Убийца из города абрикосов. Незнакомая Турция – о чем молчат путеводители - Шабловский Витольд - Страница 20

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая

В Малатье есть магазинчики, которые торгуют исключительно абрикосами, приготовленными тысячью способов. Пожалуй, второго такого города нет. Вкуснее всего абрикосы с начинкой из орехов — грецких, лесных и фисташек.

Хозяева этих лавок фамилию Али Агджи произносят с особенным благоговением. Между собой они спорят за право называться его другом.

— Мы с ним ходили в начальную школу, — говорит первый.

— А мы с ним продавали воду на вокзале, — говорит второй.

Я им не верю. У меня сложилось впечатление, что половина Малатьи хвастается знакомством с Агджой.

Только третий продавец молчит, потому что он родом из Диярбакыра. Но его дети играют на улице “в Агджу” — один стреляет из палки в другого. Никому не хочется быть папой. Все хотят быть Агджой. А фанаты “Малатьяспора”, когда их команда выбегает на искусственную траву, уже многие годы поют: “Да здравствует Малатья, да здравствует папа римский, мы любим тебя, Али А-а-а-а-агджа-а-а-а-а-а!”

Я покупаю несколько пачек сморщенных абрикосов и захожу во двор, каких тут тысячи. Таксисты приезжают сюда мыть свои лимонно-желтые машины. Они курят, сплетничают, здороваются со мной, потому что иностранца здесь встретишь нечасто.

Я машу им в ответ и нажимаю круглую кнопку домофона. Ту, что напротив фамилии Агджа.

Умирает отец Агджи. Судя по всему, под конец жизни он уже не бывал трезвым и начал бить мать. Восьмилетний Мехмет Али становится главой семьи. Ему приходится зарабатывать, чтобы содержать мать, братьев и сестер. Он продает воду и сладости в поездах.

Мать любит его безоговорочно. Она верит, что ее сын пойдет очень далеко. Может, он станет врачом? А может, даже профессором? Кем бы он ни стал, мир наверняка о нем услышит.

Аднан Агджа — вылитый брат, только волосы у него еще темные (Мехмет Али уже полностью поседел). Он приветствует меня на пороге квартиры, ведет в комнату. На нем темный заношенный свитер, а на ногах дешевые шлепки марки KicKars.

— Мой брат эту квартиру не знает. Мы сюда переехали из Хекимхана, когда он уже сидел в итальянской тюрьме. Аллах, Аллах, Бог мой, сколько лет прошло!

Сестра Фатма сидит в углу возле печки-буржуйки — здесь теплее всего. Она пристально рассматривает меня, но стоит мне взглянуть в ее сторону, как она сразу же опускает глаза. На голове у нее мусульманский платок.

— Сами мы не очень религиозные, — предупреждает Аднан. — В Курбан-байрам, наш главный праздник, мы стараемся дать бедным хотя бы курицу. В исламе милостыня очень важна. Это одна из основных заповедей. Но на пятничный намаз мы ходим редко.

В квартире находятся и дядья: Али и Мухаммед. Они пришли с визитом, погреться и поговорить. Есть еще дети: трое Аднана и трое Фатмы. Я привез им из Польши конфеты “Птичье молоко” и чернослив в шоколаде, но они меня стесняются и хихикают в прихожей.

Я кладу правую руку на грудь и почтительно кланяюсь в сторону младшего из братьев Агджа. Благодарю за то, что он согласился со мной побеседовать. Уже много лет он не дает интервью. Недавно он отказал телевидению из Бразилии, хотя они вроде бы два дня стояли и мерзли под его домом.

Аднан кланяется в ответ. Да, это правда, он писак не любит.

— Они пишут вздор о моем брате, — кивает он головой. — Я говорю, что он спит хорошо, они — что ему снятся кошмары. Я — что он мечтает о спокойствии, они — что он будет писать книги и сниматься в кино. Но ты из страны папы, — Аднан Агджа смотрит на меня с уважением. — Папа никогда нам не отказывал, так разве могу я отказать тебе. Садись рядом с нами и спрашивай о чем хочешь, ты наш друг, — добавляет он и улыбается.

