Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/53
• Следующая

Тяжело дыша, Гулыга сел на дно окопа, рядом с убитым взводным. Шёл крупный снег. Он становился все гуще. Таял на лицах живых и застывал снежной коркой на лице мёртвого лейтенанта.

-Дайте закурить!— Хрипло попросил Гулыга.

Ему сунули прикуренную самокрутку.

Мёртвыми глазами человека, только что пережившего собственную смерть он смотрел на то, как двое штрафников заворачивали в плащ-палатку тело Голубенко.

Он смотрел на их лица. Штрафники отворачивали глаза, чтобы не смотреть на то что осталось от младшего лейтенанта.

Выдыхая махорочный дым, Гулыга выдохнул:

– Лучше бы я триппер подхватил. Задание не выполнил. Группу погубил. Амба!

Прибежали ротный и капитан Покровский.

Замполит тут же стал обвинять Гулыгу в срыве задания и гибели офицера.

– А ты, вообще, пошел на х..!— взорвался Гулыга, злой после гибели группы и чудом избежавший смерти.

Ротный решительно оборвал перепалку.- Не время, товарищ капитан нотации читать. А ты Гулыга, голову пеплом не посыпай раньше времени. Разберутся!

Покровский остывая, согласился.- Конечно разберутся, но рапорт я всё же подам!

Половков приблизился к замполиту вплотную, глянул на него сверху:

– Ты хочешь произнести речь?! Давай пиши свой рапорт, пропагандист!

Гриша Дрокин, разбитый и подавленный, молча сидел рядом, глядя на мёртвого лейтенанта и не видя его.

Прямо из окопа Гулыгу и контуженного взрывом Гришу без оружия отправили в тыл дивизии.

Допрос проводил старший лейтенант Мотовилов.

Дрокин только мычал, закатывал глаза и норовил упасть на пол.

Тогда расстроенный отсутствием показаний Мотовилов приказал привести к нему второго.

Доставленный в кабинет Гулыга увидел обтянутый дермaтином стол, сидящего за ним Мотовилова с погaсшей пaпиросой во рту.

Особист что-то писал перьевой ручкой, постоянно макая ее в стоявшую на столе чернильницу с узким горлом.

– Ну рассказывайте…— старший лейтенант аккуратно стряхнул пепел на листок бумаги. Поднял на арестованного штрафника красные, воспалённые от бессонницы глаза.

Гулыга мутно посмотрел на оперуполномоченного.

– Что рассказывать, начальник?

– Гражданин, старший лейтенант,— склонив голову набок поправил его оперуполномоченный. - Обращайтесь ко мне по форме. Гражданин, старший лейтенант.

Гулыга молчал. Смотрел на офицера дикими, ничего не понимающими глазами.

– Расскажите для начала, как вы убили вашего командира младшего лейтенанта Голубенко и хотели перейти на сторону немцев. … Именно это я и хочу…

– Чего?.. - Гулыга привстал с табуретки. Выпучил глаза. Несколько секунд стоял молча, шевеля губами словно рыба. Потом спросил изумленно:

– А больше ты ничего от меня не хочешь?

У него сдали нервы и он закричал.— Я же всё тебе уже написал, начальник!

На шее Гулыги надулись вены. В грязной окровавленной гимнастерке, он был похож на загнанного в угол волка.

Он резко осел на табуретку и застонал, захрипел сорванным голосом:

– Пиши сука, что я вас всех ненавижу! Всё вашу масть краснопёрую!

– Права качаешь, мразь штрафная?— бесцветным голосом равнодушно спросил Мотовилов. -На бас меня берёшь?- Он встал, неторопливо поправил кобуру на ремне и вдруг тяжело ударил Гулыгу в висок.

Тот повалился навзничь, вместе с табуреткой. Старший лейтенант неторопливо подошёл к распластанному на полу телу и начал бить его ногами в лицо, живот, в пах...

Мотовилов бил молча и страшно, словно мстил личному врагу.

Звук подкованных каблуков больно бил в мозг. Было похоже, что растрёпанный и потный, перетянутый ремнями человек танцует какой то страшный танец.

Тело штрафника Гулыги помимо его воли и сознания автоматически пыталось сжаться, увернуться от страшных ударов и вжаться в какую-то малюсенькую щель. Наконец хромовый сапог впечатался в расквашенный рот штрафника.

У Гулыги перехватило дыхание, и он захлебнулся тягучей мутью, поглотившей все его чувства.

