Пляски теней (СИ) - Клецко Марина - Страница 23
- Предыдущая
- 23/36
- Следующая
ГЛАВА 25
ИСПОВЕДЬ
В тот день у исповедальной тумбочки дежурил отец Владимир. Высоченный, широкоплечий, густобородый, с жесткими чертами умного лица, он вызывал у Александра искреннее уважение. Впрочем, не только у Александра. На исповедь к отцу Владимиру, зная его добрый нрав, старались попасть многие. Ярый инквизиторский запал этому городскому батюшке был чужд, на кающихся грешников он молнии не метал. Слушал их излияния терпеливо, внимательно, советы давал умные и часто нестандартные.
Доктор стоял в очереди на исповедь долго, около часа, смотрел на отрешенные лица людей, на отблески мерцающих свечей, вдыхал волнами наплывающий запах ладана. Как здесь хорошо и спокойно. Уйдем мы, а наши внуки так же будут ждать исповедь, пряча глаза и украдкой вздыхая. Будут задавать те же вопросы и получать на них те же ответы. Или не получать их… Хорошо мусульманам, имеют нескольких жен, законных, религией одобренных, и нет у них ни угрызений совести, ни этого проклятого самобичевания. Живут себе и в ус не дуют… И библейский царь Давид, псалмы которого словно огненный бич для всякой дряни, имел девяносто жен и тысячу наложниц. Почему у него было это право, а у нас его нет?... Права любить многих, убивать своих личных врагов, оставлять на поле боя тысячи трупов, а потом, в своей святости смотреть с высоты на кучку кающихся грешников, в приступе покаяния посыпающих голову пеплом.
– Я жене изменил, батюшка.
– Скверное дело, – помолчав, молвил священник. В последнее время городской доктор каялся все больше в помыслах да в грехах мелких, незначительных. Говорил, что врагов ни простить, ни тем более возлюбить не может, сетовал, что в церкви не о Боге думает, а все больше красивых женщин разглядывает, ну, там пост нарушил, выпил лишнего, матом выругался – это разве грехи, так, рябь житейская… А тут такое! – Скверное дело, – еще раз повторил батюшка.
– Да, куда хуже, – согласился доктор. – Каюсь, батюшка, но… не раскаиваюсь.
– Это как? – изумился отец Владимир.
– Я люблю ее. И сделать с этим ничего не могу.
– Прискорбно, – батюшка опять вздохнул. – А почему решили, что любите? Может так, игра плоти одна? Возраст, гормоны…
– Ох, батюшка, если бы, – усмехнулся Александр. – Какие там гормоны! Я уже давно научился контролировать свои сексуальные эмоции. Понимаете, мне от нее немного надо: просто видеть, голос слышать. Быть рядом и дышать одним воздухом… Вот так. Когда почувствовал это, тогда и понял, что люблю. И сам не рад, поверьте.
Священник молчал.
– Молитесь, чтобы Господь вас вразумил, – наконец сказал он. – И я за вас помолюсь… Но до причастия не допускаю. – С этими словами батюшка осенил доктора крестным знамением и отпустил восвояси.
Закончилась служба, и Александр вышел из церкви. На крыльце обернулся к двери, перекрестился, почувствовал легкий озноб. В воротах, не глядя, дал нищенке какие-то деньги и пошел дальше, ступая по лужам.
Привычный, устойчивый мир был разрушен. Ни семьи, ни Церкви за спиной. Только любовь. Неправильная, недопустимая любовь к чужой жене. Без благословения Церкви, запрещенная по законам общества. Опять нахлынула волна сомнений: разве можно быть в чем-то уверенным? В себе, в Маше, в наших чувствах, в нашем выборе… Я отказался от всего, но надолго ли все это? Насколько прочно то, во имя чего я это сделал? Хватит ли у Маши духа на то же самое? Не испугается ли она, ведь впереди катастрофа… Надо быть идиотом, чтобы не понимать, какая впереди катастрофа…. Дай Бог, чтобы наши близкие отпустили нас без войны: без душераздирающих истерик, без гнусных бытовых разборок, без ненависти … Хватит ли ей духа все это выдержать? Она может просто испугаться, и я малодушно поползу обратно, каясь в своей преступной слабости, вымаливая прощения и у Церкви, и у людей – у всех, кого предал. Меня простят, конечно. Бог милостив, а люди любят пожалеть слабых и безвольных. Буду механически жить дальше, правильный, послушный, с нимбом на голове… с этими бессмысленными, предсказуемыми и никчемными разговорами с людьми, которые мне давно уже не интересны, с еженедельными, уже осточертевшими пикниками на природе, с одиночеством, которое я пытаюсь скрыть даже от самого себя. Буду жить по-прежнему. И ждать смерти.
