Леди Сьюзан (сборник) - Остин Джейн - Страница 20

• Предыдущая
• 20/48
• Следующая

– Поскольку до сих пор он не открывал мне своих чувств, у меня нет причин считать, что он их ко мне когда-либо испытывал, – заявила Жанетта.

– Он, конечно же, обожает вас, – возразила София, – в том не может быть никаких сомнений… Чувство непременно должно быть взаимным. Разве он никогда не останавливал на вас восхищенного взгляда… не сжимал нежно вашу руку… не ронял непрошеную слезу… не выходил неожиданно из комнаты?

– Ни разу, – отвечала она, – насколько я помню. Он, разумеется, выходил из комнаты, когда его визит подходил к концу, но никогда не удалялся слишком неожиданно или не поклонившись.

– Право же, милочка, – заметила я, – вы, должно быть, ошибаетесь, поскольку совершенно невозможно, чтобы он хоть раз смог покинуть вас, не проявляя смущения, отчаяния или поспешности. Задумайтесь хоть на мгновение, Жанетта, и вы не сможете не понять, как абсурдно предполагать, будто он мог хоть раз отвесить поклон или вести себя как любой другой человек.

Уладив данный момент к нашему удовлетворению, мы решили обдумать и решить, каким образом нам следует поставить Маккенри в известность по поводу положительного мнения, имевшегося на его счет у Жанетты… Наконец мы договорились отправить юноше анонимное письмо, которое София составила в следующей манере:

«Ах! Счастливый возлюбленный прекрасной Жанетты. Ах! Любезный обладатель сердца девы, рука которой предназначена другому, почему Вы откладываете признание в чувствах их милому предмету? Ах! Подумайте, что несколько недель мгновенно положат конец смелым надеждам, кои Вы сейчас, возможно, лелеете, соединив несчастную жертву жестокости отца с отвратительным и ужасным Грэхемом.

Увы! Почто Вы так жестоко потворствуете будущему несчастью ее и себя самого, не решаясь сообщить ей план, несомненно, давно уже захвативший Ваше воображение? Тайный союз мгновенно обеспечит блаженство обоих».

Милый Маккенри, чья скромность, как он потом уверил нас, была единственной причиной, по которой он столь долго скрывал силу своих чувств к Жанетте, получив это письменное разрешение, помчался на крыльях любви в Макдональд-Холл и так горячо признался в чувствах той, что вызвала их, что уже после нескольких бесед тет-а-тет мы с Софией испытали удовлетворение, видя, как они отправляются в Гретна-Грин[16] – место, выбранное ими из многих других для празднования своего бракосочетания, хоть оно и находилось на значительном расстоянии от Макдональд-Холла. Adieu.

Лаура.

Прошло уже почти два часа с момента их отъезда, прежде чем у Макдональда или Грэхема возникли какие-либо подозрения о происшедшем. И даже тогда они могли бы оставаться в неведении, если бы не маленькая неприятность. София однажды случайно открыла своим ключом один из ящиков стола в библиотеке Макдональда и обнаружила, что это то самое место, где он хранит важные бумаги, а среди них – и несколько банкнот внушительного номинала. Своим открытием она поделилась со мной; и придя к обоюдному согласию по поводу того, что такой негодяй, как Макдональд, заслуживает, чтобы его лишили денег, вероятно, добытых нечестным путем, мы решили: в следующий раз, когда одна из нас будет случайно проходить мимо библиотеки, она возьмет одну или несколько банкнот из ящика. Этот благонамеренный план мы часто и успешно приводили в исполнение; но увы! именно в день побега Жанетты, когда София величественно перекладывала пятую банкноту из ящика в собственный кошель, ее занятие было абсолютно неожиданно и дерзко прервано появлением самого Макдональда – появлением непредвиденным и чрезвычайно поспешным. София (которая обычно была необычайно мила, но когда ее вынуждали обстоятельства, могла проявлять достоинство, свойственное ее полу) мгновенно приняла неприступный вид и, бросив сердитый взгляд исподлобья на бестрепетного преступника, надменным тоном вопросила, по какой причине ее уединение было столь дерзко нарушено. Бесстыдный Макдональд, даже не пытаясь оправдаться в преступлении, в котором его обвиняли, подло попытался упрекнуть Софию в том, что она низко, обманным путем лишает его денег… Слова его оскорбили достоинство Софии: «Подлый негодяй, – воскликнула она, поспешно возвращая банкноту обратно в ящик, – как смеете вы обвинять меня в деянии, от одной лишь мысли о котором я заливаюсь краской?!» Подлого негодяя ее слова не убедили, и он продолжал бранить несправедливо оскорбленную Софию в таких выражениях, что наконец ожесточил нежную мягкость ее натуры и принудил отомстить, сообщив и о бегстве Жанетты с возлюбленным, и об активном участии, которое мы обе принимали в данном деле. В этот момент в библиотеку вошла я и, как ты можешь себе представить, почувствовала себя не менее оскорбленной, нежели София, услышав надуманные обвинения злобного и презренного Макдональда.

