Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/161
• Следующая

И волк, должно быть, тоже разоружался перед овчаром. Он только глухо хрипел, шерсть на загривке все ещё стояла, но железная сила в челюстях, готовых рвать, уже ослабла, волк переступил с ноги на ногу и попятился.

Самур заинтересованно и не воинственно подался вперёд, сохраняя дистанцию.

Тотчас лязгнули зубы, фосфоресцирующие глаза противника вспыхнули, и Самур проворно отскочил.

Он возмущённо царапнул лапой по земле, отшвырнул песок и траву. Сильно потянул воздух и вдруг понял, что перед ним волчица. Хвост его качнулся из стороны в сторону. Он сделал к ней шаг. Волчица как-то боком прыгнула через куст и не спеша побежала, но не туда, где скрылся вожак, а в сторону. Самур побежал за ней.

Они мчались через туман и ночь, и всякий раз, как только Самур скрадывал расстояние, волчица ощетинивалась и лязгала зубами. Дорогу им пересёк ручей. Волчица вошла в воду, жадно полакала. Самур тоже, но не спуская с неё дерзких, насторожённых глаз. Так бежали они, наверное, с час или больше, делая круг за кругом, пока в нос опять не ударил запах крови — волчьей и скотской, и вскоре Самур увидел труп задранного им волка, а рядом мёртвую козу. Но поле боя не взбудоражило его и не озлило. Он хотел было приблизиться к своей спутнице, но она ощерилась, это был знак — держаться на почтительном расстоянии. А сама осторожно подошла к убитой козе, обошла её кругом, старательно обнюхала и, только лизнув кровь, по-настоящему принялась за еду.

Самур лежал в пяти метрах. Что удерживало его от активных действий? Почему он не ринулся на волчицу, которая на глазах сторожевого пса пожирала теперь украденную козу?

Какой-то более старый и более властный инстинкт подавил в нем чувство долга и старательность давней службы, заставил его смирно лежать, ожидая, пока волчица насытится и соизволит отойти. Он не мог сделать ей зла. Он только глухо, видно досадуя на себя, ворчал.

Волчица насытилась и подобрела. Когда она неторопливо пошла от добычи, Самур как в гипнозе опять тронулся за ней. Теперь он выглядел уставшим и покорным. Они уже не бежали, а шли метрах в двух один от другого. Волчица уводила Самура в голые скалы, пробиралась по узкому ущелью, прыгала через ручьи. Он утерял чувство насторожённости, только одно желание жило в нем, толкало вперёд: быть рядом, быть вместе.

Волчица нашла удобное место. Немного покрутившись, она свернулась калачиком и легла, перестав замечать собаку. Самур тоже лёг в метре от неё, но не свернулся, а вытянул лапы и положил на них голову. Глаза его устало закрылись.

Проходила неслышная, белесая ночь. Когда стало светать, Самур поднял голову. Туман ещё более загустел. На шерсти волчицы блестели, как бисер, капли воды. Она спала, полузакрыв хвостом довольную и сытую морду.

Теперь при утреннем свете он мог хорошенько разглядеть ночную подругу.

Чёрная полоса темнела вдоль спины волчицы. Как и у Самура, чернота переходила по шее на лоб и размыто исчезала у глаз. Тонкий нос и остренькие уши делали её похожей на волчонка-сеголетка. Когда она подняла заспанную морду, то выражение какой-то детскости и беззащитности появилось на ней и все страшное, что было ночью, показалось несвойственным, невозможным для этого доброго и кроткого создания.

Волчица поморгала жёлтыми глазами, зевнула и потянулась. Она словно и не замечала около себя овчара.

Самур умилился. Славная и тихая волчица вдруг напомнила ему соседскую собаку в родном посёлке Камышки. Такая же по масти, тихая и лукавая, прозванная хозяевами Монашкой за свой нрав, она почти никогда не лаяла и вряд ли успешно несла службу, но пользовалась у хозяев непроходящей любовью. Самура не пускали свободно, он был опасен; со своего места во дворе он часто звал Монашку и рвался к ней, гремя цепью. Но она пробегала мимо, озабоченная и тихая, не удостаивая его даже взглядом.

Монашка… Чёрная шерсть между ушей, лукавая мордочка с хитрым прищуром жёлтых глаз. Именно в эти мгновения Самур вспомнил, как люди зовут ту, соседскую, и для себя перенёс это непонятное имя на волчицу.

