Обида - Дворкин Илья Львович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая

— Нет, случилось! — Митька непримиримо вскинул подбородок.

Таня внимательно поглядела ему в глаза.

— Ты не шутишь… Нет, — сказала она. — Что-нибудь серьезное? Я натворила что-нибудь?

— Да, — сказал Митька. — Да! Подлость и предательство.

— Я?! — Танины глаза стали такие огромные, такие темные сделались ее глаза, что Митьке захотелось закричать какие-нибудь другие, не такие безвозвратные слова, сказать, что он ошибся, что хотел не то сказать…

Но не успел.

Таня повернулась и, чуть не сбив с ног учителя арифметики, бросилась вон из класса.

Митька рванулся было за ней, но учителю удалось ухватить его на бегу за шиворот и остановить.

— Вы это что, уважаемые, с ума посходили? — отдуваясь, проговорил пожилой толстый Селиван Аркадьевич и встряхнул Митьку. — Одна коза чуть не забодала — бежит, понимаете, с сумасшедшими глазами, второй тоже несется, понимаете ли, башкой своей свинцовой целится прямо человеку в серединку… Да вы что это?!.

Митька тяжело плюхнулся за парту, потом попытался опять вскочить, но под взглядом Селивана Аркадьевича снова уселся.

Учитель не спускал с него глаз.

Серега тоже искоса взглянул на Митьку и придвинул записку:

Митька на минуту ошеломленно застыл от обиды. Потом с громким треском, остервенело выдрал прямо из тетрадки по арифметике чистый лист и написал:

Серега прочитал.

Не глядя на Митьку, торжественно и медленно сложил записку, сунул в верхний карман курточки так, что она торчала, как уголок белого платка.

Лицо у него сделалось оскорбленное и многозначительное. А тут еще Надя Королева обернулась и тихо сказала: «Эх, ты!» И так она это сказала, что Митьке совсем уж худо сделалось.

Митька в пол-уха слушал арифметику и исподтишка наблюдал за Серегой.

Он уже ясно понимал, что слова его — и сказанные Тане, и написанные Сереге — были глупые и злые, и ему уж хотелось, чтобы все началось сначала. И этих дурацких, поспешных слов не было бы вовсе. Ох, как он хотел этого! И вот тогда-то Митька впервые так отчетливо и ясно понял, что слово, действительно, не воробей.

— Серега, — спросил он, — как ты думаешь, куда она побежала?

— Топиться, — угрюмо проворчал Серега и отвернулся.

— Ну да! — Митька решил прикинуться дурачком и сделал вид, что принял Серегины слова всерьез. — Где здесь утопиться? Ни Невы, ни одной самой завалящей речки.

Но Серегу ему провести не удалось. Тот насмешливо поглядел на Митьку, хмыкнул и сказал:

— В ванне. Или… или в бассейне.

Лучше бы он этого не говорил, потому что при упоминании о бассейне Митька снова ожесточился.

— Ну и шут с вами! — закричал он на весь класс. — Все вы липовые дружки, пучок — пятачок!

— Выйди, Линев, вон из класса, — спокойно приказал Селиван Аркадьевич, — а завтра пусть мать придет. Мне твои фокусы надоели.

И он продолжал объяснять урок, пока Митька медленно и обреченно складывал в портфель свои тетради и книжки.

Потом он, сгорбившись, двинулся к двери и все, затихнув, глядели на него.

— Все из-за Таньки. Из-за нее, из-за нее! Это она все устроила, — злорадно прошептала на весь класс вредная сплетница Пузакова Таисия.

Митька услыхал это и вздрогнул, и на миг остановился, но потом снова медленно побрел к выходу.

И Селиван Аркадьевич, видно, тоже услышал, потому что вдруг прокашлялся, вроде бы даже каким-то смущенным кашлем, и неожиданно сказал:

— Это… кхм… Линев! Ладно, иди проветрись, а мать можешь не звать. На сей раз прощаю. Но в следующий раз, — голос его уже уверенно зарокотал, — если еще в классе услышу, настанет у тебя плохая жизнь, понял?

Митька, не оборачиваясь, кивнул и вышел вон из класса в пустой, гулкий коридор, зацокал по кафелю подковками.