Танец закончился. Только что плясавший человек громко и запалёно дыша вытирал лицо аккуратно сложенным носовым платком.

Штрафник Гулыга перевернулся на спину, с хрипом втянул в себя воздух.

Мотовилов крикнул:

– Конвой! Увести!

* * *

В подвале заводоуправления, приспособленном под тюремную камеру сидели и лежали на полу несколько арестованных.

Двое сытых конвойных в тяжёлых яловых сапогах занесли избитого Гулыгу и бросили его на бетонный пол у двери.

За спиной лязгнул засов.

Приспособленный под камеру подвал встретил Гулыгу насторожённой и вязкой тишиной. Но тишина была недолгой.

Сидящие в камере люди его под руки и потащили в угол, где на полу была навалено солома и расстелено несколько шинелей. Гулыгу уложили на спину. Поставили рядом кружку с водой. Один из арестованных солдат, пожилой, небритый пробормотал.

– Ничего, оклемается. Меня по молодости и не так били.

Вернулся на своё место. Его дёрнули за полу шинели.

– Тимофеич, давай рассказывай дальше.

Тот, кого назвали Тимофеичем присел подвернув под себя ногу. Вздохнул:

– А чего тут рассказывать... Как комбеды у нас организовали председателем сделался Никита Шубин. Первейший на селе лодырь и злыдень.

По мобилизации попал в Красную армию, где- то воевал. То ли он за кем то гонялся, то ли за ним гонялись, но попал к белякам в плен. Ну и те, вроде как истыкали его всего штыками и шашками. Может покуражиться хотели, поучить уму- разуму. А может и жизни лишить.

Но шкура у того Шубина была как у лепарда, вся в пятнах. Я сам в бане видел. Вот этот Шубин получив власть и начал злобствовать. Считал, что за свои муки ему положены от Советской власти небывалые почести и поблажки. Тех же, у кого хоть какой то достаток был, ненавидел страшно.

Бывало сидит у себя в сельсовете ночью и решает- кого под арест, кого в распыл, а кого помиловать.

Но миловал не часто.

Если в семье была хоть одна корова, заставлял сдать. Если хозяин не отдавал скотину, отправлял в холодный амбар без воды и еды.

Упорствуешь и дальше, тогда всей семьёй с малыми детишками в Нарымский край.

Я после Гражданской в городе остался. На заводе работал. А у сестры в деревне отобрали единственную коровёнку. У неё детей четверо, мужа нет. А корову забрали и в общественное стадо. Не доеные коровы мычат, сиськи надулись, а доить их некому. Сестра и другие бабы ходят вокруг сарая, а сделать ничего не могут У ворот охранник с ружьём.

Поплакала сестра, ушла. На другой день приходит, спрашивает охранника.

-Как там моя Зорька?

-А никак. Зарезали её. Сходи в сельсовет, может, кусок мяса дадут.

Сестра пошла. Дали голову и требуху. Ну и на том спасибо.

* * *

Двое конвойных притащили бак с кашей.

Один из них, постарше, в повязанном поверх телогрейки грязном переднике накладывал кашу в алюминиевые миски и подавал их в открытую дверь. Другой, помоложе, стоял у стены с винтовкой в руках.

Гулыга зашевелился. Покряхтывая сел.

Огляделся по сторонам. Выругался и потряс головой.

– Ну вот, снова тюрьма.

Однако, от осознания этого ему не стало легче.

Гулыга с трудом достал из кармана окурок цигарки. Сунул его в зубы. Прижимая большим пожелтевшим ногтем трут, долго высекал из "катюши" искру. Руки дрожали. Обломок напильника тупо лязгал о кремень. Наконец трут затлел. Гулыга затянулся. Пыхнул едучим дымом. Тут же закашлялся держась руками за рёбра.

– Я вот что думаю, мужики.- Отдышавшись сказал он.

Все замолчали. Повернулись к нему лицами.

– И что же ты думаешь?- Спросил молодой охранник с винтовкой.

– А то и думаю, что я мудак! Самый настоящий мудище! Даже два раза.

– Это почему же два раза?

– А потому. Первый раз, что, ружьё в руки взял и власть эту грёбаную защищать пошёл. Лежал бы сейчас на нарах, ан нет, полез под пули.

Второй раз, потому, что в немцев стрелял. А надо было сначала начальство своё перестрелять... Ну а теперь мне обратного хода нет.

• Предыдущая
• 39/53
• Следующая