Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/120
• Следующая

Несколько дней прошло во внешнем благолепии и покое. Князь загадочно молчал, и, когда взглядывал на Ульянию, глаза его сверкали, как драгоценные камни.

Вяземская княгиня, к беде своей, не понимала Юрия до конца. Сама она была спокойной, улыбчивой, не чуждой веселья женщиной, с охотою бегала на Святках кудесом[91] вместе со своими холопками, не обижаясь, когда посадские парни валяли ее в снегу, а то и сажали в сугроб, задравши подол. Все это было можно в святочной игре, но дальше этого княгиня попросту никогда не дерзала, даже в тайных мечтах своих. Муж, семья, дети – это была святыня, как и брак, освященный церковью. И когда заходили разговоры о чьей-то стыдной гульбе, Ульяния, подобно древней деве Февронии[92], попросту уходила от разговора и раз, изумивши наперсницу свою, отмолвила о чьей-то порочной жизни, о чем судачили все вокруг:

– Не ведаю того! Знаешь, меня это не замает! Сказано бо: не судите да не судимы будете! И ты не суди о том. Господь рассудит всех нас, когда предстанем пред Ним, кто из нас праведник, а кто грешник!

И за мужем своим из сожженной Вязьмы Ульяния поехала, не воздохнув. Старшую дочерь успела выдать замуж, а теперь пристроила и младшую за московского городового боярина (обе дочки родились рано: Ульянии не было еще и шестнадцати), а сынишка, роженный спустя время, погиб от моровой болезни в пору осады Смоленска полками Витовта. Но и это не сломило ее, хоть и чаялось в ту пору уйти в монастырь, да пожалела мужа и дочь. Сейчас Ульянии не было еще и тридцати, она и красавицей стала именно теперь, на полном бабьем возрасте. Налился стан и плечи. Груди, даром что родила троих детей, стояли почти не отвисая, и женки, что мылись в бане вместе с княгиней, завистливо вздыхали, глядя на ее точеную стать. Но и завидовать Ульянии было не можно, до того ровный, «солнечный» норов имела она, до того участлива и добра ко всему окружению.

Князь Семен был старше жены почти на двадцать лет и любил ее безмерно. Любил и тихо гордился супругой, которая казалась да и была для него лучшею женщиной на земле. В минуты трудноты или горя он немногословно сказывал ей свои заботы и всегда находил не только женское участие и ободрение, но зачастую и дельный совет. Такова была эта супружеская пара, которой судьба (или рок!) поручила быть слугами великого князя Смоленского Юрия.

И в этот день, в этот роковой день, вставши поутру супруги, словно предчувствуя судьбу, как-то вдруг и враз глянули друг на друга:

– Не нравится мне Юрий! – вымолвил князь Семен. – Дичает, сходит с ума! В Смоленск его не созвали, чаю, и не созовут, дак он теперь чуть что зверем кидается на людей. А был бы прямой князь, и родовой чести не уронил, кабы не литвин…

– Женку ему надо! – отмолвила Ульяния. – Он уж и на меня… – Вовремя прикусила губу.

Семен поглядел на жену хмуро и задумчиво. В добродетели супружницы своей князь не сомневался ни на миг, но нрав князя Юрия был ему хорошо ведом и вызывал тревогу. «Седина в бороду, бес в ребро! – подумалось скользом. – И почто держит Витовт у себя супругу Юрия! Не велика доблесть – княжеских женок в полон забирать!»

– Ты осторожнее с им, прислужницу бери какую с собой!

Не ведал Семен, что прислужница нынь не подмога, и стало бы Ульянии вовсе не попадаться на княжой погляд!

Между тем Юрий еще утром вызвал к себе конюшего, коему и прежде приходило выполнять интимные поручения Юрия, и твердо глядя в глаза, вопросил:

– Ежели прикажу помочь мне в постельном деле, возможешь?

Тот шевельнул усом, подумал, глянул хмуро, возразил: «Не впервой, князь! – но, когда понял, что речь идет об Ульянии, задумался и он: – Сама не пойдет!» – бросил решительно.

– Прислужницу задержи! – перебил Юрий. – С княгинею сговорю сам!

Конюший трудно кивнул, еще пуще охмурев.

– Хлопцев верных возьми, не сробели чтоб! Викулу и Воробья хотя бы!

– Воробей на такое дело не пойдет, – отверг конюший и пояснил: – Любит княгиню! Мечислава разве да Ховрю созвать…

– Найди! – отмолвил Юрий, прекращая разговор.

Конюший поворотил, понурясь, но, уже подойдя к двери, пробормотал: «Може, князь… Девку какую посвежей из города… Оченно занятные есть! И откупиться мочно потом!»

Юрий глянул, каменея ликом. Только тянул, и конюший враз дрогнул, отступил, не обык спорить с господином, да и ведал, сколь Юрий скор на руку и падок на кровь. И еще пала ему благая мысль, когда выходил: упредить княгиню Ульянию… Дак тогда тотчас бежать надобно! А коли не поверит она?

Ульяния в тот день, распорядясь ествой для князя (из утра, встав, сама напекла коржей с медом, на которые была великая мастерица), с двумя прислужницами скоро накрыла столы и уже намерила покинуть княжий покой, когда ее созвал слегка побледневший холоп Юрия:

– Великий князь кличет тебя, госпожа!

Мигнувши сенной девушке идти следом, Ульяния поворотила в горницу, и лишь тихо охнула, когда дверь за ее спиной с треском закрылась, а взвизгнувшую было прислужницу там, назади, отволокли посторонь.

Накануне этого дня Юрий почти не спал. Под утро даже решил было все бросить, отослать от себя Семена с Ульянией… Не возмог! И сейчас с мрачною силой приближась, взял княгиню за предплечья, глядя в ее побледневшее лицо сверху вниз безжалостным, ястребиным зраком, вымолвил хрипло:

– Не могу без тебя! Ночей не сплю! Ты одна… Тебе… Все отдам!

Ульяния пятилась, пытаясь сохранить спокойствие и, не теряя достоинства, освободиться из рук Юрия.

– Не надо, князь! – выговорила горловым, глубоким голосом. – Я – мужняя жена. Это навек! Даст Бог, воротишь и ты княгинюшку свою из литовского плена. Не век же будет Витовт ее держать!

– Ты мне нужна, ты! – рыкнул князь. – Добром или силой, живой или мертвой тебя возьму! Да, я безумен! Я не могу без тебя, без твоих рук, глаз, губ, без твоего лона!

– Пусти, князь! – Ульяния возвысила голос, и непривычная прямая складка прорезала ее всегда чистый белый лоб. – Я перед Богом клялась! На всю жисть! Для меня нет иных мужей!

– Иных?! – прошипел Юрий, не отпуская и встряхивая Ульянию. – Я – иной? Я – великий князь Смоленской земли! Вы все обязаны служить мне!

Они боролись. Ульяния с нешуточною силой вырывалась из рук князя.

– Эй! – наконец крикнул Юрий, и тотчас готовно вбежали двое холопов, готовых исполнить его приказ.

– Да ты… варвар… мужик! Насильник! Вор, татарин, литвин поганый! – кричала она, мотая раскосмаченною головой. Повойник упал на пол, и косы рассыпались по плечам, сделав княгиню еще обольстительней. Кусая губы в кровь и увертываясь от поцелуев Юрия, она боролась, уже теряя силы, и, наконец, завидя ражих холопов, вскричала в голос:

– Ратуйте! На помочь! Сема! Семен!

Вяземский почуял неладное сразу, как жена отправилась кормить Юрия. Но не дал воли предчувствию своему, а потому опоздал. И, уже взбегая по ступеням, услышал сдавленный вопль жены. Приздынув саблю, не вынимая из ножен лезвия, молча, страшно рубанул плашмя по лицу холопа, пытавшегося его задержать. Ворвался в гостевую горницу и уже отсюда услышал жалостный призыв супруги. Кровь бросилась в голову, он вырвал из ножен клинок, мало что соображая, рванул к двери. Юрий, услышав шум, швырнул Ульянию в руки холопам и, тоже обнажая саблю, ринул к двери, почти на пороге сойдясь с Семеном Вяземским. Тот, приученный к повиновению великому князю всей жизнью своей, не посмел поднять оружия, отступил, выкрикнув только: «Отпусти!», и тут же упал, разрубленный Юрием от плеча почти до поясницы страшным сабельным ударом.

Юрий ступил шаг, глянул в тускнеющие глаза убитого им верного слуги, безумным взором обведя перепавших холопов, что замерли с оружием в руках, не ведая, что вершить и куда кинуться. Молча бросил кровавую саблю в лужу человечьей крови на полу, и, не сказавши слова, поворотил в горницу, где холопы продолжали держать бившуюся у них в руках княгиню.

• Предыдущая
• 49/120
• Следующая