Пузакова Таисия, которая ни в коем случае не разрешала называть себя Таськой, потому что считала имя это неблагозвучным и слишком простецким, и потому называемая всеми просто Пузо, трещала, захлебываясь:

— Я все знаю! Я все, девочки, как есть, знаю! Эта воображала на Митьку директору нажаловалась. Она еще давным-давно, еще когда мы с ней незнакомые были и потому дружили, говорила, что Линев про нее в лифте «дура» написал. Она, эта Танька, нос-то задирает, девочки, задирает! Говорит мне — сплетница, а сама прямо — директору. Ждала, ждала и выждала! Я все, как есть, девочки, знаю! Ей-богу, знаю!.

Митька услыхал это случайно. Вот уж три дня, как он себе места не находил. Таня в школе не появлялась.

Девочки, которые были у нее дома, говорили, что она больна, у нее грипп или даже свинка, но Митька-то знал, что это все враки. Свинкой в малышовой группе детсада болеют, а грипп в Ленинграде уже прошел. Кончился грипп.

Митька считал, что Таня просто от несправедливых его слов заболела.

И он не знал, куда себя деть, что сделать.

Митька казнился, переживал, хотел пойти к ней домой, будто общественник и делегат, но испугался, что Таня не захочет с ним разговаривать и тогда ему совсем уже будет труба.

А тут еще этой сплетницы такие дурацкие слова.

Но тут к Пузаковой Таисии подошла Надя и сказала:

— Эх, была бы ты, Пузо, чуточку поумней и не такой дохлой, вот бы наложила я тебе по шее! Ох, и дала бы я тебе за твой очень длинный язык фиолетового цвета!

Пузакова Таисия взвизгнула и попятилась.

— Во бешеная! Во бешеная! — заверещала она. — Танечка ваша, воображала, наябедала, а она лезет и еще обзывается. Что, неправда?!

— Совсем ты глупое, Пузо, пустое, как барабан. Ну ни капельки в твоих словах нету правды, — печально сказала Надя и отошла.

И, видно, так она это сказала убедительно, что даже оскорбленная Пузакова Таисия притихла и не произнесла ей вслед ни словечка, а другие девчонки от нее отодвинулись, будто не у Тани, а у нее была опасная болезнь — свинка, очень заразная для людей. А Митьке захотелось подойти к Наде и поцеловать ее. Никогда в жизни не хотелось ему такое, а тут вдруг захотелось. Но он знал, что ничего из этого не получится, не такой Надя человек, чтобы целоваться с теми, кто обижает ее друзей.

А потом Митька узнал, что Таня действительно больна, настоящей болезнью, называется она бронхит и случается от простуды, а не от обидных слов.

Но узнал он и другое, — девчонки рассказали, а им Танина мама, — что перед тем как заболеть, Таня целый день не была дома, пришла только вечером, закоченевшая вся, как ледышка, с мокрыми ногами, без варежек, она их где-то потеряла, и с красными, будто заплаканными, глазами.

А когда мама и папа стали ее ругать и спрашивать, где она была, Таня ничего не захотела рассказывать, а только повторяла одно и то же тусклым голосом: «гуляла». Тусклым — это ее мама сказала, потому что она звукорежиссер и понимает, какие бывают у людей голоса. А на следующий день у Тани поднялась температура, сделался сильный кашель и вот — бронхит.

И когда Митька все это узнал, то понял, что хоть и бронхит, а все равно он ужасно виноват, что, конечно же, из-за него она простудилась. Наверное, бродила целый день по морозу, обиженная, замерзшая, одинокая, печальная, с мокрыми ногами, гордая, без варежек, несчастная, и думала: какая свинья этот Митька Линев!

И когда Митька понял все это, ему тоже захотелось заболеть.

Он сунул в один карман варежки, в другой шарф и стал упрямо бродить вокруг дома совсем одинокий и печальный.

И пытался думать печальные умные мысли.

Но умных, как назло, почему-то в голову не приходило, лезла всякая дрянь.

«Ну, варежки потерять, конечно, можно, это запросто, — думал он, — но вот что интересно: как это она умудрилась ноги промочить? Ведь ни одной лужи нигде в такой мороз не найдешь. Нева и та замерзла».

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая