Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн - Страница 12
- Предыдущая
- 12/111
- Следующая
В конце концов Каламбреден прогнал несчастного. Прoклятый мир: непохожие на детей дети, отдающиеся тут же, на соломе, женщины, беззубые старики и старухи с блуждающими глазами потерявшихся собак.
И все же здесь царила атмосфера непритворного спокойствия и согласия.
Нищета невыносима только тогда, когда не является всеобщей, и для тех, кто может сравнивать.
Обитатели Двора Чудес не имели ни прошлого, ни будущего. Многие здоровые, но ленивые типы жирели в праздности. Голод и холод были для слабых, для тех, кто к этому привык. Преступление и нищенство – их единственная работа. Неуверенность в завтрашнем дне никого не беспокоила. Какая разница! Неоценимая награда за эту неуверенность – свобода, право бить своих вшей на солнце когда заблагорассудится. Всегда может прийти городской сторож! Знатные дамы и их духовники всегда могут построить больницы, приюты… Нищие войдут туда лишь вопреки своей воле, по принуждению, несмотря на обещанную похлебку. Будто угощение у Каламбредена не лучшее, будто он не снабжается в хороших местах своими сбирами, подстерегающими баржи на Сене, рыщущими возле колбасных и мясных лавок, нападающими на крестьян, едущих на базар.
Сидя перед очагом, где потрескивал ворованный хворост, Анжелика прислонилась к крепким коленям Каламбредена. Бывший мальчуган, с ловкостью белки взбиравшийся на деревья, превратился в силача с крепкой и мощной мускулатурой. Только широкие плечи выдавали в нем крестьянское происхождение. Но он отряс прах прошлого со своих ног. Теперь это был городской волк, стремительный и ловкий.
Когда Никола заключал Анжелику в свои объятия, ей казалось, будто она замкнута в железное кольцо и никакая сила не сможет освободить ее. Порой она бунтовала, а иногда, словно ласковая кошечка, приникала лицом к щетинистой щеке Никола. Ей нравилось смотреть, как в глазах дикаря загорается огонь восхищения, и осознавать свою власть над Каламбреденом.
Он никогда не показывался ей в гриме. Черты того, давнишнего Никола из Монтелу делали ее более чувствительной к власти нового Никола. И когда он шептал ей на пуатевенском диалекте, их первом языке, слова, которые говорят пастушкам в стоге сена, Анжелика забывала о гнусном окружении. Это было словно какое-то зелье, заживляющее самые глубокие раны.
Гордость, которую этот мужчина ощущал от обладания ею, одновременно оскорбляла и волновала. «Ты была из благородных… Ты для меня была запретной, – любил он повторять, – а я твердил себе: она будет моей… И я знал, что ты придешь… И вот теперь ты моя…»
Она осыпала его оскорблениями, но защищалась слабо. Ведь нельзя же по-настоящему бояться человека, которого знаешь с детства: неохотнее всего мы расстаемся с отражениями своего детства. Близость, соединявшая их, имела слишком глубокие корни.
– Знаешь, о чем я думал, – сказал он, отхлебнув вина, – все, что я сделал в Париже, все, что помогло мне добиться успеха, пришло ко мне из детства, из наших с тобой детских приключений и прогулок. Мы заранее готовились к ним, ты помнишь? И вот, поняв, как организовать свое… дело, я все твердил себе…
Он умолк и в задумчивости провел языком по губам. Устроившийся у его ног мальчонка по имени Флипо протянул ему стакан вина.
– Довольно, – буркнул Каламбреден, отталкивая его руку. – Дай нам поболтать…
– Знаешь, – продолжал он, обращаясь к молодой женщине, – я часто спрашивал себя: «А как поступила бы она, Анжелика? Какой удачный ход родился бы в ее головке?» Это мне помогало… Почему ты смеешься?
– Я не смеюсь, а улыбаюсь. Мне вспомнился наш последний поход, не очень-то славный… Когда мы отправились в Америку, а оказались прямехонько в Ньельском аббатстве.
– Да уж, глупо получилось! Не надо было в тот раз тебя слушаться. – Он задумался. – Тогда твои идеи были не слишком хороши. Потому что ты взрослела, становилась женщиной. Женщины редко бывают благоразумны… Но тут дело в другом… – заключил он, игриво рассмеявшись.
