Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 53
- Предыдущая
- 53/111
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
53
В каземате, 1847
XII
Сойдемся ли мы с вами снова?
Или навеки разошлись?
И по степям и дебрям слово
Любви и правды разнесли.
Пускай и так!.. Мать не родную,
Пришлось нам уважать — чужую!
То — воля божья! Нужно ждать!
Смиряться, и молиться богу,
И, отправляясь в путь-дорогу,
Друг другу обещанье дать
Любить свою Украину… В годы
И тяжкие часы невзгоды
Ее в молитвах поминать!
В каземате, 30 мая 1847
Москва, 1858, марта 18
«Не спится мне, а ночь — как море…»
* * *
Не спится мне, а ночь — как море…
Душа и ум угнетены
Неволей. Для глухой стены
Рассказа не начнешь про горе
И про младенческие сны!
Ворочаюсь и жду рассвета,
А часовые у дверей
Толкуют о судьбе своей,
Припоминая то да это.
Первый
Такая баба — ой-ой-ой!
И меньше белой не дарила.
А барин бедненький такой!
Меня-то, слышь ты, и накрыли,
Свезли в Калугу и забрили.
Так вот те случай-то какой!
Второй
А я… со страхом вспоминаю!
Ведь я в солдаты сам пошел.
Я девушку в селе нашел.
К ней зачастил. Соединяет
Нас мать-вдова, благословляет,
Но пан проклятый не дает:
Твердит — мала, пускай дождусь я.
Я ж знай хожу к своей Ганнусе.
Год кончился — я за свое:
Мы с матерью пошли с поклоном,
А он — все просьбы ни к чему,
Пятьсот рублей давай ему… —
Не верит ни слезам, ни стонам:
Где ж взять-то столько! Занимать?
Никто не даст, хотя б и были…
Трудом пошел их добывать.
Где только ноги не носили!..
Пока я деньги раздобыл,
Пожалуй, года два ходил
По Черноморью и по Дону…
Подарков разных накупил
Своей Ганнусе… Возвращаюсь
В деревню к девушке в ночи, —
Но лишь старуха на печи,
И та, бедняга, умирает.
Хатенка жалкая гниет.
Я к матери бегу со страхом…
А от нее уж веет прахом,
Она меня не узнает!
Я — за попом, бужу соседа…
Привел попа, да опоздал, —
Мертва старуха. Нет и следа
Моей невесты. Но узнал
Я у соседа про Ганнусю:
«Ты разве до сих пор не слышал?
В Сибирь несчастная ушла.
Она ведь к панычу ходила,
Потом ребенка родила
И здесь в колодце утопила!»
Меня — как жажда обожгла…
Шатаясь, вышел я из хаты…
С ножом в господские палаты
Я шел, не чувствуя земли…
Но паныча уж отвезли
Учиться в Киев…
Вот как, друже!
Отец и мать мои все тужат,
А я сюда пошел служить.
Хотел, со страхом вспоминаю,
Я дом господский подпалить
Иль самого себя убить,
Но бог помиловал… А знаешь,
К нам паныча перевели
Из армии, видать.
Первый
Так что же?
Ну вот, теперь и приколи!
Второй
Зачем? Господь забыть поможет:
Те дни давно уже прошли.
Солдаты долго говорили.
Я на рассвете стал дремать;
И тут мне панычи приснились
И не дали, злодеи, спать.
В каземате, 1847
«Думы мои, думы мои, Самые родные…»
* * *
Думы мои, думы мои,
Самые родные!
Хоть вы меня не покиньте
В эти годы злые.
Прилетайте сизокрылой
Стаей голубиной
Из-за Днепра широкого
Погулять в пустыне
С киргизами убогими.
Хоть они убоги,
Хоть и голы…
Но на воле
Они молят бога.
Прилетайте ж, мои думы!
Тихими речами
Приголублю вас, как деток,
И заплачу с вами.
Орская крепость, 1847
КНЯЖНА
Поэма
Звезда моя вечерняя!
Взойди над горою —
Поговорим тихонечко
В неволе с тобою.
Расскажи, как за горою
Солнце догорает;
Как радуга днепровскую
Воду набирает;
Как высокий тополь ветви
Раскинул красиво…
А над самою водою
Наклонилась ива, —
Чуть не по воде постлала
Сеть ветвей зеленых,
А на ветвях баюкает
Детей некрещеных;
Как средь поля на кургане
Вурдалак ночует;
Как сычи кричат средь леса
Недоброе чуют;
Как сон-трава по долинам
В ночи расцветает;
А про людей — ну их вовсе!
