Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 24
- Предыдущая
- 24/111
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
24
О том, что происходило на Украине в 1768 году, рассказываю так, как слышал от старых людей, напечатанного и критикованного ничего не читал, ведь, кажется, и нет ничего. Галайда наполовину выдуман, а смерть ольшанского ктитора правдива, — ведь есть еще люди, которые его знали. Гонта и Зализняк — атаманы этого кровавого дела, может, выведены у меня не такими, какими они были, — за это не ручаюсь. Дед мой, доброго ему здоровья, когда начинает рассказывать что-нибудь такое, что не сам видел, а слышал, то сперва скажет: «Если старые люди врут, то и я с ними».
ГОСПОДА СУБСКРИБЕНТЫ
«Видим, видим, что надул, да еще и хочет отбрехаться!» Вот так вы вслух подумаете, прочитав моих «Гайдамаков». Господа почтеннейшие, ей-ей, не брешу. Вот видите что! Я думал, и очень хотелось мне напечатать ваши казацкие имена рядышком, хорошенько; уже было и нашлось их десятка два, три. Слушаю, выходит разноречиво: один говорит — «надо», другой говорит — «не надо», третий ничего не говорит. Я думал: «Как тут быть?» Взял да и протрынькал хорошенько те деньги, что надо было заплатить за листок напечатанного, а вам и ну писать эту цидулу! Все бы это ничего! Что не случается на веку! Всякое бывает, как на долгой ниве. Да вот — горе мое! Есть еще и такие панычи, что стыдились свою благородную фамилию (Кирпа-Гнучкошиенко — въ) и напечатать в мужицкой книжке. Ей-ей, правда!
Т. Шевченко Петербург, 1841
«Ветер веет, повевает…»
* * *
Ветер веет, повевает,
Шепчется с травою;
Плывет челнок по Дунаю,
Гонимый волною.
Плывет в волны, водой полный,
Никто не приметит;
Кому глядеть? Хозяина
Давно нет на свете.
Поплыл челнок в сине море,
А оно взыграло…
Поднялися волны-горы —
И щепок не стало.
Короткий путь, что челноку
До синего моря, —
Сиротине до чужбины,
А там — и до горя.
Словно волны, поиграют
С ним добрые люди;
Потом станут удивляться,
На что он в обиде;
Потом спроси, где сирота, —
Никто и не видел…
Петербург, 1841
МАРЬЯНА-ЧЕРНИЦА
Оксане К…ко. На память
о том, что давно минуло
Ветер стонет, долу клонит
Лозу на просторе,
Дуб ломает, катит полем
Перекати-поле.
Так и доля: того согнет,
Иного сломает;
Меня катит, а где бросит —
И сама не знает,
В какой стране бедняка закопают?
Где я успокоюсь, навеки засну?
Коль знаешь на свете лишь бедность одну,
То жизни не жалко. Никто не узнает,
Не скажет хоть в шутку: «Пускай почивает!
В одном его счастье, что рано заснул».
Не правда ль, Оксана? голубка чужая!
Ты тоже не вспомнишь того сироту,
Что счастлив был, в свитке по свету блуждая,
Когда видел чудо — твою красоту.
Кого ты без речи, без слов научила
Очами, душою, сердцем говорить,
С кем пела Петруся, чтоб горе забыть,
С кем в песнях всю душу умела раскрыть.
Ты тоже не вспомнишь. Оксана! Оксана!
Поныне я плачу, тоскую, томлюсь,
Проливаю слезы над моей Марьяной,
Тобою любуюсь, за тебя молюсь.
Припомни ж, Оксана, голубка чужая,
Укрась же сестрицу Марьяну венком,
Взгляни на Петруся, печали не зная,
И хоть невзначай помяни о былом.
Санкт-Петербург, Ноября 22 1841 года
I
В воскресенье на выгоне
Дивчата гуляли,
Танцевали с парубками,
Песни распевали,
Вспоминали вечерницы,
Как мать дочку била,
Чтоб с казаком не стояла.
Ясно, молодые…
Каждая и напевает
О своем, что знает…
Вот кобзарь с сумой своею
В село ковыляет.
Сапоги в руках, а рядом
С ним — поводыренок
Семенит едва… ребенок!
Несчастный ребенок!
Ободранный; не рубаха,
А одни заплаты…
(Ну, точь-в-точь — сынок Катруси.)
Всмотрелись дивчата…
«Кобзарь идет! Кобзарь идет!»
По слову такому,
Хлопцев бросив, побежали
Навстречу слепому!
«Дедушка, сыграй, голубчик, —
Закричали дружно. —
Я дам грошик». — «Я — черешен».
«Все дадим, что нужно, —
Все, что хочешь… Мы станцуем,
А ты нам сыграешь…
Заиграй нам, что придется…»
«Знаю, дочки, знаю…
Вам спасибо, благодарен
За ласку премного.
Я б сыграл вам, да, признаться,
Не на чем, ей-богу…
Я вчера был на базаре,
Кобза поломалась…
Разладилась…» — «А струны есть?»
«Только три осталось».
«Хоть на трех сыграй, что хочешь».
«На трех… Ох, дивчата!
Я и на одной, бывало,
Игрывал когда-то…
Погодите, дорогие,
Отдохну немного.
Сядем, хлопчик». Опустились
В траву при дороге.
Вынул кобзу, два-три раза
Ударил по рваным.
«Что б сыграть вам?
Погодите. Черницу Марьяну
Вы слыхали?» — «Не слыхали».
«Так слушайте, дети,
Да кайтеся!.. Давным-давно
Жила мать на свете,
И отец был, да не стало;
Осталась вдовою,
Да не молодою,
И с волами,
И с возами,
И с дочкой родною.
