Сад вечерних туманов - Энг Тан Тван - Страница 52

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая

– Туаланг[185], – назвал он его. – Они вырастают до двухсот футов[186] в высоту. А это, – он склонился над низким неприметным кустиком и потрепал его палкой, озорно глянув на меня, – то, что малайцы зовут «Тонгкат Али». Его корень, говорят, способен оживить в мужчине увядающее половое влечение.

Если он надеялся взволновать меня, то напрасно: до войны подобные прямые намеки на имеющее отношение к вопросам пола меня смутили бы, но только не теперь.

– Нам стоило бы выращивать и продавать его, – сказала я. – Только представить, какое мы сколотили бы состояние!

Солнце стояло высоко, когда из лесной чащи мы вышли на скалистый склон. Земля тут была голой, если не считать редких всклоченных метелок лаланга. Все это время я воображала, что мы идем к какому-нибудь местному селению коренных жителей, а потому аж присела, когда увидела перед собой врезавшуюся в бок крутого известнякового утеса пещеру, вход в которую охраняли сталактиты.

Аритомо достал из рюкзака пару электрических фонариков и протянул один из них мне, но я отрицательно замотала головой, бормоча:

– Я вас тут подожду.

– Там нечего бояться, – сказал он, несколько раз включив и выключив свой фонарик. – Я все время буду прямо впереди вас, никуда не денусь.

Сырая, застоявшаяся вонь от птичьего помета накинулась на нас, едва мы вошли в пещеру. Я тут же включила свой фонарик, хотя солнечного света снаружи вполне хватало, чтоб освещать путь на первых шести-семи шагах. Мне стало слышно, как неровно и громко я дышу. Мы обошли изгиб и попали во второй зал. Аритомо протянул мне руку. Поколебавшись чуть-чуть, я взяла ее. Мы стояли на пешеходном настиле, сколоченном из бросовых фанерных досок. Они прогибались, когда мы шли по ним. Тьму пещерной каверны прочеркивали стремительные крылья, отовсюду слышались щелкающие звуки.

– Что это? – прошептала я.

– Эхолокация, – так же тихо ответил Аритомо. – Птицы пользуются ею, отыскивая путь в темноте.

Посветив фонариком вокруг своих ног, я вскрикнула от отвращения. Под досками лежали целые кучи гуано, в которых копошились тысячи тараканов. Вскинула фонарик вверх: луч на ходу выхватил что-то похожее на сеть трещин в стенах. Направив свет повыше, я разглядела, что это многоножки, каждая длиной дюймов в десять[187], с ножками, торчащими из тоненьких трубчатых тел. Они напоминали мне скелетики косяка доисторических рыб, впечатанные временем в камень. Потревоженные светом, они зашевелились и поспешно скрылись во мраке.

Чем глубже мы забирались в гору, тем шире делался проход и выше становился свод. Дорога то уходила в яму, то вздымалась, изредка выравниваясь. Волнение мое миновало, но я по-прежнему держалась за руку Аритомо. Воздух стал лучше, когда мы вошли еще в один зал, побольше тех двух, уже пройденных нами. Сквозь дыру в своде на высоте ста, если не двухсот футов[188] пробивался свет солнца, освещая каменистый пол. Быстрокрылые саланганы метались в лучиках света, а эхо падающей воды нарушало молчание рудных пластов.

Из глубины пещеры донеслись голоса. Освещенные слабым сиянием фонаря «молния», двое мужчин оранг-асли стояли под бамбуковыми лесами, вглядываясь во мрак свода. Казалось, они не замечали нас, пока Аритомо им не свистнул, отчего в воздух взметнулась сразу стая саланган.

Оба мужчины оглядели нас безрадостно, особенно когда увидели меня.

– Ты не приводить люди, – обратился один из них к Аритомо.

– Она никому не скажет, Перанг, – сказал Аритомо.

– Я даже не знаю, как и выбраться-то отсюда, – убеждала я Перанга по-малайски.

Тот повернулся к стоявшему рядом мужчине, грудь и руки которого были покрыты черными наколками, уже потерявшими свою форму, расплывшимися по коже. Мужчина с татуировками пожал плечами.

– Один раз только, – предупредил меня Перанг. – Ты снова не приходить, фахам[189]?

– Фахам, – сказала я, кивая.

