Моня Цацкес — Знаменосец - Севела Эфраим - Страница 20
- Предыдущая
- 20/51
- Следующая
Без шинелей, в распоясанных гимнастерках — ремни у них отобрали при аресте, — стояли Цацкес и Шляпентох посреди штабного блиндажа. Прямо перед ними зловеще мерцал при свете фонаря «летучая мышь» бритый череп подполковника Штанько. Сбоку сидела на табурете пострадавшая — старший сержант Пизмантер — и тяжело вздыхала, глотая слезы, отчего грудь ее вздымалась и опадала, как морская волна. Протокол вел старший политрук Кац, присутствовало еще несколько штабных офицеров. Все — члены коммунистической партии. Беспартийные не были допущены в блиндаж. Если не считать самих обвиняемых.
И старший политрук Кац потом был очень доволен, что по его настоянию присутствовали только коммунисты, потому что обвиняемый, рядовой Шляпентох, в свою защиту выдвинул очень сомнительные политические аргументы, которые могли быть неверно истолкованы беспартийной массой.
На дознании Шляпентох вдруг проявил отчаянную агрессивность, полностью излечившись от недавнего почтения к старшим по званию. Он категорически потребовал, чтобы его называли и числили в документах Шляпентохом, а не Шляпентохесом. Потому что он не литовец и не литовский еврей, а в Литовскую дивизию попал в качестве жертвы политических махинаций сильных мира сего. Он родился и провел всю свою жизнь в городе Вильно, который при его рождении был русским городом и входил в состав Российской империи. Когда Шляпентоху исполнился один год, Вильно стал польским городом. Когда же ему, Шляпентоху, исполнилось двадцать лет, Сталин и Гитлер разделили Польшу. И Советский Союз передал Вильно литовцам, чтоб подсластить пилюлю грядущей оккупации. Не успел Фима стать литовским гражданином, как советские танки вошли в Ковно. А еще через год и Ковно, и Вильно были заняты немцами. И теперь он, рядовой Шляпентох, воюет за освобождение своего родного города, хотя точно не знает, в чьих руках окажется Вильно после войны. Посему он требует, чтобы его фамилия писалась и произносилась, как это принято по-русски и по-польски. Товарищ Шляпентох — пожалуйста, пан Шляпентох — с моим удовольствием, но ни в коем случае не драугас[4] Шляпентохес!
Когда Шляпентох умолк, в штабе наступила недобрая тишина. Даже Циля Пизмантер перестала хлюпать носом. Где-то над крышей блиндажа чуть слышно, словно дятел, постреливал короткими очередями ручной пулемет.
— Высказался? — поднялся над столом командир полка и грозно уставился на Шляпентоха. — Вот кого мы пригрели при штабе! Слыхали, товарищи? Гитлер и Сталин поделили Польшу? Нашего любимого вождя и верховного главнокомандующего этот вражеский элемент поставил на одну доску с немецко-фашистским фюрером! Что за это полагается? По законам военного времени?
И тут произошло то, чего никто не ожидал.
Фима Шляпентох, в распоясанной гимнастерке, рванулся к Циле Пизмантер, протянул к ней руки и, трагически заломив брови, сказал звонко и вдохновенно:
— Прощай, Циля! Я умираю за тебя… Прощай, моя любовь…
И рухнул перед ней на колени.
Такого в Цилиной жизни еще не было. Никто не говорил ей таких красивых слов, никто не собирался умирать за нее. Такое она видела один раз в жизни — в театре, и до слез завидовала героине спектакля. Теперь этой героиней стала она сама.
— Идиоты! — закричала Циля и тоже рухнула на колени, чуть не придавив Шляпентоха; обняла его стриженую голову, прижала к своей груди и запричитала в голос: — Кого вы судите? Этого невинного младенца? Этого ребенка с чистой душой? И кто судит? У вас когда-нибудь повернулся язык сказать женщине такие слова? Такие красивые слова? У вас на языке только мат, а на уме — одно и то же. Что, я не права?
Этот вопрос имел прямое отношение к подполковнику Штанько, и он решительно распорядился:
— Убрать из штаба эту дуру!
Циля поднялась с колен, тяжело дыша, подошла к подполковнику и сказала:
— От дурака и слышу!
И плюнула на его бритый череп.
Именно поэтому старший политрук Кац, хоть в душе и ликовал от злорадства, был очень доволен, что не допустил в блиндаж беспартийных. Он выхватил из кармана носовой платок и бросился к командиру полка, чтоб вытереть плевок с бритой макушки. Но Штанько оттолкнул его локтем:
— Отставить! Не касайся. Все вы — одно племя!
Он рукавом вытер голову и остановил свой тяжелый, немигающий взгляд на распоясанных солдатах.
— В штрафной батальон обоих! Пусть кровью поплюют! — И добавил, подумав: — Во славу нашей Советской Родины.
- Предыдущая
- 20/51
- Следующая
