Младший сын - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 88
- Предыдущая
- 88/151
- Следующая
Переяславль шумел. После победы над Андреем прибавилось народу. Из стольного, постоянно опасного Владимира люди перебирались под крыло великого князя. Сани обозных стояли на площади перед теремами. Кони жевали сено. Федор от коновязей, не спрашивая, прошел в молодечную. Среди ратников двое оказалось знакомых. Ему налили щей. (Когда-то так бы и просидел голодный на дворе, с тех пор многому выучился.) Окинф вышел, оглядел обоз. Позвал Федора за собой.
– «Мерило» читал, говоришь? Ну-ну! Ты смотри там, они скот, быват, прячут в лесе, дак будут плакаться, не взирай! Не доберешь – свое докладать придется!
Проверив еще немного и оглядев справу, Окинф дал несколько советов, как себя вести, и отпустил Федора.
– Бронь хошь и не бери, все одно: один всех не одюжишь, а саблю для всякого случая! – лениво посоветовал боярин.
Протолклись до полдня, наконец выехали. Возок боярина, обоз, кони и череда ратных, тоже в санях, да вершники впереди.
Во Владимире Окинф захватил жеребцовского наместника, что сидел в городе, ожидаючи вестей, и не без брани и перекоров повез с собою. Впрочем, бояре Андрея сидели пока в железах в Переяславле, и спорить их холопам много не приходилось. Дальше шло так. Приезжая в село, останавливались у старосты, сбивали мужиков на сход и не без покоров-перекоров объявляли волю великого князя. Наместник и волостели Андреевых бояр сумрачно подтверждали слова Окинфа. Тут же чли князеву грамоту, после чего мужики обалдело молчали, потом начинали переминаться, пошумливать, а после и вовсе возвышали голос:
– Как же теперича? Дани давать князь Митрию?
– Ему!
– А Андрею Лексанычу как же?
– Не давать!
– А коли наедут? – выкликал кто-то ехидно из-за спин.
– Ко мне посылай! – приосанясь, бросал Окинф.
– А коли ратны?
– Ратны не наедут! – обещал Окинф.
– Ну, етто так. А кормы кому давать?
– Вот! – Окинф выталкивал очередного из своих послужильцев. – Ему!
– Опеть же, коли приедут наши бояра, не принять-то тоже грех…
Окинф терял терпение:
– В железах ваши бояре, у великого князя!
– А коли Андрей Лексаныч татар приведет?
– Привел, не видли?!
Мужики качали головами, спорили, порою яро. Кто подступал ближе, всматривался, запоминая, вздынув руку. Валенки и лапти топтали снег. Пар от дыхания лошадей курился в воздухе. Избы, тоже словно пригнувшись, ожидали недоверчиво из-под шапок снега. Слепые, оплетенные соломой стены враждебно отгораживались от наезжего лиха. И Федор кожей чуял это недоверие и злой испуг. Словно бы к ним, в Княжево, вместо всегдашних, исстари, из лет, тех же самых переяславских бояр пожаловали иншие – костромские хоть или тверичи… Федор поглядывал на холеное, молодо-заносчивое лицо Окинфа, вспоминал диковатый – у костра – взгляд пленного Ивана Жеребца. А кабы тот… у нас? И как, правда, мужикам не принять своего боярина, коли наедет? Не век же будут держать их в яме, и выпустят когда!
А села тут были ухоженные, хоть и потрепали их ратной порой: где погорелое место вместо избы, где огорожи еще не поставлены, там память о боярском дворе, там – разоренная скирда хлеба… Он уже тут, не доехав до своего села, начал понимать, как не просто будет собрать ему сейчас, под Рождество, главную дань и главные кормы себе и боярину.
«Свое» село Федор как-то и узнал сразу, издали. Все оно, с деревнями, уместилось в западине меж холмов, вдоль вьющейся, сейчас замерзшей и переметенной снегами речки. Лесок, вытекая отдельными мысами, сбегал и вновь отступал, отрезая отдельные деревеньки, тянущие к селу. Окинф остановился на взгорье. Кивнул:
– Вона, Федюха, твое!
– Дворов полсотни тута?
– Шестьдесят семь. Тридцать деревень да село. Самого Семена было угодье… Потом Олферово…
По укатанной, прибитой конями и утрушенной навозом и сеном дороге вереница верхоконных стала спускаться с бугра. Они шагом ехали мимо крайних изб, потом к часовне и боярскому дому, и Федор вдруг до холодного пота перепугался, и таким близким показался ему щеголеватый боярин Окинф… А тут – одному, без ратных! Но уже трусить не приходилось. Подходил его черед.