Внезапно Александр почувствовал злость. Нет, не дождутся! Кто сказал, что нельзя нарушать правила? Не тобой придуманные правила чужой игры? Так и просидишь в своей каморке перед нарисованным на холсте очагом, пока кто-то другой не проткнет своим носом дыру в другой мир, пока кто-то другой не разорвет эту намалеванную ложь, этот бред, в котором нас заставляют жить. Нет! Я буду играть свою игру. По своим правилам. А там … будь что будет! Так, наверное, солдат, подымаясь в атаку навстречу пулеметному огню, чувствует свободу обреченного. Шансов почти нет. Почти…
Доктор достал телефон и включил его. На экране высветились два непринятых звонка. Оба от Маши. Ну, вот. А ты боялся одиночества… Александр громко рассмеялся, невольно испугав какую-то благообразную старушку, проходившую мимо.
ГЛАВА 27
GAME OVER
Это был последний разговор между ними. Они сидели на кухне, друг против друга.
Маша смотрела на мужа и думала о том, что все могло быть иначе. И даже с этим, сидящим напротив мужчиной, уже совсем чужим, далеким, все могло быть иначе. Нужно было просто быть собою. Не плыть по течению, не подстраиваться, не угождать, не носиться, словно дрессированная обезьянка, по чужим городам, не быть двужильной теткой, которая месит цемент, рубит дрова и вскапывает огород, а в перерывах между этим печет пирожки с капустой и пишет никому не нужные истории о местных подвижниках. Ах, какая замечательная жена! Работящая, улыбчивая, скромная, милая и покладистая. Милочка, не хотите ли подставить другую щеку? Конечно, конечно, если вам так удобнее!
Нужно было просто быть собой. Слабой, беззащитной овечкой или же, напротив, брезгливой, высокомерной и самолюбивой стервой – какой угодно, но только не марионеткой на нитке. И лгать было нельзя. Прежде всего, себе. Какое-то сладостное, мазохистское самоистязание! Многолетнее насилие над собственной личностью, двадцать лет непрерывного безумия... Жить, надеясь на чужой успех, думая, когда, в какой момент наконец-то выстрелит гениальность одаренного мужа, и при этом забывать о себе, о своих чувствах, о своих планах. Как будто тебя нет. Ты уже исчезла. Растворилась. Не человек – фантом! Все на алтарь чужих амбиций и чужого самоутверждения! Все на жертвенник чужой судьбы! А как же иначе? Ведь любовь – это служение, полное растворение в семье, в своем партнере. Нельзя давить на мужчину, нельзя попирать его мужское эго, нельзя обрезать ему крылья – нельзя, нельзя, нельзя! Дрожи, задыхайся, отказывайся от огромной разнообразной жизни, а главное – будь жертвой и покорно жди, когда твоя жертвенность станет нормой, сольется с тобой, прорастет в тебе гнилыми спорышами. Будь смиренной, послушной, безропотной, кроткой – обманывай всех, разыгрывая эту идеально лживую семейную роль. Милая, все понимающая жена, воющая в пустом доме от отчаяния.
Но теперь есть тот, с которым не нужно притворяться. Кто сам не терпит лжи. Тот, с кем ты настоящая. Кто искренне недоумевает, когда ты сглаживаешь острые углы, когда ты лжешь, стараясь притушить любой конфликт. Живи на полную катушку, говорит он, будь настоящей! Не оглядывайся по сторонам, не заискивай, не угождай. Хочешь орать – ори! Хочешь драться – вперед! Люби, если тебя разрывает на части, но только не лги! Это твоя жизнь и больше ничья!
- Предыдущая
- 23/36
- Следующая
