Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Сикибу Мурасаки - Страница 3

• Предыдущая
• 3/86
• Следующая

«Жаль, что ее мать не дожила. Как радовалась бы она, что старания ее увенчались успехом, как готовилась бы к этому дню», – думал Гэндзи, с тоской вспоминая ушедшую. Да и не он один, многие скорбели о ней, многим ее недоставало. Трудно было не отдать справедливой дани незаурядным дарованиям и душевному благородству миясудокоро, и разве не удивительно, что мысли Гэндзи то и дело возвращались к ней?

В тот день Государыня тоже находилась во Дворце. Узнав, что сегодня в его покоях появится новая дама, Государь томился любопытством и нетерпением, волнение, отражавшееся на его лице, чрезвычайно его красило. Он казался старше своих лет и обладал основательным умом, который редко встречается в столь юном возрасте.

– Скоро сюда пожалует очень красивая дама. Вам следует оказать ей достойный прием, – наставляла Государя мать, а он смущался, не зная, как следует себя вести. «Говорят, она совсем уже взрослая…»

Но вот спустилась ночь, и во Дворце появилась жрица. Она была так спокойна и сдержанна, так стройна и изящна, что Государь не мог отвести от нее глаз.

К обитательнице дворца Кокидэн он успел привыкнуть и не стеснялся ее. Новая же дама держалась с таким величавым достоинством, что он невольно робел, тем более что и Гэндзи был к ней чрезвычайно почтителен. Так вот и получилось, что обе дамы равно прислуживали Государю ночью, а дни он чаще проводил во дворце Кокидэн, теша себя невинными детскими забавами. Гон-тюнагон, отдавая дочь во Дворец, возлагал на нее большие надежды, и появление соперницы не могло не встревожить его.

Получив ответ на свое письмо, отосланное вместе со шкатулкой для гребней, отрекшийся Государь почувствовал, как трудно будет ему забыть жрицу.

Однажды к нему зашел министр, и они долго беседовали. Государь снова завел разговор о том памятном дне, когда жрица отправлялась в Исэ, но, поскольку прямо не говорил о своих чувствах, Гэндзи тоже решил не показывать своей осведомленности. Однако, желая проникнуть в тайные думы Государя, то и дело переводил разговор на жрицу и обнаружил, к величайшему своему сожалению, что она и теперь далеко не безразлична ему.

Зная, что Государя пленила прежде всего необыкновенная миловидность этой особы, Гэндзи изнемогал от любопытства, но, увы, приблизиться к ней было невозможно. Обладай она хоть малой долей той беспечности, которая обычно бывает свойственна юным годам, он, несомненно, нашел бы средство увидеть ее, но, отличаясь необыкновенной строгостью нрава, жрица вела себя теперь еще церемоннее прежнего, манеры же ее с каждым днем приобретали все большую утонченность, и Гэндзи радовался, видя, что ожидания его не оказались обманутыми.

Итак, две дамы прислуживали Государю, целиком занимая его мысли, поэтому принц Хёбукё не спешил отдавать дочь во Дворец. «Подожду, – думал он. – Может быть, когда Государь станет немного старше…»

Государь благоволил к обеим прислуживающим ему дамам, они же соперничали друг с другом, ибо каждая желала занять в его сердце главное место.

Больше всего на свете Государь любил живопись. Возможно, именно благодаря подобному пристрастию ему и удалось достичь на этом поприще поистине несравненного мастерства. Бывшая жрица тоже прекрасно владела кистью, а потому довольно быстро сумела завоевать его расположение. Государь то и дело заходил в ее покои, и они рисовали друг для друга. Он всегда выделял своей благосклонностью тех молодых придворных, которые занимались живописью, поэтому нетрудно себе представить, с какой нежностью смотрел он на эту прелестную особу, когда, изящно облокотившись на скамеечку-подлокотник, она то набрасывала что-то на листке бумаги пленительно свободными движениями, то медлила с кистью в руке. Все больше времени проводил он в ее покоях, и с каждым днем умножалась его привязанность к ней.