Дальше все шло, как и в других селах. Ели, кормили коней. Староста от мужицкого мира и волостель принимали ратных гостей. Староста, рыжебородый неулыбчивый мужик глядел сурово, а волостель, напротив, улыбался как-то скверновато, и Федор заранее наливался злобой к нему. Выждав время, он прямо спросил боярина о волостеле.
– Двор его тута! – неохотно ответил Окинф и сплюнул. (Стояли на крыльце господского дома, сожидая, когда соберут сход.) – Ты уж сам построжи когда… И его, и всех! – чуть рассеянно отвечал боярин, и Федор понял, что Окинф мыслями уже в следующей волостке, а тут для него дело решенное.
Пока шумел сход, Федор повторял про себя: дань ордынская по полугривне; дань княжая; рождественский корм: мясо, хлеб, овес и сено. С двадцати пяти обеж один корм: шесть возов сена, шесть коробей ячменя и овса. Всего тута три корма, значит восемнадцать коробей зерна да восемнадцать возов сена. Одних кормов! Да хлеб, да мясо, дани княжеские, тоже хлеб… Класти куда?!
Староста зазывал Федора к себе, но от смущения и опаски, как бы не «обвели» потом, Федор выбрал вдовиную избу и сразу ошибся. Нать было становиться к старосте. Хозяйка варила ему пустые щи, кормов еще не поступало, так что и мяса на столе не было. Федор начал объезжать деревни. Его словно не понимали.
– Везти? Етто куда? Дани-то? Дак тут каки дани…
Скота не было. Хлеб собирали с трудом. Мешки скоро не завлезали в убогую вдовиную клеть. Кому возить, тоже было неясно. Мужики, ссылаясь, что нет лошадей – позабирали-де ратные, – спирали друг на друга. Федор решил, по совету Окинфа, пошарить по лесам. И, в самом деле, наткнулся на следы скота и на полянке в лесу обнаружил большое стадо. Подбежал пастух.
– Что за скот? Гони в село, а ну!
У Федора, как на грех, не было с собой сабли (глупо казалось ездить при сабле по селу), пастух же, вместо того чтобы послушать, взялся за кнут. Подбежали собаки, показался второй пастух, и Федору пришлось самому отбиваться от разъяренных пастухов и животных и с соромом отступить.
Усталый, он воротился на село. Второго коня не было.
– Где конь? – накинулся он на старуху.
– Плохая огорожа… Ушел…
Старуха тряслась, несла явную околесицу, что волки, должно, заели… Федор обшарил все кусты вокруг – коня не было.
Староста прислал ему в этот день тощего барана. Федор решил сходить к старосте. Тот усадил Федора за стол, расспрашивал о коне, отводя глаза, осторожно намекал на волостеля. Посоветовал складывать оброчный хлеб и прочее в господском доме. Волостель встретил с улыбочками, ахал о пропаже лошади, растворил двери, нарядил слуг перевезти хлеб из старухиной клети. Но когда последние кули были уложены и Федор пришел на другой день, все оказалось закрыто, и холопы не желали отворять. Федор кинулся к волостелю, тот разахался, начал искать ключи, зазвал Федора к себе. Коня завели за огорожу, и Федор, почти неволею, оказался у волостеля за столом. Приголадывая у старухи, Федор не мог удержаться – ел и пил много, и от сытной еды, и от стоялого меду его начинало развозить. Тут – он сам не понял, как к тому подошло, – поднялся какой-то спор, волостель почему-то закричал высоким голосом, холопы вбежали в горницу и кинулись в кулаки. Федор, отбиваясь, лез из-за стола. Волостель бестолково метался, вроде бы останавливая расправу, а на деле путаясь в ногах у Федора. Все же он оказался не настолько пьян, как полагали хозяева, да и озлился. Скинул с плеч двоих, третьему раскроил лоб глиняным кувшином и, пихнув волостеля, вывалился через какую-то дверь на задний двор. Без коня, раскровенелый, с подбитым глазом, Федор кое-как добрался до своего двора. Это был конец.
Он еще лежал утром на полатях, весь разбитый и избитый со вчерашнего, а старуха, уже не скрывая раздражения (кормить его она и не собиралась), выговаривала в сердцах:
– Ушел бы куда от меня, подожгут!
- Предыдущая
- 88/151
- Следующая
