Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович - Страница 53

==158

ческим начетничеством настаивали пропагандисты, с трудом влезали в голову пролетария. Бланкизм или бакунизм, вероятно, более соответствовали бы его природе и умственному уровню. Его выступление в рядах социал-демократии было тоже «псевдоморфозой», хотя и не столь причудливой, как крестьянский социализм. 1917 год разоблачил и тот и другой маскарад.

7. НОВАЯ ДЕМОКРАТИЯ

    Пролетариат и крестьянство были огромной силой в  русской революции, но силой чисто разрушительной. Не  им  было организовать революцию. Не им, но и не старой  интеллигенции, которая руководила движением в течение  полувека. С 1906 года интеллигенция постепенно сходит с  революционной сцены. Оставленная ею брешь заполняется  новыми  людьми — можно сказать, новым классом. Ему не  повезло, этому классу. Его не заметили в момент рождения. Увидели и испугались, когда он уже пришел к власти  и отнесли его за счет большевистской революции. Насколько помнится, только проницательный К. Чуковский в  одном из своих фельетонов отметил появление чуждой,  страшной силы  — «битнеровцев» — и забил тревогу. Эту  силу можно было бы назвать новой интеллигенцией. Мы  предпочитаем называть ее новой демократией.

    Есть демократия убеждений и есть демократия быта. С  начала XX века Россия демократизуется с чрезвычайной  быcтpoтoй. Meняeтcя самый характер улицы. Чинoвничьe- учащаяся Россия начинает давать место иной, плохо одетой, дурно воспитанной толпе. На городских бульварах по  вечерам гуляют толпы молодежи в косоворотках и пиджаках с барышнями, одетыми по-модному, но явно не бывавшими в гимназиях. Лущат семечки, обмениваются любезностями.  Стараются   соблюдать  тон  и ужасно  фальшивят. Барыни-чиновницы в ужасе, что прислуга дерзит и носит шляпку. Несомненно, прислуга — вчера полукрепостная — превращается в барышню. Она уже требует,  чтобы ее так называли. Около 1905 года это уравнительное,  европейское «барышня» (Fraulein, demoiselle) входит в разговорный язык, означая огромную культурную революцию. Мужика еще  никто не называет господином или  гражданином, но женщина (девушка) первая завоевывает  гражданское равноправие.

   Приглядимся к ее кавалерам. Иногда это чеховский телеграфист или писарь, иногда парикмахер, приказчик, реже рабочий или студент, спускающийся в народ. Профес-

==159

сия новых людей  бывает иногда удивительной: банщик, портной, цирковой артист, парикмахер сыграли большую роль в коммунистической революции, чем фабричный рабочий. Разумеется, с этим разночинством сливается и выделяемый пролетариатом верхний слой, отрывающийся от станка, но не переходящий в ряды интеллигенции. Сюда шлет уже и деревня свою честолюбивую молодежь. Могуч этот напор, идущий с самого дна. В конце прошлого векабocяки пoявляютcя в литературе  не только в качестве темы, но и автора. С Максима  Горького можно датировать рождение новой демократии, с Шаляпиным      она дает России своего гения. Горький и Шаляпин десятилетиями варились в интеллигентском котле, в общении с цветом русского культурного слоя. Несмотря на это в их культуре остались такие пробелы и, главное, их отношение к жизни настолько необычайно для интеллигенции, что она часто отказывается понимать их.

    Русская интеллигенция конца XIX века была весьма демократична по своему происхождению, но это не нарушало ее преемственной связи со стародворянской культурой. Связь эта, как мы видим, устанавливается через школу. Всеотличие новой демократии от интеллигенции в том, что  она не проходит через среднюю школу, и это образует между ними настоящий  разрыв. Новые люди  —  самоучки. Они сдают на аттестат зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Экстерны—это целое сословие в  старой России. Экстерны могут обладать огромной начитанностью, но им всего труднее дается грамота. Они с ошибками говорят по-русски. Для них существуют особые курсы, особые учителя.Для них издают всевозможные «библиотеки самообразования», питающие  их совершенно непереваримыми кирпичами в невозможных  переводах. Это невероятная окрошка из философии, социологии, естествознания, физики, литературы: de omnibus rebus et guibusdam aliis. Для них издается «Вестник знания», самый  распространенный журнал в России, о котором настоящая  интеллигенция не имеет понятия. Никому не известный  Битнер делается пророком, вождем целой армии. Впервые  в русской литературе образуется особый нижний этаж, плохо сообщающийся  с верхом. Многие течения русской интеллигенции — символизм, религиозная философия — вниз не доходят вовсе. Зато там увлекаются эсперанто, вегетарианством, гимнастикой Мюллера. Среди новых людей множество неудачных изобретателей и еще больше непризнанных поэтов. В социалистических  партиях они встречаются  с интеллигенцией  на равной ноге, — пожалуй, преобладают здесь после крушения первой революции. Но было бы ошибочным  считать их господствующее настроение революционным.  Сред них попадаются яростные антисоциалисты, уче-

==160

ники Леонтьева, мстящие  революционерам   за тайную классовую обиду.

    Ибо настоящее, кровное их чувство—ненависть к интеллигенции: зависть к тем, кто пишет без орфографических ошибок и знает иностранные языки. Зависть, рождающаяся  из сознания умственного неравенства, сильнее всякой социальной злобы. Социалисты — они кричат о засилии в партии интеллигентов, литераторы — протестуют против редакторской корзины, художники — мечтают о сожжении  Эрмитажа. Футуризм —  в социальном смысле — был отражением завоевательных стремлений именно этой группы. Маяковский показывает, какие огромные и взрывчатые силы здесь таятся.

    Более скромен, мягко выражаясь, их вклад в науку. Но не надо забывать, что они уже до войны имели свой университет, созданный Бехтеревым в Петербурге, — «Психоневрологический институт». За странным его названием скрывается еще более странное содержание. Там читали философию   зырянин Жаков и Грузенберг. Там было все свое, доморощенное — для экстернов, для полуграмотных. Уже  тогда, вращаясь среди этой молодежи, можно было представить себе, каков будет большевистский университет.

   Говорить о единстве миросозерцания среди нового слоя совершенно невозможно. Но, когда он примыкал к революции, обнаруживалось огромное различие в направленности воли. Для интеллигенции революция была жертвой, демократия — нисхождением. «Все для народа». Народничество лежало бессознательно и в марксистском преклонении перед пролетариатом. Новая демократия-- сама народ. Она стремится к подъему, не к нисхождению. 0на, скорее,презрительно относится к  массе отсталой, тупой, покорной. Она  хочет власти для себя, чтобы вести народ. Она чужда сентиментального отношения  к нему. Чужда и аскетического отречения. Большевику последнего призыва нетрудно промотать часть экспроприированных для партии денег, он цинически  относится к женщине, хотя бы своему товарищу по партии. Теоретический имморализм Ленина  находит в нем практического ученика. В 1910 году примерно, из революционных  партий в России фактически действовали, хотя и чрезвычайно слабо, почти одни большевистские группы. В этих группах почти не было интеллигенции, в старом смысле. За исключением рабочих, это были представители -новой демократии. Да и рабочие, ставшие профессиональными   революционерами, принадлежали к той же социальной  группе. Уже одно это обстоятельство необыкновенно повышает ее удельный вес. Но в партии Ленина были, конечно, единицы. Массе новых разночинцев пришлось  дожидаться октября 1917 года, чтобы схватить

==161