Французские лирики XIX и XX веков - Аполлинер Гийом - Страница 16

Днем и ночью влачу я

Страха тягостный груз.

Я боюсь поцелуя!

Ио глаза хрупкой Кэт —

Словно пара агатов,

И лица ее цвет

Обольстительно матов.

Ах, мне нравится Кэт!

Завтра день Валентина,

И предстать должен я

Перед нею с повинной…

Где ж решимость моя

В страшный День Валентина?

Мы помолвлены с ней —

Это было бы счастье,

Если б в лучший из дней

Тайной мучимый страстью

Я не млел перед ней!

Я боюсь поцелуя:

Он — пчелиный укус.

Днем и ночью влачу я

Страха тягостный груз.

Я боюсь поцелуя!

* * *

В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь,

В промозглом воздухе платанов голых вязь,

Скрипучий омнибус, чьи грузные колеса

Враждуют с кузовом, сидящим как-то косо

И в ночь вперяющим два тусклых фонаря,

Рабочие, гурьбой бредущие, куря

У полицейского под носом носогрейки,

Дырявых крыш капель, осклизлые скамейки,

Канавы, полные навозом через край, —

Вот какова она, моя дорога в рай!

ПОСЛЕДНЕЕ ИЗЯЩНОЕ ПРАЗДНЕСТВО

Расстанемся друг с другом навсегда,

Сеньоры и прелестнейшие дамы.

Долой — слезливые эпиталамы

И страсти сдерживавшая узда!

Ни вздохов, ни чувствительности ложной!

Нам страшно сознавать себя сродни

Баранам, на которых в оны дни

Напялил ленты стихоплет ничтожный.

Жеманясь и касаясь лишь слегка

Утех любви, мы были смешноваты.

Амур суровый требует расплаты —

И кто осудит юного божка?

Расстанемся же и, забыв о том,

Что блеяли недавно по-бараньи,

Объявим ревом о своем желаньи

Отплыть скорей в Гоморру и Содом.

САТАНИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Право, и дьявол тут мог бы смутиться.

Я опьянел в этот солнечный день.

Что было хуже: сама ли певица

Или тупая ее дребедень?

Под керосиновой лампой пьянино…

Дым, изо всех наползавший углов…

Печень больная была ли причиной,

Но я не слышал собственных слов.

Все расплывалось в каком-то угаре,

Желчь клокотала во мне, как фонтан.

О, эти арии в репертуаре

Хари, укрытой за слоем румян!

После мороженого я скоро

Вышел на воздух в открытый сад,

Где с меня не сводили взора

Три мальчугана с глазами трибад.

Эти бездельники за парапетом

Станции стали еще наглей.

Я заорал на них, но при этом

Пепла наелся сигары своей.

Вот и конец наважденью: я — дома!

Кто-то мне на ухо шепчет… Нет,

Это не явь, а все та же дрема!

К счастию, ночь на исходе… Рассвет…

САФО

С тугими персями, с запавшими глазами

Вдоль хладных берегов волчицей Сафо бродит.

Ей распирает грудь желаний томных пламя,

И о Фаоне мысль до бешенства доводит:

Все слезы презрел он! Забывши об обряде.

Она густых, как ночь, волос терзает пряди.

О если б вырваться из тягостного плена

В те времена, когда свою любовь напевам

Ей нравилось вверять, чтобы в стихах нетленно

Их память сберегла в усладу спящим девам!

И вот, окликнута из моря Мойры зевом,

Она бросается в него белей, чем пена,

Меж тем как в небесах, пылая правым гневом,

Отмстительницею Подруг встает Селена.

ЖАН-АРТЮР РЕМБО

ОЩУЩЕНИЕ

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,

Ступая по траве подошвою босою.

Лицо исколют мне колосья спелой ржи,

И придорожный куст обдаст меня росою.

Не буду говорить и думать ни о чем —

Пусть бесконечная любовь владеет мною —

И побреду, куда глаза глядят, путем

Природы — счастлив с ней, как с женщиной земною.

ОФЕЛИЯ

I

По черной глади вод, где звезды спят беспечно,

Огромной лилией Офелия плывет,

Плывет, закутана фатою подвенечной.

В лесу далеком крик: олень замедлил ход.