После заката (сборник) - Кинг Стивен - Страница 10

• Предыдущая
• 10/88
• Следующая

Когда Эмили заглушила мотор «ниссана», вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом волн, накатывающих на пустынный пляж, и испуганным «У-у-о! У-у-о!» птицы, кричащей где-то совсем рядом.

Эм уронила голову на руль и добрых пять минут рыдала, выплескивая страх и напряжение последних шести месяцев. По крайней мере она пыталась, ведь в пределах слышимости не было никого, кроме у-окающей птицы. Вдоволь наплакавшись, Эмили сняла футболку и стерла сопли, пот и слезы с лица, шеи и груди, обтянутой трикотажным серым бюстгальтером. Когда она шла к дому, под ногами хрустели ракушки и обломки кораллов. Эмили наклонилась за ключом, который лежал в коробке от пастилок «Сакретс», спрятанной под обаятельным уродцем-гномом в выгоревшем (изначально красном) колпаке, и подумала, что уже неделю не вспоминает о «мигренях от Эм». И слава богу, ведь золмитриптан остался в тысяче миль от Вермиллион-Ки.

Пятнадцать минут спустя Эмили, переодевшаяся в шорты и старую отцовскую футболку, уже бежала по пляжу.

Следующие три недели ее жизнь поражала спартанской простотой. На завтрак Эм пила кофе и апельсиновый сок, на обед поглощала огромные порции зеленого салата, а на ужин лакомилась замороженностями от «Стоуфферс» — макаронами с сыром или фаршем на тосте, который отец называл дерьмом на палочке. Углеводы были очень кстати. По утрам, когда еще царила прохлада, Эмили босиком бегала по пляжу, у самой воды, где лежал плотный влажный песок, а ракушек почти не попадалось. После обеда, когда становилось жарко, хотя нередко заряжал дождь, она бегала по тенистой, на большинстве участков, дороге. Иногда Эмили промокала до нитки. В таких случаях она бегала под дождем с улыбкой, порой даже смехом, а вернувшись домой, бросала одежду в стиральную машину, которая, на счастье, стояла в трех шагах от душевой кабины.

Сперва Эмили ежедневно пробегала две мили по пляжу и одну по дороге, а через три недели — три по пляжу и две по дороге. Свое убежище Расти Джексон любовно окрестил «Зеленым шалашом», вероятно, в честь какой-то старой песни. Шалаш стоял на северной оконечности острова, и второго такого на Вермиллион-Ки не было: остальную территорию оккупировали богатые, очень богатые, а южную оконечность, где высились три «дворца», — безумно богатые. Иногда Эм обгоняли грузовики с приспособлениями для ландшафтного дизайна и уборки территории и куда реже — легковушки. Все дома, мимо которых она пробегала, были закрыты, а подъездные аллеи огорожены цепями. Эмили знала: так они простоят до октября, когда начнут стягиваться хозяева. Постепенно она придумала названия для каждого из домов: «дворец» с колоннами окрестила «Тарой», окруженный металлическим забором-решеткой — «Тюрьмой», огромный, спрятанный за уродливой стеной из серого бетона — «Секретным объектом», а второй (после отцовского) дом небольшого размера, обсаженный пальметто и фенакоспермумами — «Логовом троллей», обитатели которого весь сезон питаются исключительно печеньем для троллей.

На пляже Эмили нередко встречала волонтеров из Общества спасения морских черепах и вскоре выучила их имена. «Привет, Эм!» — кричали они ей вслед. Посторонних почти не было, хотя однажды над самой ее головой пролетел вертолет. Молодой пассажир высунулся из кабины и помахал рукой. Эм помахала в ответ, радуясь, что ее бейсболка с символикой «Флоридских семинолов» надвинута на самое лицо.

За продуктами Эмили ездила в «Пабликс», расположенный в пяти километрах по шоссе 41, а на обратном пути нередко останавливалась в букинистической лавке Бобби Триккета, которая хоть и была намного больше отцовского Шалаша, по сути являлась той же избушкой из ракушек. Эмили покупала детективы Реймонда Чандлера и Эда Макбейна в мягкой обложке с пожелтевшими страницами и сладковатым запахом, навевающим не меньшую ностальгию, чем древний «форд-универсал» с деревянным кузовом, двумя пластмассовыми креслами, привязанными к крыше, и видавшей виды доской для серфинга, торчащей сзади, который Эм однажды встретила на шоссе 41. Детективы Джона Макдональда брать не стоило: у отца имелось чуть ли не полное собрание сочинений, распределенное по грубым шкафам. К концу июля грудь Эмили превратилась в прыщики, попа исчезла. Она пробегала по шесть, а то и семь миль в день, заставила свободные полки книгами с названиями вроде «Мертвый город» и «Шесть злодеяний», забыла про телевизор — даже погоду не смотрела, — ни разу не включала старый компьютер и не читала газет.

