Одесса — мама - Севела Эфраим - Страница 10

• Предыдущая
• 10/19
• Следующая

Большая гостиная в доме Фроима заставлена мебелью, похожей на хозяина, — старой и громоздкой. Как если бы ее не меняли сто лет!

Над массивным, почерневшим от времени столом, по случаю гостей покрытым расшитым украинским рушником, висит на кованных цепях керосиновая лампа, облепленная мухами. Портрет покойной хозяйки дома, похожей размерами на Басю, а лицом на цыганскую красавицу Соню, смотрит со стены строго, будто напряженно прислушивается, о чем это болтают с ее мужем люди за столом. А люди эти — сват и жених мосье Боярский. Да еще Цудечкес, которого к столу не допустили, и он сидит на табурете у дверей, как бы охраняя вход от посторонних. Из дальней кладовки, откуда рвется запертая невеста, доносятся шум и удары по дереву.

Фроим(не без гордости). Мое добро считается не худшим в Одессе. Оно нажито вот этими трудовыми руками.

Он показал над столом свои руки-клешни и сделал движение, как будто он этими руками кого-то душит.

Фроим. И наш товар мы нашли не на помойке. Девка в самом соку. Слышите, как рвется сюда? Что твоя застоявшаяся кобыла. Но мы ее сюда не пустим до времени. Совет держат мужчины.

Сват, согласно кивая, рвется вставить и свое слово.

Сват. Мы высоко ценим ваше семейство, и у нас и в мыслях нет чего-нибудь дурного про вашу уважаемую дочь… Басю Фроимовну. Я никогда не назову белое черным, как и не скажу, что черное — это белое, но наш товар, глубокоуважаемый мосье Грач, мы тоже не подобрали на улице. Мы, мосье Грач, учились в коммерческом училище… Но еще важнее то, что мы имеем дядю в Америке. Как вы понимаете, это вам не фунт изюму.

Фроим. Вы своими глазами видели завещание американского дяди?

Боярский. Позвольте мне заметить, что мой дядя в Америке еще жив… Но так как ему давно перевалило за восемьдесят… то даже если Всевышний продлит его жизнь до ста двадцати, я все равно имею реальный шанс пережить его.

Фроим. С моей дочерью вы проживете долгую жизнь в окружении множества здоровых и красивых детей. Посмотрите на ее покойную маму. Неплохой товар? Кроме денег, я даю за моей дочерью шестьдесят коров. Не коровы, а быки! Два ведра молока в день получаем от каждой. Вы будете пить свежие сливки сколько влезет и на завтрак, и на обед. И ваши враги лопнут от зависти. Если кто бы то ни было попробует посмотреть на вас косо, он будет иметь дело со мной. Сказано ясно?

Сват. Все ясно, мосье Грач, и нам ни к чему размазывать кашу по столу. Покажите ваш товар. И мы приступим к делу.

Фроим(Цудечкесу). Покажите им наш товар. Цудечкес послушно распахнул двери и робко попятился. На пороге стояла Соня, еще красивее в гневе, который сверкал в ее огненных очах. Жених и сват замерли от восторга. Соня. Который тут жених? Фроим обнял своей лапой Боярского и слегка привлек его к себе.

Фроим. Вот этот молодой человек. Ты будешь иметь мужем не какого-нибудь вора, а человека из приличной семьи с дипломом коммерческого училища. Соня. А он… не боится?

Фроим. Ты же не съешь его… как могла бы сделать твоя сестра Бася.

Соня. Не съем… Мы не людоеды, папаша. Я застрелю его!

Цудечкес, молчаливо прижавшийся к стенке, заломил руки, как старая еврейка, и застонал. Цудечкес. Начинается… Соня, нагнувшись, приподняла подол платья до колена, извлекла из-под резинки револьвер и навела его на Боярского. Боярский нервно захихикал и попятился к раскрытому окну. Соня наступает на него, не сводя револьвера, и Боярский, наткнувшись задом на подоконник, безмолвно вывалился в окно спиной вперед.

Сват ринулся из гостиной и на пороге влетел в страстные объятия Баси, вырвавшейся, наконец, из заточения.