Они вместе сбегали к ручью попить воды и охладить избитые ноги. Монашка позволила обнюхать себя, но, когда нос овчара слегка дотрагивался до шерстинок, она дрожала и фыркала так, словно жизни её угрожала смертельная опасность. Вернувшись от ручья, Монашка опять легла и сделала вид, что спит. Самур посидел возле и вдруг, вспомнив хозяина, тихонько заскулил. А когда из-за приземистого каменного Оштена выкатилось солнце и туман, съедаемый жаркими лучами, поплыл в тенистые ущелья под защиту скал, он медленно, как-то нехотя отошёл, оглянулся, ещё дальше отошёл, но волчица не подняла головы, не удержала его. Тогда Самур обиженно затрусил по мокрой траве вниз, к опушке леса, где находился хозяин, которого он этой ночью предал.

Состояние духа у Шестипалого было, видно, неважным. Останавливался, скулил. Ему не хотелось уходить отсюда. Волчица тянула к себе. Но ещё сильнее было желание увидеть хозяина. И это желание пересилило. Овчар опять стал самим собой.

— Ну и ну! — сказал Егор Иванович и отложил в сторону белую бритву «Спутник». Бритва продолжала жужжать, а Молчанов уже схватил Самура за холку и подтащил ближе к себе. Пёс упирался и глядел не на хозяина, а в сторону. Конечно, он виноват, что ушёл на всю ночь, но это, в общем-то, не даёт права хозяину делать ему больно, в конце концов, и у него ведь имеется своя личная жизнь. И тем не менее сейчас придётся перенести боль, Самур это прекрасно знал. Не первый раз приходит израненный.

Егор Иванович вынул пузырёк с какой-то жидкостью, разгрёб шерсть на спине пса и, вздохнув от жалости к нему и морщась, словно самому больно, залил рану жгучим, противно пахнущим лекарством из берёзового дёгтя, масла и каких-то трав. Кожа у Самура мелко задрожала, он судорожно сжал челюсти, чтобы не поддаться искушению и не схватить своего лекаря за милосердную руку.

— Эк тебя угораздило! — безобидно сказал лесник, обнаружив ещё одну рану на горле. — Твоё, брат, счастье, что шерсть густа, а то лежать бы тебе на мокрых камнях. На это они мастера, рванут так, что кожи не сыщешь потом. А ну, повернись, я тебя осмотрю…

Когда процедура лечения окончилась, Молчанов пододвинул к Самуру лопухи и открыл застывший кулеш. Только сейчас, увидев пищу, пёс почувствовал, как страшно он голоден. Сдерживая себя, Шестипалый обнюхал свой завтрак и уже дальше не выдержал: с жадностью проглотил мясо, кашу, старательно вылизал лопух и только тогда благодарно и устало вильнул мокрым, отвисшим хвостом: «Спасибо, хозяин…»

— Спи, вояка, а я обойду опушку, погляжу, что и как. — Молчанов погладил собаку по лбу, дотронулся до ушей.

Эта ласка совсем растрогала овчара, он почти забыл о ночном бое и столь неожиданном для себя знакомстве с Монашкой. Он даже поскулил, выражая несогласие с решением хозяина. Почему бы им обоим не пройтись вдоль опушки? Лишним он не будет. И вообще зачем расставаться?

— А кто имущество охранит? — спросил Егор Иванович, тотчас поняв, о чем скулит Самур. — Вот то-то и оно. Лежи. Отсыпайся. Налегке-то я скоро вернусь.

Он ушёл, разрывая грудью поредевший туман.

Шестипалый потоптался у потухшего костра, лёг и тут же уснул.

Солнце работало вовсю.

От земли, от скал и камней на южных склонах валил пар. Высыхала трава, звенели, встряхиваясь, колокольчики, над кустами с лёгким треском парили повеселевшие стрекозы. Туман ещё держался под кронами буков, но лучи беспощадно просвечивали лес, выбеляя стволы, заигрывали с мрачными пихтами и заставляли всех представителей птичьего царства, озабоченных повзрослевшими и потому очень непослушными птенцами, забывать в эти утренние часы свои невзгоды и носиться взад-вперёд и петь, как они пели весной, в счастливые месяцы светлых ночей и буйных гроз. Словом, отличное утро, мирное такое, горячее, наполненное жизнью.

Но Егор Иванович Молчанов недаром провёл среди гор и лесов более трех десятков лет из своих сорока четырех. Его не могла обмануть, а тем более убаюкать ясная благодать, эта показная разнеженность природы. Преступники не выбирают для злодейства только чёрные ночи с грозой, они не считаются ни с весной, ни с солнцем. Поэтому Егор Иванович шёл осторожно, держался в тени и не спускал глаз с подозрительных деревьев и густых орешников.

• Предыдущая
• 3/161
• Следующая