Отец звонил через день, но перестал спрашивать, «не стоит ли положить на работу и нагрянуть в гости», после того как Эм объяснила: когда будет готова к встрече, скажет сама. Пока она заверила лишь, что о самоубийстве не думает (правда), от депрессии не страдает (ложь) и нормально питается. Расти хватило и этого, ведь они с дочерью привыкли доверять друг другу. Эмили знала, что в летние месяцы у отца хлопот полон рот: все, чем нельзя заниматься, когда по университетскому городку шныряют студенты, следовало сделать с пятнадцатого июня по пятнадцатое сентября, когда вокруг лишь слушатели летних курсов и участники научных конференций, которые проводит администрация.

Еще у отца имелась подружка по имени Мелоди. Подробностями Эм не интересовалась, не представляя, как их воспримет, зато знала: отец с Мелоди счастлив, поэтому всегда о ней спрашивала. «У Мел все пучком», — неизменно отвечал отец.

Однажды Эмили позвонила Генри, и однажды Генри позвонил ей, кажется, пьяный. В тот вечер он раз десять спрашивал, считать ли их отношения законченными, а Эмили врала, что не знает. Наверное, врала.

По ночам Эмили точно в кому проваливалась. Сначала ее мучили кошмары: снова и снова снилось утро, когда они с Генри обнаружили дочку серой и холодной. Порой она видела Эми почерневшей, как гнилая ягода, а пару раз в кошмарах «покошмарнее» малышка отчаянно хрипела, и она спасала ее искусственным дыханием «изо рта в рот». Подобные кошмары пугали сильнее всего, ведь, просыпаясь, Эмили осознавала: девочка мертва. Одну из таких пыток прервал гром. Молнии вспарывали небо над Мексиканским заливом и чертили на стенах эфемерные ярко-голубые узоры. Эмили соскользнула с кровати, прижала колени к груди и разрыдалась, кулаками растягивая рот в страшной улыбке.

По мере увеличения физических нагрузок — нужно же исследовать границы своей выносливости — кошмары либо исчезли, либо отступили на задворки памяти. Эмили просыпалась не столько посвежевшей, сколько эмоционально разряженной, причем разряженной полностью. Дни на Вермиллион-Ки были похожи, как близнецы, но теперь каждый новый казался действительно новым, а не продолжением старого. Однажды, открыв глаза, Эмили поняла: смерть дочки из жуткого настоящего незаметно превратилась в прошлое.

Молодая женщина решила пригласить в гости отца. Если хочет, пусть и Мелоди свою привозит, она приготовит им праздничный ужин. При желании могут и на ночь остаться, в конце концов дом-то отцовский.

Вскоре появились другие мысли: что делать со своей настоящей жизнью, той, которая ждет за разводным мостом. Что ей стоит сохранить, а от чего лучше избавиться?

Нужно еще немного времени, совсем немного. Неделя, максимум две, и она позвонит отцу. Эмили чувствовала, что уже почти готова. Почти.

Однажды, незадолго до того как июль уступил права августу, Дик Холлис объявил Эмили, что она больше не будет маяться от скуки на пустынном острове, мол, у нее появилась компания. Крошечный Вермиллион-Ки он называл исключительно островом, а не островком.

Про таких, как Дик, говорят «стреляный воробей». Иногда он выглядел на пятьдесят, иногда — на все семьдесят. Высокий, поджарый, он постоянно носил соломенную шляпу, напоминающую перевернутую миску, и с семи утра до семи вечера дежурил на разводном мосту, который соединяет Вермиллион-Ки с материком. Дик работал с понедельника по пятницу, а в выходные его сменял Малой (явно справивший тридцатилетие). Порой Эмили вбегала на мост и, увидев в старом плетеном кресле у будки дежурного не Дика, а Малого, читающего не «Нью-Йорк таймс», а «Популярную механику» или «Максим», с ужасом понимала, что пролетела очередная неделя.

• Предыдущая
• 10/88
• Следующая