Росла ее Марьяна,
Как панночка румяна,
Горделива
И красива, —
Хоть за гетмана-пана!
Мать о дочке хлопочет,
За богатого прочит.
А Марьяна Ждет не пана
И гулять с ним не хочет, —
С тем усатым, пузатым
Богатеем проклятым,
А к родному,
Молодому
Хлопцу Петру из хаты
Убегала,
С ним гуляла,
Обнимала, млела…
А порою улыбалась,
Плакала, робела…
Спросит Петр ее:
«Что плачешь? Поведай, родная…»
Она взглянет, усмехнется:
«И сама не знаю…»
«Или, думаешь, покину?
Нет, моя дивчина,
Буду холить, буду любить,
Покуда не сгину!..»
«Разве было так на свете,
Чтоб жарко любили,
А потом вдруг разлучились
И в разлуке жили?
Нет, такого не бывало…
Только сочиняют
Кобзари об этом песни…
Слепые не знают
И не видят, что на свете
Есть ты, черноокий,
Что есть гибкий стан девичий,
Казацкий высокий.
Что есть косы, чудо-косы,
И твой чуб, мой милый,
Что на слово на Петрово
И в глухой могиле
Улыбнуся; скажу ему:
«Орел сизокрылый,
Люблю тебя и по смерти,
Как в жизни любила.
Пусть нас вместе, мое сердце,
В землю закопают!
Обниму вот так, покрепче…
Умру… Не узнаю.
Не узнаю… Обнялися,
Обнялись, замлели…
Вот любовь была какая!
На тот свет хотели,
Обнимаясь, удалиться;
По-иному сталось!
Каждый вечер сходилися,
А мать и не знала,
Где Марьяна до полночи
Играет-гуляет?
«Дочь моя еще ребенок,
Ничего не знает».
Угадала мать, да только
Не все угадала,
Знать, забыла, что когда-то
И сама гуляла.
Она угадала: ее молодая
Марьяна не знает, как надобно жить.
Думала — ни люди, ни доленька злая
Петра не похитят… Умела любить.
Думала, что только кобзари играют,
Не видят, слепые, тех карих очей,
Что попусту только пугают людей…
Пугают, дивчата, правдою пугают!
И я вас пугаю, того, что я знаю,
Пускай никому не придется узнать —
Изведал я горе… Прошли мои лёта!
Сердце не заснуло, я вас не забыл.
Люблю вас, дивчата, как мать своих деток,
Играть я вам буду, пока хватит сил.
Когда же меня, мои дети, не станет,
Добром помяните меня и Марьяну, —
Я вам с того света тогда улыбнусь ,
Улыбнуся… И заплакал.
Дивчата смотрели,
Отчего кобзарь заплакал,
Спрашивать не смели.
Все минуло. Помогало
В годы молодые
Слово девичье, простое…
И глаза слепые
Вытер старец… «Вы простите
Меня, ради бога.
Так вот, видите, Марьяна
С убогим Петрусем
До полуночи гуляла,
А мать и не знала,
Удивлялась: что такое
С Марьяною стало?
Сглазил кто? Бывало, сядет —
И не вышивает;
Лишь Петруся вместо Гриця
Тихо напевает.
По ночам во сне подушку
К груди прижимает…
Мать смеялась поначалу,
Думала — играет;
Потом видит, что не шутки.
Говорит: «Марьяна!
Ждать пора уже нам сватов,
И, может, от пана!
Выросла ты, чтоб не сглазить,
Уже погуляла:
Думаю, сама ты видишь…»
Насилу сказала:
«Уж пора б и замуж, что ли…»
«А за кого, мама?»
«За того, кто тебе пара».
Запела Марьяна:
«Отдай меня, моя мама,
Да не за седого,
Отдай меня, мое сердце,
Да за молодого.
Пускай старый бобылюет,
Гребет денег вволю,
А молодой меня любит,
Не ждет лучшей доли.
Он не ищет, он не рыщет
Чужими степями:
Свои волы, свои возы,
А меж парубками,
Точно мак между цветами,
Цветет, расцветает.
Есть и поле, есть и воля,
Лишь доли не знает.
Его счастье, его доля —
Мои очи, брови,
Длинные мои ресницы,
Ласковое слово.
Отдай меня, моя мама,
Да не за седого, —
Отдай меня, мое сердце,
Да за молодого».
«Дочка моя, Марьяна!
Отдам тебя за пана,
За знатного, богатого —
За сотника Ивана».
«Умру, сердце-мама,
За сотником Иваном».
«В дом его войдешь по праву,
Деток вырастишь на славу».
«Пойду внаймы, пойду в люди,
Женой сотника не буду».
«Пойдешь, дочка Марьяна,
За сотника Ивана».
Заплакала, зарыдала
Бедная Марьяна.
«За старого… богатого…
За сотника Ивана… —
Сама себе повторяла,
А потом сказала: —
Срок положенный девичий
Я не отгуляла.
Ты ходить мне не давала
Поутру к кринице,
Ни жито жать, ни лен трепать,
Ни на вечерницы,
Где и хлопцы и дивчата
Смеются, гуляют,
Обо мне, о чернобровой,
Шепотком болтают:
«Богатого отца дочка,
Шляхетского рода».
Горько жить мне.
Горько, мама! Горше год от года!
Ты мне брови подарила
И карие очи,
Все дала мне, только счастья,
Счастья дать не хочешь!
Зачем меня пеленала?
Кормила, ласкала?
Пока горя я не знала,
В землю б закопала!»
Отмахнулась мать седая,
Слушать не желая;
Дочка, вся в слезах, из хаты
Вышла, как слепая.
24
- Предыдущая
- 24/111
- Следующая
