Леди Сьюзан (сборник) - Остин Джейн - Страница 43

• Предыдущая
• 43/48
• Следующая

Мистер и миссис Джонс были людьми довольно высокими и очень вспыльчивыми, но во всех остальных отношениях слыли благонравными и хорошо воспитанными. Чарльз Адамс был любезным, образованным и очаровательным молодым человеком такой ослепительной красоты, что смотреть на него решались разве что орлы.

Старшая мисс Симпсон обладала приятной внешностью, приятными манерами и приятным характером; портило ее лишь безграничное честолюбие. Ее младшая сестра Сьюки отличалась завистливым, язвительным и злобным нравом; к тому же она была маленькая, толстая и некрасивая. Сесилия (самая младшая), напротив, была идеально красива, но слишком жеманна, чтобы считаться приятной.

Леди Вильямс, вдова с приличным наследством и следами былой красоты на лице, состояла из одних достоинств: несмотря на свою благожелательность и беспристрастность, она была также щедрой и искренней; несмотря на набожность и доброту – одухотворенной и любезной; несмотря на элегантность и миловидность – изысканной и привлекательной.

Джонсоны любили друг друга и, несмотря на незначительное пристрастие к выпивке и игре в кости, обладали большим количеством положительных качеств.

Вот такая компания собралась в элегантной гостиной поместья Джонсон-Корт, и среди женских масок самой замечательной была обворожительная наложница султана. Из мужских же наибольшее восхищение у всех вызвала маска Солнца. Лучи, исходящие из ее глаз, хоть и походили на лучи славного светила, однако бесконечно превосходили их. Они были столь ослепительны, что никто не решался подойти к ним ближе, чем на полмили; таким образом, сей джентльмен один занял лучшую часть комнаты, притом что помещение было не более трех четвертей мили в длину и половины в ширину. Осознав наконец, что безжалостные лучи представляют большое неудобство для собрания, вынуждая гостей толпиться в углу комнаты, джентльмен прикрыл глаза, в результате чего обнаружилось, что это Чарльз Адамс в своем обычном зеленом сюртуке и совершенно без маски.

Когда присутствующие несколько успокоились, их внимание привлекли две маски домино, занятые жарким спором; они были очень высокими, но казалось, что во всех остальных отношениях они обладают положительными качествами. «Вот эти, – воскликнул проницательный Чарльз, – эти – мистер и миссис Джонс!» – и так оно и оказалось.

Никто не мог догадаться, кто скрывается под маской наложницы! Пока наконец она не обратилась к прекрасной Флоре, нарочито небрежно облокотившейся на спинку дивана, со словами: «О Сесилия, как бы мне хотелось стать той, кого я изображаю» – и не была раскрыта безошибочным гением Чарльза Адамса как элегантная, но честолюбивая Каролина Симпсон; особу же, к коей она обратилась, он верно определил как ее очаровательную, но жеманную сестру Сесилию.

Общество теперь перешло к ломберному столу, где сидели три маски домино (каждая держала в руке бутылку) и казались весьма занятыми; но дама в образе Добродетели поспешно покинула ужасную сцену, в то время как маленькая толстая женщина, одетая в маску Зависти, наоборот, придвинулась поближе к трем игрокам. Чарльз Адамс был, как всегда, догадлив: он вскоре понял, что за столом сидят трое Джонсонов и что Зависть – это Сьюки Симпсон, а Добродетель – леди Вильямс.

После этого маски были сняты и общество удалилось в другую комнату, дабы поучаствовать в утонченном и прекрасно организованном развлечении, после которого, вследствие того что трое Джонсонов очень быстро подавали новые бутылки, всю компанию (не исключая даже Добродетели), мертвецки пьяную, домой пришлось нести.

Целых три месяца маскарад давал обитателям Тунеядшира богатую пищу для разговоров; но ни один участник его не был удостоен таких разглагольствований, как Чарльз Адамс. Исключительность его наряда, лучи, исходящие из его глаз, живость ума и tout ensemble[58] от его личности покорили сердца столь многих юных дам, что из шести присутствовавших на маскараде лишь пять остались непокоренными. Алиса Джонсон была той несчастной шестой, чье сердце оказалось не в силах противостоять могуществу его чар. Но поскольку моим читателям может показаться странным, что достоинство и исключительность, которыми обладал Чарльз Адамс, сумели завоевать лишь ее сердце, необходимо сообщить им, что все три мисс Симпсон были защищены от его влияния тщеславием, завистью и самолюбованием.

