Сад вечерних туманов - Энг Тан Тван - Страница 65

• Предыдущая
• 65/92
• Следующая

– «Ассоциация по возвращению на родину павших воинов Императора» была создана четыре года назад, – пояснял Секигава, пока они размещались на татами вокруг низкого столика. Я почувствовала, как он задержал на мне взгляд, пока я усаживалась в позу сейдза[216]. – Мы посещаем все места, где наши солдаты сражались и погибали.

А Чон вышел на веранду с подносом чая. Как только Аритомо разлил напиток, Секигава принюхался к своей чашке и изумленно вскинул брови:

– «Благоухание одинокого дерева»?

– Да, – кивнул Аритомо.

– Какое чудо! Какая изысканность! – Гость сделал глоток, задержал чай во рту на мгновение, прежде чем проглотить. – Я такой только до войны пивал. Где вы его достали?

– Я привез несколько коробок этого чая с собой, когда переехал сюда, но он почти закончился. Надо будет еще заказать.

– Вам больше его не заполучить, – сказал Секигава.

– Отчего же?

– Плантация… чайные поля, склады… все было уничтожено в войну.

– Я… я не слышал об этом…

Совершенно неожиданно вид у Аритомо стал потерянным.

– Хай, очень печально. – Секигава покачал головой. – Владелец и вся его семья, до единого человека, были убиты. Очень печально.

Миссис Маруки поменяла положение тела и сказала:

– Мы приехали сюда, чтобы отыскать… – она умолкла и, словно сомневаясь, посмотрела на меня.

Аритомо взял себя в руки:

– Юн Линь вполне сносно говорит на нихон-го.

Миссис Маруки кивнула.

– Мы приехали сюда, чтобы отыскать останки наших солдат, перевезти их на родину и похоронить надлежащим образом.

– Они будут находиться в Ясукуни с душами всех наших солдат, погибших в Тихоокеанской войне, – добавил Мацумото.

– Пляжи Кота-Бахру и местность вокруг города Слим-Ривер, – отозвался Аритомо, немного подумав. – Там велись самые тяжелые бои между британцами и японцами.

– Мы уже побывали там, – ответила миссис Маруки. – Мой брат был убит у Слим-Ривера.

Она выжидающе умолкла. Аритомо не сказал ничего, и я тоже промолчала. Что-то в этой группе людей вызывало беспокойство. Я искоса глянула на Аритомо, но у того лицо было непроницаемо.

– А как вы отличаете останки британских военных от японских? – спросила я. – Сомневаюсь, чтобы семьи британских солдат одобрили перенос их останков в какое-то языческое святилище.

Голова миссис Маруки дернулась назад, будто я ей в лицо плюнула. Щеки ее покраснели.

Тут же вмешался Секигава, он примирительно заговорил голосом закаленного миротворца:

– Данный акт – символический. Мы берем только что-то из останков с каждого места, которое посещаем. – Он сжал воздух между большим и указательным пальцами до узкой щелки. – Очень маленькие кусочки.

– Семьи всегда признательны за то, что останки сына, брата или отца перевозятся на родину, – сказала миссис Маруки.

– В Югири нет павших солдат, – заявил Аритомо.

– Разумеется, разумеется. Нам это известно, – ответил Секигава. – Мы надеялись, что вы, возможно, укажете нам другие места, о которых могли слышать, места, о которых нам не удалось получить никаких сведений.

– Мы посетили все известные места сражений, – подала голос миссис Маруки. – Но мы хотим посетить и неизвестные, забытые. В том числе и гражданские пересыльные центры.

– Гражданские пересыльные центры? – вскинулась я. – Вы имеете в виду трудовые лагеря для рабов? Уверена, их местоположение вы найдете в документах вашей армии.

– Армия уничтожила все свои… ненужные документы, когда стало ясно, что войну мы не выиграем, – заговорил молчавший до сего момента Иширо Йуро.

– Что ж, может, я сумею вам помочь, – сказала я. – Я покажу вам, где Кэмпэйтай мучил своих заключенных. Здания вокруг правительственного дома отдыха в Танах-Рате и сегодня пустуют. Местные жители утверждают, что иногда по ночам слышат вопли жертв.