Поколебавшись и краем глаза следя за своей подругой, он осмелился на ласку. Таков уж был характер Анжелики: Никола никогда не знал, примет ли она его любовные устремления. За какой-то поцелуй она могла накинуться на него с горящими, как у сердитой кошки, глазами; угрожать, что бросится с башни; осыпать его оскорблениями, достойными разве что базарной бабы, – она очень скоро их выучила.
Анжелика могла дуться по целым дням, быть такой холодной, что даже Баркароль пугался, а Красавчик и вовсе начинал заикаться.
Тогда Каламбреден собирал свою команду, чтобы каждый подумал о возможных причинах ее дурного настроения.
Зато в другие моменты она умела быть податливой, смешливой, почти нежной. Он узнавал ее. Это снова была она!.. Его всегдашняя мечта! Девочка Анжелика, босиком, в старом платье, с былинками в спутанных волосах, бегущая по дороге.
А бывало, она становилась апатичной, будто отсутствующей, покорной всему, чего он от нее хотел, но такой безразличной, что он отступал в беспокойстве и смутной тревоге… Честное слово, что за дрянь эта Маркиза Ангелов!..
На самом деле в таком поведении не было никакого расчета. Слишком расшатанные нервы повергали ее то в отчаяние и ужас, то в мрачное и почти блаженное забвение. Однако женское чутье научило ее единственному способу самозащиты. Как в детстве она подчинила себе маленького крестьянина Мерло, так теперь она обуздывала бандита, в которого он превратился… Она избежала опасности стать его рабыней или жертвой. Нежностью своих признаний она удерживала его в своей власти даже крепче, нежели твердостью отказов. И страсть Никола с каждым днем становилась все ненасытней.
И этому опасному человеку, преступнику с обагренными кровью руками, случалось дрожать от страха рассердить ее.
В тот вечер, видя Маркизу Ангелов в добром расположении духа, он принялся властно осыпать ее ласками. А она ослабела и приникла к его плечу, точно лиана. Ей было безразлично присутствие окружающих, их страшных ухмыляющихся рож. Она позволила Никола расстегнуть ей корсаж, жадно целовать ее в губы.
Ее изумрудный взгляд, вызывающий и далекий, светился сквозь ресницы. В душе она пила горькую чашу своего падения, но с виду казалось, будто Анжелике доставляет удовольствие демонстрировать, что она принадлежит опасному властелину.
Подобное зрелище заставляло Польку рычать от ярости. Бывшая официальная любовница Каламбредена не хотела смиряться со своей внезапной отставкой. Тем более что с коварством настоящего тирана Каламбреден назначил ее в услужение к Анжелике. Именно ей полагалось поднимать в спальню соперницы горячую воду для мытья – настолько странная блажь в мире нищих, что слух о ней дошел даже до предместья Сен-Дени. В ярости Полька всякий раз проливала половину кипящей воды себе на ноги. Но столь велик был авторитет бывшего лакея среди его людей, что она не осмеливалась и рта раскрыть при той, которая отняла у нее расположение любовника.
Анжелика с одинаковым безразличием относилась к услугам и ненавидящим взглядам этой толстой темноволосой девушки. На языке Двора Чудес Польку называли солдатской подстилкой, она была полковой шлюхой, из тех, что во время войны сопровождают армию в походе. Она могла рассказать о сражениях больше, чем старый швейцарский наемник. Она одинаково подробно могла говорить о пушках, аркебузах и пиках, потому что общалась с военными всех полков. «Обслуживала, – уточняла она, – даже офицеров. За их прекрасные глаза и прекрасные усы, потому что у этих любезных господ в карманах пусто даже чаще, чем у отважных мародеров – солдат».
Однажды она всю кампанию царила в Польском полку, за что и получила свое прозвище.
Полька носила за поясом нож, который выхватывала по любому поводу. Говорили, она отлично им управляется.
По вечерам, допив кувшин вина, Полька вдохновенно рассуждала о грабежах и пожарах:
– Ах, хорошее время – война! Я говорила солдатам: «Любите меня, воины! Я истреблю ваших вшей!..»
- Предыдущая
- 12/111
- Следующая
