», или, скорее, «великого государства» (когда-то самодержавного и православного, затем социалистического, а теперь, видимо, просто антизападного, с православно-патриотической закваской). Сахаров в своем проекте Конституции предлагает другую национальную идею, идею национального альтруизма во имя выживания человечества и решения глобальных проблем.

Когда-то в своем программном письме ООН Нильс Бор писал: «Главной целью, стоящей выше всех остальных, должен быть открытый мир, в котором каждый народ может заявить о себе только в той мере, в какой он способен сделать вклад в общую культуру и может помочь другим своим опытом и ресурсами».[20] К такому же альтруистическому поведению призывает и Сахаров. В его Конституции «глобальные цели выживания человечества» ставятся выше государственных интересов. Целью народа провозглашается «счастливая, полная смысла жизнь, свобода материальная и духовная, благосостояние, мир и безопасность для граждан страны, для всех людей на Земле независимо от их расы, национальности, пола, возраста и социального положения».

Отмечу, что русской традиции, в ее диссидентских формах, идея национального альтруизма совсем не чужда. Так, Петр Чаадаев писал: «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику, ее дело в мире есть политика рода человеческого. Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами; оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества». Поэтому, кто знает, сахаровский призыв к национальному альтруизму, может быть, когда-нибудь и будет услышан.

Другой важный выбор, стоящий перед российским обществом, и, возможно, самый важный выбор — следует ли России придерживаться традиционных для нее форм общественного и политического устройства, как полагают «национально мыслящие» публицисты, или, напротив, решительно порвать с татаро-византийской политической традицией и с вертикальной моделью принятия решений, отказаться от старых общественных идеалов и попытаться воспринять новые. Судя по его полемике с А. И. Солженицыным,[21] Сахаров скорее предпочел бы разрыв с прошлым.

Пожалуй, что более всего поражает стороннего наблюдателя в современном российском обществе — это отсутствие каких-либо общественных идеалов, определяющих нормы общественной жизни, и точек отсчета в общественно значимом дискурсе. Они замещены, как писал Сахаров, культом государства и силы, а теперь также денег и успеха. Общественные идеалы, которые предлагает Сахаров — это уважение прав человека, терпимость и свобода. И если «партии Сахарова» — российским гражданам, верящим в эти идеалы — удастся когда-нибудь продвинуть их в общественное сознание — это будет главная победа Сахарова, а также российского общества.

А какие механизмы воплощения этих идеалов российское общество сможет создать: будет ли это копией западных институтов или России удастся придумать и воплотить какие-то новые работоспособные механизмы — надеюсь, покажет будущее.