Кто же их не знает?
Я-то знаю!.. Звезда моя!
Ты мой друг единый!
Ведь кто знает, что творится
Там — на Украине…
Расскажу тебе, что знаю,
Я и спать не стану,
А ты богу тихонечко
Скажешь утром рано.
Село! Пришел конец кручине…
Село на нашей Украине —
Красивей писанки село,
Зеленой рощей поросло;
Цветут сады, белеют хаты,
А на горе стоят палаты,
Как диво дивное; кругом
Кудрявых тополей вершины;
А там и лес, — леса, долины,
Холмы синеют за Днепром.
Сам бог витает над селом.
Село! Село! Веселье в хатах!
Веселье, издали, в палатах —
О, чтоб вы терном поросли!
Чтоб люди следу не нашли,
Чтоб не искали вас, проклятых.
И в это тихое село
На нашей славной Украине
Невесть откуда занесло
Когда-то князя, с ним — княгиню,
Людей не старых; им жилось
Привольно, мирно и богато:
На горке светлые палаты,
Пруд многоводный на лугу,
Зеленый сад на берегу,
И тополя, и ивы,
И мельниц ряд шумливый,
А там широкой полосой
Село тянулось над рекой.
Там шел, бывало, пир горой.
Бывало, летом и зимою
Гром музыки, вино рекою:
Гостей без удержу поят…
А князь среди гостей гуляет
И сам несмелым наливает,
А то еще «виват» кричит.
Гуляет князь, гуляют паны.
Вот повалились на пол спьяну…
А завтра снова прежний вид,
Опять шумят, опять гуляют,
И так за днями дни мелькают.
По селам мужики кряхтят…
Приказный шлет молитву богу…
Гуляки знай себе кричат:
«И патриот, и брат убогих!
Наш славный князь!
Виват! Виват!»
А патриот, убогих брат…
И дочь и телку отнимает
У мужика, — и бог н, е знает.
А может, знает, да молчит.
Княгиня взаперти сидит.
Ее и в сени не пускает
Убогих брат. Себя вини:
Сама бежала, обвенчалась;
Отец и мать не отпускали:
«Зачем высоко забралась?»
Так нет, — за князя! Вот и князь!
Вот и гордись теперь, княгиня!
Погибнешь, милая, в пустыне,
Цветком подснежника весной
Заглохнешь, радости не зная,
Жизнь проживешь, не понимая,
Как люди любят всей душой.
А жить — так, господи, хотелось,
И любви отдаться,
Хоть годочек, хоть часочек
Миром любоваться!
Не пришлось — а все ведь было,
Мать для дочки милой
Ничего не пожалела,
Красой наделила, —
Хоть молись перед тобою,
Как перед святою…
Краса моя молодая,
Горюшко с тобою!
Жить бы, жить да славить бога
Добрыми делами,
Чтобы люди любовались
Юными очами, —
Не придется! Очам карим
Назначена доля
В одиночестве зачахнуть…
Божья ль это воля?
Боже, боже! Волю, разум,
Красу посылаешь,
Сердце чистое, а сердцу
Жить не позволяешь!
Не даешь на рай веселый,
На мир бесконечный
Наглядеться, намолиться
И заснуть навечно.
Невесело на свете жить,
Коль сердцу некого любить.
Вот так и ей пришлось отныне,
Моей молоденькой княгине,
Красу и сердце засушить,
Напрасно гибнуть, как в пустыне, —
Не страшно ль? А она молилась
И жить у господа просилась.
Казалось, есть кого любить:
Она уже дитя носила,
Уже гордилась и любила
Младенца. Дал ей бог дожить
До лучшей радости на свете:
Увидеть и поцеловать
Свою единственную дочь
И первый крик ее услышать.
Ох, дети! Дети! Дети!
Великая вы благодать!
Слезы высохли, пропали,
Солнце засияло,
И княгиня с дочуркою
Словно новой стала.
Словно вновь на свет родилась —
Пела, веселилась…
И княжне, своей малютке.
Рубашечки шила,
И малые рукавчики
Шелком вышивала,
И купала, и качала,
И сама кормила.