Я шла напролом, не обращая внимания ни на что, словно проводник в джунглях, торящий тропу через мелколесье, наотмашь рубила своим парангом.

– Деревенские жители говорят о массовых захоронениях где-то в районе Голубой долины, в нескольких милях отсюда. Сотни китайских скваттеров были свезены туда на грузовиках, их забили штыками ваши солдаты. Я с радостью выясню все об этом для вас. На деле, наверное, смогла бы отыскать для вас пятьдесят, сто, а то и двести подобных мест – по всей Малайе и Сингапуру.

– Подобные… достойные сожаления… события выходят за рамки целей нашей организации, – произнесла миссис Маруки.

Я повернулась к Мацумото, указывая на его одеяние:

– Вы синтоистский священник, не так ли?

Тот склонил голову:

– Я принял обет через год после капитуляции. Я хотел бы провести молитвенные службы в этих местах. Порой только на это мы и способны – помочь душам умерших обрести хоть какой-то покой – будь они японцы, или британцы, китайцы, малайцы или индийцы.

– Они мертвые, Мацумото-сан, – сказала я. – А помогать следует живым, тем, кто на себе познал варварство и зверства ваших соотечественников, тем, кому ваше правительство отказало в компенсациях.

– Это не вашего ума дело, – бросил Иширо.

– Юн Линь – моя ученица, – заговорил, опережая мой ответ, Аритомо. – Относитесь к ней с учтивостью.

– Ваша ученица? – поразился Иширо. – Женщина? Китаянка? Такое разрешается Бюро имперских садов?

– Бюро утратило для меня свое значение много лет назад, Иширо-сан, – ответил Аритомо.

– Э-э, Бюро… – вмешался Секигава, – …это подводит нас к еще одной причине, по которой мы навестили вас, Накамура-сэнсэй.

Он достал из своего портфеля кремовый конверт:

– Нас попросили доставить это вам.

Он держал конверт обеими руками и обращался с ним с почтительностью, достойной какой-нибудь родовой реликвии. В центре конверта золотом была оттиснута эмблема цветка хризантемы. Аритомо также обеими руками принял конверт и положил его на столик. Секигава глянул на него, потом снова посмотрел на Аритомо:

– Мы должны дождаться вашего ответа.

Аритомо сидел как сидел, совершенно неподвижно. Мы все смотрели на него. Никто ничего не говорил, никто не двигался. Наконец он снова взял в руки конверт, ногтем большого пальца сломал на нем печать. Извлек лист бумаги, развернул и принялся читать. Бумага была так тонка, что нанесенные на нее кисточкой и черной тушью знаки просвечивали, словно прожилки листа какого-нибудь дерева, поднятого к солнцу на просвет. Наконец он вновь сложил документ, жестко разгладив большим пальцем каждый сгиб. Вложил письмо в конверт и аккуратно положил его на столик.

– Как мы понимаем, – заговорил Секигава, – вы вновь безо всяких проволочек назначаетесь на свою прежнюю должность во дворце. Пожалуйста, примите наши поздравления.

– Моя работа в Югири не завершена.

– Но ведь, я уверен, в письме недвусмысленно говорится, что Бюро простило вас за то, что произошло между вами и Томинагой Нобуру, – сказал Секигава.

При звуке этого имени меня будто ударило. На мое счастье, японцы смотрели на Аритомо, а не на меня.

– Вам известно, что произошло с Томинагой-сан? – задал Иширо вопрос среди общего молчания.

– Я не следил за событиями в Японии, – ответил Аритомо.

– Он участвовал в войне. Возвратился в дом своего деда после того, как император объявил о капитуляции, – сообщил Иширо. – Слуги сообщили, что несколько дней спустя он отправился на теннисный корт в своем саду и совершил сеппуку[217].

Известие о смерти Томинаги ошарашило меня – он был последним, что связывало меня с лагерем, единственный другой человек, о ком я знала, что он был там, и кто, как я подозревала, был жив до сих пор. А теперь и его не стало.

– Он оставил записку?

Аритомо наконец-то снова заговорил – приглушенность его голоса была единственным, что указывало, насколько подействовали на него слова Иширо.

• Предыдущая
• 65/92
• Следующая