Колокола Бесетра - Сименон Жорж - Страница 20

• Предыдущая
• 20/48
• Следующая

Старшая медсестра снова выходит и возвращается со шприцем и ампулой.

Профессор собственноручно втыкает иглу и медленно вводит лекарство, не отрывая глаз от лица Могра.

Что ему грозит? Обморок? Остановка сердца? Или они хотят его усыпить, раз следят за реакцией? Он до скрипа стискивает зубы и вдруг чувствует, как начинают подергиваться руки и ноги. Обе руки и обе ноги? Этого он не знает.

Могра хочет оттолкнуть профессора, выскочить из постели и убежать. Один взгляд Одуара, и ему тут же приходят на помощь: Могра удерживают на кровати, а профессор продолжает вводить лекарство.

Спать Могра пока не хочется. Шприц пуст. Профессор выпрямляется и протягивает его старшей медсестре.

— Ну, вот и все, — бормочет он, утирая лоб. — Больше никто вас мучить не будет.

Страдает ли профессор из-за того, что заставляет страдать других? Судя по его смущенному виду, да. Он берет сигарету, которую протягивает ему м-ль Бланш. Она, видно, знает, когда ему нужно закурить.

— Не тревожьтесь, если почувствуете себя хуже, чем вчера. Это лишь небольшое осложнение.

Сиделка уже говорила об этом, хотя и не имела права. Врач должен решать, что нужно сообщать больному, а что не нужно. Субординация в этом мирке даже строже, чем за его пределами.

— Теперь, когда ваши дыхательные пути очищены, дышать будет легче.

Наверное, вас часто лечили пенициллином? Если так, то понятно, почему после первого укола была такая реакция.

Если ему снова ввели пенициллин, то почему же он немного осоловел? Но Могра слишком измучен, чтобы думать об этом. Он больше ни на кого не смотрит. Слышит дробь дождя о стекла, журчание воды в желобе, и постепенно эти звуки, словно монотонный стук колес, превращаются в мозгу в незатейливую мелодию.

Как он устал! Кажется, устал уже многие годы, целую вечность назад, но все равно продолжает идти, несмотря на искушение остановиться, прекратить сопротивление, отказаться от всего раз и навсегда.

А они все говорят. Но вот голоса начинают удаляться. Хлопает дверь.

Неизвестно почему, они на сей раз не оставили ее приоткрытой. Может, это дурной знак? Но Могра даже не знает, все ли они ушли.

Они поступили с ним очень плохо и, главное, сильно напугали. И отняли остатки веры в возможности человека.

В течение пятнадцати минут, показавшихся бесконечными, его прижимали к постели чужие руки, а он был не кем иным, как обезумевшим животным. Если бы мог кусаться, то непременно кого-нибудь укусил.

От этого Могра чувствует себя еще несчастнее. За все время, что он лежит здесь, его впервые охватывает подобная тоска.

Теплая рука гладит лоб. Но немного раньше эта же рука помогала им удерживать его на кровати. Рука человека, который ухаживает за ним, зарабатывая тем самым себе на жизнь.

Он хочет спать.

Спал он немного, неоднократно впадал в забытье, сны путались с реальностью, но большую часть времени Рене пролежал с закрытыми глазами, сознательно отгораживаясь от внешнего мира, как бы наказывая тем самым м-ль Бланш.

В палату приходили убирать две итальянки, и, подметая, задели за ножку кровати. Вскоре после того, как часы пробили одиннадцать, забежал практикант, постоял в метре от постели, глядя на него, и молча ушел.

Заходила и медсестра — ее Могра узнал по запаху и ощущению чего-то массивного рядом, — поставила капельницу с глюкозой и тоже ушла О парикмахере не шло даже и речи. И теперь, лежа с грязно-серыми щеками и подбородком, Могра по какому-то прихотливому пути добирается мыслями до отца, деда и друзей по «Гран-Вефуру».

Достаточно самой пустячной отправной точки, чтобы ему начали приходить в голову мысли, которые в нормальной обстановке он счел бы нелепыми.

У него хватает чувства юмора подумать, что сейчас он обладает точкой зрения человека, лежащего головой вниз. Однако совершенно не обязательно, чтобы в эту голову лезла только всякая ерунда. Ну что ж, посмотрим!

В сущности, люди его возраста успели узнать три разных мира. На каком бы социальном уровне они ни родились, у каждого обязательно был дед с длинной бородой, в рединготе и цилиндре, и бабка, в платье с буфами на рукавах Их матери носили длинные платья и собирали волосы в узел на затылке, отцы носили усы, и у каждого был по крайней мере один дядюшка, чрезвычайно гордившийся роскошными бакенбардами.

Мужчины не выходили из дома без трости. Когда появились первые автомобили, меж булыжниками мостовой еще зеленели трава и мох; женщины украдкой выбегали из дома и сметали на совок свежие конские яблоки.

Для Могра эта эпоха сливается с мировой войной, погасшим маяком, серой канонеркой, стоящей на якоре у пирса, газовыми фонарями, стекла которых замазаны синей краской.

Следующий период длился вплоть до Второй мировой войны. Он более светлый и солнечный. Платья стали короче, женщины свободнее. Он тогда открывал для себя Париж, медленно пробиваясь наверх и без устали любуясь жизнью Больших бульваров.

Сейчас кажется, что тогда они не придавали такого значения жизни и личным проблемам. Быть может, просто потому, что были молоды? Не казалось ли, что они просто играют в игру и их поступки никого ни к чему не обязывают?

1940 год раскидал всех по свету. Многие разъехались: кто в неоккупированную зону, кто в Англию, кто в Соединенные Штаты.

А когда войска союзников продефилировали по Елисейским полям, они произвели поверку. Их ряды поредели: некоторые погибли в концентрационных лагерях, одного расстреляли участники освободительного движения; кое-кто вышел в герои, другие, которых считали коллаборационистами, не осмеливались показываться на глаза.

Большие бульвары перестали быть сердцем Парижа.

Эстафету переняли Елисейские поля, машины заполонили даже тротуары, человек мог по любому пустяку слетать в Нью-Йорк или Токио.

Но почему жизнь снова стала более мрачной? Из-за атомной угрозы, из-за бешеного ритма? Девушки носят такие же джинсы, как парни, те и другие утверждают, что любовь для них — лишь своего рода гимнастика.

Те из его друзей, кому удалось удержаться на поверхности, стали людьми заметными и даже знаменитыми. Они охотно встречаются раз в месяц, чтобы посмотреть друг на друга, обняться, но никогда на их завтраках не идет речь о чем-то действительно серьезном.

Значит, их связывает лишь то, что они пережили три эпохи и вспоминают о них с некоторой тоской?

Но, может, и всегда было так. Люди, которые в середине XIX века были уже в возрасте, тоже видели не менее поразительные перемены в политике и экономике, равно как и в стилях одежды.

Донимает Могра вот что: как ему отделить его собственную эволюцию, за которую он несет ответственность, от эволюции всего мира?..

Какая-то женщина подошла к двери и разговаривает с м-ль Бланш. Через четверть часа дверь снова отворяется, и до Могра долетает почти забытый запах тушеного мяса. Медсестре принесли завтрак, и она, усевшись у окна, молча ест. По звукам, звяканью ножа и вилки Могра пытается следить за процессом.

Апельсинового сока ему сегодня не дали. Около часа, перед тем как отправиться домой обедать, заглядывает профессор. Когда тот направляется к двери, Могра приоткрывает глаза и видит, что Одуар одет в костюм некрасивого темно-коричневого цвета, скроенный ничем не лучше, чем костюмы в магазинах готового платья.

Двумя часами раньше Могра злился на них за то, что они прижимали его к кровати, а он не мог сдержать панического ужаса. Теперь же начинает пенять на самого себя. Он вел себя глупо, даже не пытался совладать с физической болью, перетерпеть маленькие неудобства, как они это называют.

Он вел себя не умнее человека, который, дрожа, входит в кабинет к зубному врачу, садится в кресло и, не успев открыть рот, уже начинает паниковать.

Могра не исключение, такое случалось и с ним. И каждый раз, оказавшись на улице, он забывал о своих страхах и нескольких мгновениях боли.

• Предыдущая
• 20/48
• Следующая