Ведь княгини — уж известно —
Лишь родить умеют,
А выкормить да вынянчить
И не порадеют,
А после стонут: «Ах, забудет
Меня мой Поль или Филат!»
За что ж тебя он помнить будет?
За то ль одно, что родила?
А моя свою дочурку
Сама воспитала,
А пьяного мужа-князя
И не подпускала.
Словно яблочко на ветке,
Дитя вырастало,
Лепетало понемногу.
И княгиня стала
Учить ее слову мама.
Папа — не учила…
И разных книг с картинками
В Ромнах накупила,
Рассказами забавляла;
Стала дочь учиться
И азбуке по картинкам,
И богу молиться.
Каждый день ее купала,
К ночи усыпляла,
Ни пылинке на малютку
Упасть не давала:
И всю ноченьку над нею
Очей не смыкала,
Все глядела, любовалась
Княжною своею…
Уж о свадьбе стала думать,
Радовалась с нею
И плакала: вот и косы
Расплетут ей вскоре…
Да пьяного мужа-князя
Вспомнила, на горе, —
В эполетах… зарыдала,
И глаза закрыла.
А девочка словно знала,
Словно говорила:
«Не плачь, мама!
Кос роскошных
Расплетать не надо:
Посекутся…»
Дни за днями
Великую радость
Дочь-красавица приносит
Матери счастливой.
Словно тополь, вырастает,
Всем людям на диво.
Вырастает… Да недолго
Мать повеселится:
Бог княгиню покарает,
Грозой разразится…
А за что? Чудно нам, людям,
Ведь люди не знают,
Зачем добро умирает,
А зло оживает.
Расхворалася княгиня,
И князь встрепенулся,
За бабами-знахарками
По селам метнулся.
Наехали. Суетились.
Лечили, лечили
До тех пор, пока беднягу
В гроб не положили.
И нет уже княгини кроткой,
И снова гусли — что ни ночь.
Ее единственная дочь
Осталась на селе сироткой,
Как лист, слетевший с ветки прочь.
Полуголодная, босая,
Рубашку носит, не снимая,
На солнце жарится весь день,
Траву сосет, в песок играет,
С детьми полощется в воде…
Дружок, умойся! Мать родная
Глядит, и не узнать уж ей
Свое дитя в толпе детей,
И думает: тебя не стало…
Дружок, умойся, чтоб узнала
Единственную дочь свою…
И господа б благословляла
За добрую судьбу твою.
Умылась. Постарались люди,
Одели, в Киев, в институт
Отправили. А там что будет —
Посмотрим. Гусли вновь ревут…
Гуляет князь с гостями вместе,
В его палатах шум и песни,
А в селах голод, люди мрут…
И стонет он, стонет по всей Украине.
Божья кара, голод. Тысячами гибнут
Голодные люди. А скирды гниют.
А паны мякину купцам продают
Да молятся богу — так голоду рады, —
Чтоб хлеба хоть годик еще не рожал, —
Тогда и в Париже и всюду, где надо,
Наш брат хуторянин себя показал!
И бог это знает? Ведь было бы диво —
И слышать, и видеть, и не покарать.
Да, видно, он слишком долготерпеливый…
Проходят годы, люди гибнут:
Терзает голод Украину,
В селе у князя люди мрут,
И скирды у него гниют,
А он беспечно пьет, гуляет,
Купца-еврея поджидает;
Его все нет… Хлеба растут;
Крестьяне рады, бога просят…
Как вдруг из Киева привозят
Княжну. Не солнце ли взошло
Над обворованным селом?
Черной бровью, карим оком
Мать напоминает;
Только грустна, невесела…
О чем же вздыхает?
Или, может быть, такою
Она уродилась?
Или, может, молодая
Сердцем полюбила
Кого-нибудь? Нет, не это…
Весело гуляла,
Как ласточка из гнездышка,
Весь свет озирала
Из Киева, пока дома
На нищие села
Не взглянула; с той минуты
Стала невеселой.
Сизокрылою голубкой
Село облетела;
У всех была, всех видела,
Все повеселело.
Тех словами обласкала,
Того напитала.
Каждый божий день ходила
В село. Помогала
Всем и каждому; сироты
У нее в покое
Толпилися и матерью
Своею святою
Ее звали, и все село
За нее молилось…
А меж тем в селе евреи
С казной появились.
Князь доволен, продает им
С мякиною жито,
И молотить выгоняет
Людей недобитых.