– Подлец! – воскликнула я. – Как смеете вы столь нагло пытаться запятнать безупречную репутацию столь чистого совершенства? Почему же вы тогда не подозреваете и меня в подобном?

– Успокойтесь, мадам, – ответил он, – я действительно подозреваю и вас тоже, а потому не могу не желать, чтобы вы обе покинули мой дом менее чем через полчаса.

– Мы уйдем охотно, – ответила София, – сердца наши давно презирают вас, и одна только дружба с вашей дочерью могла побудить нас столь длительное время оставаться под крышей вашего дома.

– Ваша дружба с моей дочерью проявилась самым ярким образом в том, что вы толкнули ее в объятия беспринципного охотника за приданым, – заметил мистер Макдональд.

– Да! – воскликнула я. – Несмотря на все невзгоды, судьба дарует нам некоторое утешение в том, что этим актом дружбы с Жанеттой мы полностью сняли с себя какие-либо обязательства, которые имели по отношению к ее отцу.

– Утешение, должно быть, весьма приятное для ваших возвышенных душ, – сказал он.

Упаковав свои платья и ценности, мы покинули Макдональд-Холл и, пройдя мили полторы, сели подле чистого, прозрачного ручья, дабы освежить свои измученные члены. Выбранное нами место прекрасно подходило для размышлений. Роща высоких вязов укрывала нас с востока… заросли высокой крапивы – с запада… Перед нами бежал лепечущий ручей, а за нашими спинами пролегал широкий тракт. Настроение наше способствовало размышлениям, а природные склонности – любованию таким прекрасным пейзажем. Обоюдное молчание, на некоторое время овладевшее нами, наконец было прервано моим восклицанием:

– Какое чудесное место! Увы, и почему здесь нет Эдварда и Августа, чтобы наслаждаться этими красотами вместе с нами?

– Ах! Возлюбленная моя Лаура, – вскричала София, – сжалься, воздержись, не вызывай в моей памяти печальный образ моего мужа! Увы, я бы все отдала, лишь бы узнать судьбу моего Августа! Узнать, находится ли он все еще в Ньюгейте или его уже повесили. Но никогда не удастся мне справиться со своей нежной чувствительностью и начать расспрашивать о нем. О! Умоляю, никогда более не повторяй при мне его возлюбленное имя… Это слишком глубоко ранит меня… Я не могу слышать, как ты говоришь о нем, и не страдать…

– Прости меня, моя София, за то, что непреднамеренно обидела тебя… – ответила я… а затем, сменив тему, предложила ей восхититься благородным величием вязов, укрывавших нас от восточного зефира[17].

– Увы! Моя Лаура, – ответила она, – избегай столь грустной темы, умоляю тебя. Не рань снова мою чувствительность наблюдениями о вязах. Они напоминают мне об Августе. Он был похож на них – высокий, гордый – и обладал тем благородным величием, которым ты восхищаешься, глядя на эти деревья.

Я умолкла, боясь опять невольно причинить ей страдания, выбрав для беседы тему, которая вновь может напомнить ей об Августе.

– Почему ты ничего не говоришь, моя Лаура? – спросила София после недолгого молчания. – Я не в силах выносить тишины; ты не должна оставлять меня наедине с моими мыслями: они вновь и вновь возвращаются к Августу.

• Предыдущая
• 20/48
• Следующая