Бася. Я съем тебя! Твои ручки… и твои ножки. О мой жених!

Сват забился в ее медвежьих объятьях, задохнувшись между бугров ее грудей.

Сват. Я — сват. Никакой я не жених. У меня жена! И двенадцать детей! Помогите! Помогите!

Соня громко смеется. Фроим косит своим единственным глазом на револьвер в руках Сони, наведенный теперь на него.

Фроим. Будешь стрелять или не будешь — по-твоему не выйдет. Беня на тебе никогда не женится.

Соня. Почему ты говоришь за Короля?

Фроим. Королю полагается королева, а не воровка с Молдаванки.

Соня. Я — не воровка. Я лишь дочь вора!

Соня навела револьвер на отца, и он, зная ее характер, стал пятиться от нее и оказался у стены, как раз под портретом покойной жены.

Соня. Это мое последнее слово. Или ты выдаешь меня за Короля, или ты отправишься к моей покойной матери.

Для убедительности она выстрелила дважды, положив в стену по одной пуле с каждой стороны от головы отца. Массивный портрет покойной жены сорвался с одного гвоздя и повис, качаясь, на последнем гвозде, над серой всклокоченной головой Фроима Грача.

Фроим. Соня… сейчас я точно знаю, в кого ты пошла. Ты и твоя покойная мать — одного поля ягоды.

Соня. Папа, не действуй мне на нервы. Еще одно слово… и я — сирота.

Фроим. Ша! Успокойся! Я сделаю, что ты хочешь. Но кто даст гарантию, что он захочет тебя?

Над входом неказистого двухэтажного домика — вывеска:

И прямо под ней приписано мелом: Здесь вы можете провести ночь даже днем с самыми шикарными девицами черноморского побережья. Их чистота и ваше здоровье гарантируются мадам Козак, владелицей.

Любка Козак, владелица отеля «Париж» — дама крупных габаритов и неопределенного возраста, ничем не отличается от еврейских матрон с Молдаванки: необъятные груди, широченный зад, не уступающий крупу доброго коня молдаванских биндюжников. Вывалив из кофты одну грудь, она кормит своего годовалого наследника. Голый упитанный детеныш, причмокивая, сосет мамину грудь, а она при этом расхаживает по коридору со множеством дверей по сторонам и в голос жалуется Богу. Любка. Боже! У других людей дети в его годы уже жрут водку, а этот босяк будет сосать свою несчастную маму до ста лет… не сглазить бы. Тебе ничего не достанется после того, как я протяну ноги, и пеняй тогда на себя — твоя мама не может отлучиться и сделать честную копейку.

Держа пудового младенца у груди, она достает связку тяжелых ключей из кармана обширной юбки и отпирает, прижимая коленом, одну из многочисленных дверей.

На большой кровати под треснутым зеркалом, наклонно нависшим над нею, смутно отражается все, что творится под ним: два тела, барахтающиеся под смятой простыней.

Любка. Я дико извиняюсь, мои сладкие.

Две возбужденные головы высовываются из-под простыни. Одна женская, со всклокоченной светлой прической и вздернутым носиком, усыпанным веснушками, другая — мужская, лысая, но с большими усами.

Любка. Настя! Мосье Беня Крик нанес нам визит.

Настя(в восторге). Ах, какой сюрприз!

Любка. А вы, господин, быстренько одевайтесь и сделайте ноги! Мосье Крик не любит шутить!

Лысый пошарил на стуле, где висели его рубашка и штаны, нащупал свое пенсне, водрузил на нос и лишь тогда выразил свое неудовольствие.

Лысый. Простите, я не понимаю. Я уплатил три рубля, чтоб иметь удовольствие, а вы, ужасная женщина, врываетесь без стука в самый интересный момент и отбираете у меня мою маленькую пупочку.

Любка швыряет ему на усы смятую ассигнацию.

Любка. Вот! Бери свои три рубля и подавись ими. Нет, половину удовольствия ты все же получил. Попрошу полтора рубля сдачи! Настя! Поторапливайся! Мы ждем тебя в гостиной. Не натягивай все шмотки на себя. Все равно придется раздеваться.

• Предыдущая
• 10/19
• Следующая