Мехмет Али Агджа заканчивает педагогический колледж в Малатье и отправляется учиться в Анкару. Там, как и тысячи других юношей, он попадает в лапы террористических групп. Турция погрязла в анархии. Левые экстремисты борются с правыми силами. Как пишет американка Клэр Стерлинг, ныне покойная автор замечательных книг об Агдже и о терроризме, в те годы в Турции примерно раз в час кто-то погибал от рук экстремистов. Правые экстремисты — в том числе “Серые волки”, организация Агджи, — мечтают о Великой Турции, простирающейся до Монголии, о Стране настоящих турок, свободной от левых взглядов.

Левые экстремисты при поддержке СССР добиваются сближения Турции с Советским Союзом и воплощения коммунистических идеалов на берегах Босфора.

И те и другие зависят от торговли оружием и наркотиками. Контрабанда идет через Болгарию. Благодаря этому влияние на террористов — и левых, и правых — имеют спецслужбы из Софии.

Агджа идеально подходит на роль террориста: он способный, работящий и без гроша за душой. Он быстро учится.

Годом позже, в 1977-м, он едет на учения в палестинские лагеря в Сирии. В 1978 году переводится из вуза Анкары в Стамбул. На лекциях не появляется ни разу.

В том же году Кароль Войтыла становится папой римским и принимает имя Иоанн Павел II.

Мы сидим и прихлебываем чай.

Шумнее всех в силу возраста пьют дядья. У обоих большие, пышные, словно приклеенные к лицу усы, и оба, как и пристало людям в возрасте патриархов, немногословны. Только слушают и время от времени одобрительно кивают.

— Мехмет Али был очень хорошим мальчиком, — говорит мне Аднан, а поскольку дядья тоже помнят его таким, то они кивают головами, будто гипсовые негритята, в которые в сельских костелах бросают монеты. — Он никогда ни с кем не дрался, не ссорился. Эти убийцы воспользовались его добрым сердцем. Они воспользовались нашей нищетой. Мой брат — хороший брат и сын, хороший человек. Он никогда никому зла не желал, — добавляет он, и головы дядьев полностью с ним согласны.

Террорист, стрелявший в папу, никому не желал зла? Мне трудно в это поверить, но хорошо, пусть так. Я спрашиваю о детстве и молодости Агджи.

Когда я задаю вопрос, дядья замирают.

Они внимательно слушают и взвешивают каждое мое слово, точно аптекарские весы. Когда оказывается, что я спрашиваю об увлечениях молодого Агджи, о его девушках, работе, планах, мечтах, головы дядьев движутся по вертикали, а вертикаль означает одобрение.

Девушки? У него никогда не было девушек. Они его не интересовали, отвечает Аднан.

Работа? Он всегда тяжело трудился. Помогал матери, брату, сестре.

Планы? Он хотел стать учителем, жениться, иметь дом, детей. Он очень любил детей.

Мечты? Он писал стихи, хотел быть поэтом. Нет, ни одно не сохранилось. Все забрала полиция.

Однако, когда я спрашиваю о “Серых волках”, терроризме, первых убийствах, головы дядьев перестают кивать. Дядьям такие вопросы не нравятся. Они переглядываются, прикладывают кончики языков к небу и критикуют меня тихим цоканьем. Аднан тоже цокает.

“Серые волки?” Они использовали моего брата. Он хороший человек. Никому зла не желал.

Лагерь в Сирии? Ничего об этом не знаю.

Убийства? Его использовали. Зачем ему кого-то убивать? Он не интересовался политикой, никому зла не желал.

Покушение на папу? Он никому зла не желал. Папу он любил как своего отца.

— Тогда зачем он в него стрелял?

— Не знаю, — пожимает плечами Аднан. — Брат не знал, кем был папа. Это был план Божий. И ведь его использовали…

Я не выдерживаю.

— Раз он всех любил и всем желал добра, то зачем стал террористом?! — спрашиваю я со злостью.

С Аднана довольно таких вопросов.

— Я же говорю, его использовали. Он никому зла не желал, — повторяет он и будет повторять бесконечно. Напряжение между нами достигает опасной черты. Дальнейшие расспросы о прошлом Али Агджи бессмысленны.

— А какой он сегодня? — спрашиваю тогда я. Но в этот самый момент дети, которые до сих пор хихикали в прихожей, наконец отваживаются переступить порог комнаты. Первым вбегает четырехлетний Иса, по-турецки Иисус, сын Аднана. Иса забирается к отцу на колени и тянет его за нос. Следом за ним входят девочки: темноволосая Мерием и голубоглазая Дениз (это от прабабушки, та тоже была голубоглазая).

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая