Неизвестное наше тело - Нудельман Рафаил Ильич - Страница 22

Нервные клетки супрахиазматического ядра, работая циклически, посылают такие же циклические сигналы в соседние участки гипоталамуса, которые заведуют циклическим включением и выключением других генов, что приводит к такому же циклическому производству определенных гормонов, прежде всего — мелатонина. Эти гормоны расходятся по организму, вызывая суточную смену тех или иных больших и малых процессов — сна, аппетита, физической активности, а также неприметных нам таких же суточных изменений в разных тканях и органах.

Но этот механизм — далеко не единственные «биологические часы» в человеческом организме. Клетки с такой парой циклически работающих генов есть не только в мозгу, но и в других частях тела, вплоть до кожи и желудка — да, и желудка, причем нарушения работы этих часов — которые, в свою очередь, корректируются сигналами, приходящими к ним из мозга, — влечет за собой ряд расстройств пищеварения и болезней печени. А некоторые специалисты даже возлагают на эти нарушения циркадного ритма также и определенную долю вины за ожирение.

Вернемся теперь к СДВГ. Британские исследователи, занявшись жалобами таких больных на «проблемы со сном», поняли, что и здесь виною могут быть нарушения циркадного ритма «биологических часов» в организме этих людей. Поэтому они решили поглубже изучить их суточную активность. Для этого они отобрали тринадцать взрослых с диагнозом СДВГ и девятнадцать людей для сравнения, соответствующих им во всем, кроме болезни. У всех участников эксперимента в течение многих суток проверяли степень физической активности в разные часы и одновременно брали образцы слюны для измерения уровня работы «часовых генов» и вырабатываемых в организме гормонов — мелатонина и кортизола. И вот что обнаружили.

Прежде всего оказалось, что люди с диагнозом СДВГ в целом более активны, чем полностью здоровые люди (что не удивительно, поскольку буква «Г» в названии болезни как-никак означает «гиперактивность»), но их повышенная активность сдвинута по времени: пик ее приходится ближе к вечеру (и они сами зачастую называют себя «вечерними людьми»). Кроме того, им много труднее засыпать: им требуется около часа в постели, прежде чем удастся уснуть по-настоящему. Но самые интересные данные принесло изучение ритма активности тех двух генов, которые составляют основу «биологических часов» — BMAL1 и PER2. У здоровых людей эта активность менялась за сутки с четко выраженным ритмом: рост днем, пик в середине каждого дня, спад к ночи. А вот у людей с СДВГ этого ритма не было. Не то чтобы он был сдвинут на несколько часов ближе к ночи или к утру — его попросту не было совсем: их «часовые гены» работали практически одинаково и днем, и ночью.

Не менее интересными оказались графики производства гормонов. У здоровых людей обнаружилась четкая синусоида производства мелатонина — того гормона, который достигает пика к вечеру и разносит сигналы центральных «часов» по всему организму, сообщая, что наступила ночь и пора снизить активность (его недаром называют иногда «гормоном сна»). У людей с СДВГ тоже выявилась синусоида, но менее четко выраженная, как бы «приплюснутая». А график производства кортизола у них оказался сдвинут на два-три часа относительно времени пробуждения. Это объясняет, почему такие люди по утрам, как правило, жалуются на сонливость.

Но вот что особенно интересно: кортизол, как известно врачам и биологам, не только способствует переработке сахаров и других веществ в организме — этот стероидный гормон также активизирует антистрессовые реакции. А стресс, как опять же известно, способен вызвать определенные изменения в поведении людей. И тут открывается интересная возможность: а не может ли этот временной сдвиг производства кортизола вызывать также и те особенности поведения, которые характерны для СДВГ? Иными словами, возникает еретическая мысль: не является ли СДВГ просто результатом разлада циркадного ритма, «порчи» «биологических часов»? Но с другой стороны, сразу же напрашивается и другая догадка: ведь возможно и обратное — что это особенности СДВГ вызывают разлад циркадного ритма.

Короче, видны какие-то странные связи. Так что есть над чем задуматься. Не все, оказывается, исчерпано прежними теориями.

Мужчины отличаются от женщин не только тем, о чем вы сразу подумали, но прежде всего своей мужской хромосомой. Хромосома — это завернутая в защитные белки молекула ДНК, одна из 23 парных молекул ДНК, которые составляют наш геном. 22 пары из этих 23 представляют собой наши «телесные» хромосомы (гены на них определяют свойства нашего тела), а хромосомы 23-й пары, кроме некоторых свойств тела, определяют также наш пол: если в паре две женские хромосомы, это женское тело, если одна женская, одна мужская — тело мужское. Хотя мужская половая хромосома по размеру и числу генов много меньше женской, на ней есть один участок, который всем командует: если он есть в геноме, этого достаточно — человек является мужчиной, точка, даже если он трансвестит.

И это не всегда ему хорошо, этому человеку, потому что биологи не раз предсказывали, особенно в последнее время, что мужская половая хромосома, и без того, как я уже сказал, маленькая, с каждым веком будет становиться все меньше и, возможно, в конце концов даже вообще исчезнет. Это не значит, что исчезнут мужчины: те же ученые думают, что упомянутый «главный участок» переселится на какую-нибудь телесную хромосому, — но никто не знает, как это великое переселение пола повлияет на выработку тех гормонов (прежде всего тестостерона), которые делают мужчин мужчинами не только внешне, о чем вы сразу подумали, но также сущностно, поскольку управляют активностью клеток, заведующих выработкой спермы. Правда, в последнее время другие ученые выступили с критикой этих пессимистических представлений о будущем мужской половой хромосомы, но на смену этой тревоге тут же пришла другая, и о ней я как раз и хотел поговорить.

Есть проблема, господа. Изложу ее словами специалиста, доктора Линдемана из Новой Зеландии. Вот что он пишет: «Средний мужчина выбрасывает при эякуляции около 2,75 миллилитра спермы, примерно 180 миллионов сперматозоидов. Если это число падает ниже 20 миллионов, обычно возникают проблемы с оплодотворением. 20 миллионов сперматозоидов — это очень много, откуда же проблемы? Дело в том, что приходят к яйцеклетке очень немногие. Огромная часть вообще не достигает фаллопиевой трубы, в конце которой находится яйцеклетка, большая часть оставшихся не доходит до ее конца, дошедшие погибают в безуспешной атаке на защитную оболочку яйцеклетки. Считается, что цели достигает 1 сперматозоид из миллиона. Из этого видно, что для успешного зачатия крайне важно общее число сперматозоидов. К сожалению, по данным многих исследований, это число, которое в 1940 году составляло 380 миллионов, в 1990 году понизилось до 180 миллионов, то есть уменьшилось более чем вдвое». Конец цитаты.

Господа, нас явно хотят взять если не мытьем, так катаньем. Нам говорят, что наши сперматозоиды исчезают. Если за недавние пятьдесят лет их число уменьшилось на 200 миллионов, то легко сообразить, даже без высшего образования, что это число каждые 10 лет падает на очередные 40 миллионов. Значит, сегодня оно уже меньше 100 миллионов, а еще через двадцать лет достигнет критического минимума. Что, наши дела действительно так плохи? И если да, то почему? Кто, как говорится, виноват и что делать?

Но прежде всего не будем поддаваться панике. Двадцать лет у нас еще в запасе есть, поэтому без суеты обратимся к литературе. А она говорит нам, что цифры, приведенные доктором Линдеманом, — это цифры двадцатилетней давности. В 1992 году почтенный «Британский медицинский журнал» опубликовал анализ шестидесяти с лишним исследовательских работ, проведенных за предшествующие годы, и этот анализ показал, что за пятьдесят предшествующих лет число сперматозоидов в одном миллилитре спермы упало со 113 миллионов до 66 миллионов. Значит, 66 миллионов — это на 1992 год. А как сегодня? Исправилось положение? Увы, расслабляться рано. Судя по сегодняшним данным, «обратный отсчет» продолжался и после 1990 года. Не так давно были опубликованы результаты очень широкого (в масштабах всей страны) обследования французских мужчин (около 30 тысяч человек), охватившее 1989–2005 годы. Цифры эти были замечены всеми газетами мира и вызвали легкую дрожь в международном масштабе. Они показали, что за эти семнадцать лет количество сперматозоидов у среднего француза упало на 32,2 процента. Сегодня это число составляет 50 миллионов, а доля «доброкачественных» сперматозоидов уменьшилась с 60,9 до 52,8 процента.