Их внимание вновь обратилось к темноте над нами. Я проследила за их взглядами, чувствуя, как у меня земля уходит из-под ног. Поначалу я не видела ничего. Постепенно стала различать: по стене пещеры что-то двигалось. Мальчик лет одиннадцати быстро влезал на бамбуковый шест лесов, как муравей на прутик. Он находился на высоте футов семидесяти-восьмидесяти[190] безо всякой страховочной веревки. То и дело мальчишка останавливался, свисал с рейки, держась одной рукой, а другой рукой срезал со скалы гнезда, бросая их в привязанный к поясу мешок.

– А как же яйца? – спросила я, не сводя глаз с мальчика. Голос мой прозвучал мелко в великолепии пещеры.

– Они таскают гнезда до того, как птицы откладывают яйца, – объяснил Аритомо. – Когда самка обнаружит, что гнездо пропало, она слепит другое. И второе гнездо они ей оставляют, чтоб она отложила яйца. Они никогда не возьмут гнездо, если в нем есть птенцы.

У меня шея затекла от долгого стояния с высоко запрокинутой головой, и я уже позабыла про свои страхи перед пещерой. Мальчик спустился с лесов. Перанг взял у него мешок и присел на корточки возле низкого плоского камня, на который падал сноп солнечного света. Оранг-асли вытряс содержимое мешка на камень. Искорки пыли взвились и заклубились в лучах света. Гнезда, некоторые из которых были укрыты перьями, разнились цветом: от красновато-коричневого до бледного желто-белого. Формой они напоминали человечьи уши.

Аритомо отбирал только те, что побелее. «Гнезда темного цвета, – зашептал он мне, – вобрали в себя из стен пещеры железо и магний». Он расплатился за них, а когда мы уходили из пещеры саланган, я услышала, как прокричал у нас за спиной Перанг:

– Ты снова не приходить!

Мы расположились на отдых на широком уступе, откуда было видно глубокое ущелье. Я чувствовала облегчение, выбравшись из пещеры. Дышала глубоко, давая возможность холодному влажному воздуху очистить мои легкие от остатков липкой пещерной вони. Напротив нас с вершины пласта низвергался большой водопад: вода, падая, расширялась белым пером, чтоб ветер подхватил и унес ее до того, как она достигнет земли.

Аритомо наполнил две чашки чаем из термоса и подал одну мне. Я вспомнила, о чем меня просил Магнус прошлым вечером. И сказала:

– Верховный комиссар с женой хотят посетить Югири.

– Работа еще не закончена.

– Вы можете дать им взглянуть на уже готовые участки.

Он мысленно взвесил мое предложение.

– Вы очень упорно работали все последние пять месяцев. Почему бы вам самой не поводить их по саду?

То была первая крупица похвалы, которой он удостоил меня с тех пор, как я стала его ученицей. Меня поразило, насколько мне это было приятно.

– Из меня когда-нибудь выйдет толковый создатель садов?

– Если вы продолжите работать над этим, – сказал он. – У вас нет этого таланта от природы, зато вы вполне убедили меня в своей решимости.

Не зная, как мне реагировать на это, я промолчала.

Мы похожи на двух мотыльков, вьющихся вокруг свечи, подумала я: кружим все ближе и ближе к ее пламени, дожидаясь, когда увидим, чьи крылышки огонь опалит первыми…

– В тот первый день, когда вы пришли ко мне, – заговорил он немного погодя, – вы сказали, что подружились с Томинагой Нобуру. – Взгляд его был устремлен в горы, спина выпрямлена, тело неподвижно. – Чем он занимался в вашем лагере?

– До смерти морил нас работой, – ответила я. – И всех угробил.

Он глянул на меня:

– И все же вы здесь, Юн Линь. Единственная, кто выжил.

– Мне повезло.

Секунду я выдерживала его взгляд, потом отвела глаза.

Из рюкзака он достал пару гнезд и положил их мне на ладонь. Я ощутила хрупкую легкость печений. Странно было держать их в руках так скоро после того, как их оторвали от складки в скале, высоко в пещере. Я подумала о саланганах, как спешат они после охоты к себе в пещеру, уповая на пробуждаемое ими эхо, эти искорки звука, освещающие им путь во тьме – только для того, чтобы бесформенное молчание встретило их там, где когда-то были их гнезда. Я думала о саланганах, и печаль заполняла мне грудь, затвердевая, словно прядки птичьей слюны.

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая