Дневник Чумного Года - Дефо Даниэль - Страница 62

Вспоминаю, как мой друг доктор не раз говорил, что существует определенный круг лекарств и препаратов явно действенных и полезных в случае заразы; из них, или с их помощью, врачи могли делать бесконечно разнообразные снадобья, подобно тому как звонари могут составлять несколько сот разнообразных мелодий, меняя звук и порядок всего шести колоколов, — и все эти снадобья действительно полезны.

— Поэтому, — говорил доктор Хитт, — я не удивляюсь, что такое множество снадобий предлагается во время теперешнего бедствия и каждый врач предписывает или приготовляет что-то свое, согласно собственному разумению и опыту. Но если, — продолжал он, — изучить разнообразные рецепты всех лондонских врачей, то окажется, что они состоят примерно из одного и того же, с небольшими отклонениями, зависящими от фантазии того или иного врача; таким образом, человек сам, исходя из особенностей своего организма, из образа жизни и обстоятельств заражения, может выбрать себе снадобье из обычных лекарств и препаратов. Только те рекомендуют одно как самое главное, другие — другое. Одни считают, что противочумные пилюли — самое лучшее средство, другие, что «венецианского сиропа»[378] достаточно, чтобы противиться заразе, а я согласен и с теми, и с другими, только последнее средство хорошо принимать заранее, чтобы предупредить болезнь, а первое если уже заразился, чтобы изгнать ее из себя.

Согласно этому утверждению, я несколько раз принимал «венецианский сироп» и, сильно пропотев, считал себя настолько закаленным, насколько это возможно при помощи лекарств.

Что касается знахарей и шарлатанов, которыми город просто кишел перед чумой, то о них что-то было не слышно; и я с немалым удивлением заметил потом уже, что в течение двух лет после бедствия в городе о них не было ни слуху ни духу. Некоторые воображали, что они все до единого погибли от заразы, и полагали это знаком Божьей кары за то, что они ради ничтожной наживы ввергли стольких бедняков в бездну отчаяния; но я никогда не заходил так далеко в своих предположениях. Что перемерло их много, так это точно (некоторых из них я знал лично), но что чума унесла их всех, вызывает большие сомнения. Скорее, думаю, они перебрались в провинцию и принялись за свое ремесло среди сельских жителей, напуганных приближением чумы.

Одно, во всяком случае, верно — ни один из этой братии не появлялся в Лондоне и его окрестностях еще долгое время после окончания мора. Правда, несколько докторов опубликовали рецепты, рекомендуя различные препараты для, как они выражались, оздоровления тела после чумы, особенно необходимые тем, кто прошел испытание и излечился; однако, по известному мне мнению самых выдающихся врачей того времени, чума уже сама по себе была таким очистительным средством, что те, кто устоял, не нуждался ни в каких других очищениях: гнойные болячки, волдыри и прочее, которые прорывались или вскрывались по указанию врачей, уже достаточно очистили организм, так что все остальные болезни и их источники тем самым устранялись; и так как врачи повсеместно распространяли это мнение, то шарлатаны со своими снадобьями мало чего добились.

Правда, несколько раз после ослабления чумы все же начиналась паника; организовывалась ли она умышленно, как считали некоторые, с целью напугать население и посеять хаос, не могу точно сказать; однако иногда нам предсказывали, что чума возвратится в такое-то время; знаменитый Соломон Игл, квакер, разгуливавший нагишом, о котором я уже говорил, ежедневно предрекал дурные вести; кое-кто еще также уверял, что Лондон понес неполную кару и что его и в дальнейшем ждут всяческие язвы и удары. Если бы они остановились на этих своих утверждениях или, наоборот, сделали более конкретное предсказание и предупредили бы, что через год Сити будет уничтожен пожаром, тогда бы действительно, после того как пожар наступил, никто бы не стал осуждать нас за необычайное уважение к их пророческому рвению; во всяком случае, тогда нам следовало бы более удивляться им и серьезнее расспрашивать о смысле их пророчеств, раз они обладают даром предвидения. Но так как они по большей части пугали нас новой вспышкой чумы, то не следовало особенно к ним прислушиваться; однако из-за всех этих непрестанных слухов мы все время пребывали в страхе; и стоило кому-либо внезапно умереть или участиться случаям заболевания сыпным тифом, не говоря уж о том, если число умерших от чумы возрастало (ведь до конца года это число колебалось от двухсот до трехсот человек), — как мы тут же начинали беспокоиться. Повторяю, в любом из этих случаев наши тревоги вновь возвращались к нам.

Те, кто помнит Лондон, каким он был до пожара, должны помнить и то, что не было тогда Ньюгейтского рынка, а посреди улицы, которая теперь называется Надувной (ее название связано с мясниками, которые забивали и разделывали там бараньи туши и имели, говорят, обыкновение надувать при помощи трубочек мочевые пузыри, чтобы мясо казалось тучнее[379] и пышнее, за что их наказывал лорд-мэр), повторяю, в конце этой улицы, по направлению к Ньюгейтским воротам, стояли по обе стороны ряды для продажи мяса.

Вот в этих-то рядах двое покупателей, пришедших за мясом, упали замертво, что дало основание слухам, будто мясо было все заражено; утверждение это, хотя оно напугало людей и на два-три дня привело к прекращению торговли, позднее оказалось совершенно несостоятельным. Однако никто не может управлять страхом, когда он овладевает человеком.[380]

Но Богу угодно было посредством зимней погоды настолько восстановить здоровую атмосферу в городе, что к следующему февралю мы могли утверждать, что болезнь ушла;[381] и тогда нас стало не так уж легко напугать.

Все еще оставался важным вопрос — и он весьма волновал люден, — как очистить дом и пожитки после посещения чумы и как сделать вновь обитаемыми жилища, брошенные на время мора. Врачи предписывали огромное множество курений и других препаратов — одни советовали то, другие — се, и, следуя им, люди, по-моему, только зря входили в издержки; а те, кто был победнее и кому приходилось лишь держать круглосуточно окна и двери открытыми настежь да жечь в комнатах самородную серу, смолу, порох и тому подобное, достигали не меньшего результата; да что там, те нетерпеливые люди, что поспешили, несмотря на риск, вернуться домой, сочли, что дома и пожитки их в полном порядке, и вообще почти никаких средств не применяли.

Однако люди предусмотрительные и осторожные, как правило, принимали определенные меры: проветривали помещение, жгли в запертых комнатах ладан, лавровый лист, канифоль, серу, а потом при помощи небольшого взрыва пороха давали воздуху резко вырваться наружу; другие разводили в каминах сильный огонь и поддерживали его несколько суток кряду, и днем и ночью; двое или трое заодно уж пожелали поджечь и дома и так основательно очистили помещение, что остались одни головешки; так, сгорели один дом в Рэтклиффе, один — на Холборне и один — в Вестминстере; помимо этого еще два-три дома было подожжено, но огонь, к счастью, удалось затушить, и дома уцелели; а один слуга притащил столько пороху в хозяйский дом (это, кажется, было на Темз-стрит,[382]) чтобы очистить помещение от заразы, и распорядился им так глупо, что у дома снесло часть крыши. Но еще не настало то время, когда народу суждено было очищение огнем; ведь всего через девять месяцев весь Сити превратился в груду пепла; и, по утверждению наших философов-шарлатанов, именно тогда — и не ранее — чумные зародыши были полностью уничтожены; утверждение это столь смехотворно, что нет нужды и обсуждать его здесь: ведь если бы зародыши чумы можно было уничтожить лишь огнем, то почему же она не разгорелась снова во всех домах пригородов и слобод, в огромных приходах Степни, Уайтчепл, Олдгейт, Бишопсгейт, Шордич, Крипплгейт и Сент-Джайлс, которые не затронул пожар и которые остались в том же положении, что и до чумы, — а ведь в свое время именно в них чума свирепствовала с особенной силой?