Каролина думала лишь о том, чтобы найти себе титулованного супруга; у Сьюки такое откровенное превосходство могло вызвать одну лишь зависть, но никак не любовь; Сесилия питала слишком нежные чувства к собственной персоне, чтобы распространять их на кого-то еще. Что же касается леди Вильямс и миссис Джонс, то первая была слишком умна, чтобы влюбиться в мужчину настолько моложе ее самой, а последняя, хоть и очень высокая и страстная, слишком любила своего мужа, чтобы думать о других.

Однако, несмотря на всевозможные старания мисс Джонсон обнаружить в Чарльзе Адамсе хоть какое-нибудь чувство по отношению к ней, его холодное и равнодушное сердце, судя по всему, оставалось свободным; вежливый со всеми и ко всем равнодушный, он оставался собой – очаровательным, оживленным, но бесчувственным Чарльзом Адамсом.

Однажды вечером Алиса, несколько разгоряченная вином (случай не такой уж необычный), решила пойти поискать облегчения своему запутавшемуся разуму и томящемуся от любви сердцу в беседе с премудрой леди Вильямс.

Девушка обнаружила ее светлость дома, как это обычно и бывало, поскольку леди Вильямс не любила выходить в свет и, подобно великому сэру Чарльзу Грандисону[59], предпочитала отказывать себе в удовольствии, находясь дома и считая этот модный способ отделаться от надоедливых визитеров лишь немногим лучше откровенного двоемужия.

Несмотря на выпитое вино, Алиса пребывала в необычно плохом настроении; она не могла думать ни о ком другом, кроме Чарльза Адамса, не могла беседовать ни о ком, кроме него, и, говоря коротко, так разоткровенничалась, что леди Вильямс вскоре догадалась о неразделенной любви, которую девушка к нему испытывала; это вызвало у ее светлости жалость и сострадание, и она обратилась к Алисе в следующей манере:

– Я слишком ясно вижу, дорогая мисс Джонсон, что ваше сердце не смогло противостоять пленительным чарам этого молодого человека, и мне вас искренне жаль. Это ваша первая любовь?

– Да.

– Мне еще печальнее слышать это; я и сама – грустный пример страданий, обычно сопровождающих первую любовь, и намерена в будущем избегать подобных невзгод. Хотелось бы мне, чтобы вам еще не поздно было последовать моему примеру; если нет, постарайтесь, дорогая девочка, оградить себя от такой великой опасности. Вторая любовь редко сопровождается серьезными последствиями, а потому против нее я ничего не могу сказать. Храните себя от первой любви, и вам не нужно будет бояться второй.

– Мадам, вы упомянули, что и сами пострадали от беды, которой по доброте душевной желаете мне избежать. Окажете ли вы мне любезность, поведаете ли историю вашей жизни и приключений?

– Охотно, милая.

– Отец мой был джентльменом, обладавшим значительным состоянием, проживал в Беркшире со мной и еще несколькими единственными своими детьми. Мне было всего шесть лет от роду, когда меня постигло несчастье: скончалась моя матушка; поскольку я была еще маленькой и хрупкой, мой отец решил не отсылать меня в школу, а предоставить заботам опытной гувернантки, которая бы занялась моим воспитанием в домашних условиях. Братьев моих отправили в школы, подходящие им по возрасту, а сестры, все моложе меня, остались на попечении своей няни.

Мисс Дикинс была превосходной гувернанткой. Она наставляла меня на путь добродетели; под ее присмотром я с каждым днем становилась все любезнее и, возможно, к данному моменту почти достигла бы совершенства, если бы мою наставницу не вырвали из моих объятий, не успело мне исполниться и семнадцати лет. Никогда не забыть мне ее последних слов. «Дорогая Китти, – сказала она, – спокойной ночи». Больше я ее не видела, – продолжала леди Вильямс, вытирая слезы. – В тот же вечер она сбежала с дворецким.

• Предыдущая
• 43/48
• Следующая