Слух о том дошел до Гон-тюнагона, возбудив в его сердце дух соперничества. «Не в моем обычае уступать», – подумал он, а как был человеком своенравным и ко всяким новшествам склонным, то выбрал превосходнейшую бумагу и, пригласив к себе в дом лучших мастеров, приказал им создать произведения, равных которым еще не бывало.

– Картины на темы повестей – что может быть интереснее и достойнее внимания? – решил он и, отобрав самые увлекательные, самые изысканные, по его мнению, повести, вручил их живописцам. Затем, выбрав несколько на первый взгляд вполне обыкновенных картин в жанре «луна за луной»[2], сделал к ним необычные надписи, после чего пригласил Государя взглянуть на них. Зная, с каким тщанием готовил Гон-тюнагон эти картины, Государь перебрался в покои Кокидэн, дабы не спеша полюбоваться ими, но, увы, его ждало разочарование: Гон-тюнагон весьма неохотно выпускал картины из рук и прятал их прежде, чем Государь успевал ими насладиться, а уж о том, чтобы взять их с собой, в покои жрицы, не могло быть и речи.

Слух о том дошел до министра Двора.

– Господин Гон-тюнагон, как видно, до сих пор не избавился от прежних замашек, – улыбнувшись, заметил он. – Разве можно так огорчать Государя? Зачем нарочно прятать от него картины, не давать ему спокойно разглядывать их? У меня у самого много старинных картин, и я почту за честь…

Распорядившись, чтобы из шкафчиков извлекли хранившиеся там старые и новые картины, Гэндзи, призвав на помощь госпожу из Западного флигеля, принялся рассматривать их, желая выбрать наиболее отвечающие нынешним вкусам.

– По-моему, одними из самых прекрасных и трогательных являются картины на темы «Вечной печали» и «Ван Чжаоцзюнь»[3], но они могут послужить недобрым предзнаменованием, – сказал Гэндзи и отложил их в сторону. Затем вытащил ларец, где хранились дневники, которые он вел в годы скитаний, решив, как видно, воспользоваться случаем и показать их госпоже.

Рисунки, привезенные Гэндзи из Сума, растрогали бы даже человека – разумеется, если не был он совершенно лишен чувствительности, – никогда прежде не слыхавшего о его испытаниях. Что же говорить о самом Гэндзи и его супруге? Они еще и очнуться не успели от того незабываемого горестного сна, и надобно ли сказывать, с каким волнением разглядывали они рисунки, столь живо напомнившие им о прошлом? Госпожа тут же принялась пенять Гэндзи за то, что он до сих пор их ей не показывал.

Право, мне бы не было так одиноко… – говорит она, а Гэндзи, растроганный, отвечает:

Разумеется, эти рисунки стоило показать хотя бы Вступившей на Путь Государыне. Выбирая наиболее удачные листы, которые давали ясное представление о его жизни на побережье, Гэндзи уносился мыслями в далекое Акаси: «Как живут они там теперь?»

Услыхав о его приготовлениях, Гон-тюнагон еще усерднее принялся подбирать валики, парчовые обрамления, шнуры и прочие украшения для свитков.

Стояла середина Третьей луны, дни были безоблачными, а люди безмятежными – самая подходящая пора для тихих, изящных развлечений. К тому же на ближайшее время не намечалось никаких торжественных церемоний, так что обе дамы имели довольно досуга, чтобы заниматься живописью.

«Раз уж так получилось, пошлю во Дворец побольше картин, пусть Государь порадуется», – решил Гэндзи и, отобрав лучшие из имеющихся в его доме, отослал их бывшей жрице. В конце концов в покоях каждой дамы собралось множество разнообразнейших произведений живописи.

Пожалуй, самыми изящными и трогательными были картины на темы повестей, причем дама из Сливового павильона предпочитала известные старинные повести, сохранявшие благородный аромат древности, а обитательница дворца Кокидэн имела пристрастие к произведениям современным, поражающим воображение читателей своей изощренностью, привлекающим яркостью слога и новизной содержания, которые, казалось, обеспечивали им преимущество. В ту пору придворные дамы, во всяком случае те из них, кто понимал в этом толк, только и делали, что спорили, какие картины лучше.

• Предыдущая
• 3/86
• Следующая