Смолотили — чтоб не сглазить —
За один часочек,
И все дотла провеяли…
К той же самой ночи
Князь опять гостей сзывает,
И пьет, и гуляет
С ними в парке: нельзя дома —
Дочка засыпает.
Гремят, галдят, гудят буяны
Срамные песни; верещит
Визгливый хохот девки пьяной.
«Гуляй! — хозяин им кричит. —
Покуда наша дочка спит».
А дочка взаперти сидит
В своей светелке одинокой
И смотрит: над горой высоко
Луна багряная горит,
Из тучи тихо выплывает,
И горы словно оживают;
Дубы в долину из лесов
Отходят, привидений тише,
И голоса сычей и сов
Зловеще стонут из-под крыши,
Лягушек крик со всех сторон…
Смотрите, очи, как светлеет,
Как полн огнями небосклон,
Как, восходя, луна алеет;
Смотрите же, пока вас греет,
А звезды отгоняют сон.
Голову склонив на руку,
У окна сидела
И до полночи печально
На звезды глядела
Княжна моя… Нагляделась,
Да и плакать стала…
Верно, сердце о невзгоде
Тихо прошептало?
Все равно уж! Поплакала
Малость, усмехнулась,
Помолилась и спать легла,
И тихо заснула.
А в парке в лежку все лежало —
Бутылки, гости: где упало,
Там и легло. А сам стоял,
Стакан до капли допивал,
Допил. Идет, не запинаясь,
В покои… Гадина дрянная!
Куда же лезешь ты? Очнись!
Нет, не очнулся, вынимает
Ключи, и двери отмыкает,
И лезет к дочери… Проснись,
Проснись же, чистая, проснись!
Убей гадюку — искусает!
Убей — и бог не покарает!
Как Чечни, за кинжал возьмись.
Отца зарезав, кардинала,
Она небес не испугалась.
Нет, не проснулась, крепко спит!
А бог хоть видит, да молчит,
Грехам великим попускает…
Все тихо… Время пролетает,
А после крик, а после гвалт
И плач слыхали из палат, —
Слыхали совы… После снова
Все стихло… В этот тихий час
Скирды и клуня занялись,
Померкли звезды. Хоть бы слово,
Хоть голос бы отозвался.
Но паны в парке все храпели,
Сбежались люди и смотрели,
Как дым до неба поднялся…
Проснулися утром гости,
Видят — горе злое.
Покинули они тихо
Княжии покои…
Так и мы его покинем,
Так и бог покинет.
Тебя только не покинет
Невзгода отныне,
Княжна моя, горемыка,
Растоптанный цветик!
Грехов тяжких искупленье
Удел твой на свете, —
Грехов отчих. Доля, доля,
Лукавая доля!
Покинь ее хоть под старость,
Хоть на чужом поле,
На безлюдье. Не покинешь,
Повсюду нагонишь,
Не отстанешь до могилы,
Сама похоронишь.
Никто не видел и не слышал,
Куда она делась, —
Думали, что на пожаре
Бедняга сгорела.
Стоит село невесело,
Стены почернели
У палат. И князь хворает,
Не встает с постели.
Никто к нему не заглянет,
Не придет на помощь,
Без призора старый грешник
В проклятых хоромах.
Чуть пришли в себя крестьяне,
Бога умоляют,
Чтобы к ним княжна вернулась,
Откуда — не знают.
Но святая не вернется…
Куда ж она скрылась?
В древнем Киеве навеки
В черницы постриглась.
На свет родиться — жить, любить,
Сиять господней красотою,
Парить над грешными святою
И всякому добро творить.
А кончить вот чем: понапрасну
Себя в монастыре сгубить…
Скитаяся по Украине,
Забрел я как-то в Чигирин,
В тот монастырь, что за песками,
Среди болота, меж кустами
В уединении стоит.
Вот там-то мне и рассказала
Черница старая о том,
Как год тому назад пришла
В их монастырь из-за Днепра
Одна княжна. Заночевала
И богу душу отдала.
«Она скончалась молодою
И хороша была собою,
От солнца жаркого смугла;
Да вот занемогла — лежала
Недолго, лишь недели две,
И все до крошки рассказала
Сестрице Ксении и мне —
И умерла. Где ни ходила!
В каких-то праведных местах…
А здесь, сердешная, почила…
Вон в стороне ее могила…
Еще не ставили креста».
53
- Предыдущая
- 53/111
- Следующая
