Юрий (незаконченный роман) - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая

— Что Василий? — спросил Юрий хрипло, отводя глаза, и сыновья поняли враз, что спрашивает о великом князе (еще не великом, еще не состоялся ханский суд!). Косой, с неохотою, начал сказывать. Доныне молчавший боярий Семен Морозов тоже разлепил уста. Получалось, что Софья и верно растила невесть кого. Невзирая на мор — охоты, скачки — «пусть-де растет воином», и кабы не Фотий, который строго приучает юношу к православию, веля выставать долгие службы, честь Евангелия, Устав, «Мерило праведное» и прочие книги, по коим учились и прежде и теперь вятшие, те, кому судьба — судить и править, — кабы не Фотий, сущим обломом рос бы грядущий великий князь всея Руси!

Юрий откинулся в кресле, смежил на мгновение вежды. Позвать братьев? Все ведь уже решено! Музыканцы, приглашенные украсить пир, будто по знаку, данному разом, ударили по струнам. Юрий досадливо дернул щекой, и игрецы враз стихли, лишь едва-едва трогая свои домры, только чтобы не оставить княжеский пир без струнной утехи. Семен Морозов спокойно, без улыбки, взглядывал на детей своего господина, как бы взвешивая: сколько стоит ваш батюшка, мне ведомо, а сколько стоите вы? И оттого и Василий Косой, и Дмитрий Шемяка хмурились, изредка бывая у родителя, оба (и Косой — невзирая на прежнюю обиду!) хотели меж тем, чтобы они у отца были первыми, они, а не какой-то там Семен из боковой ветви Морозовых, да кабы и из самой главной! Иван Дмитрич Всеволожский, отлично ведая гордый норов супруга своей внучки (дочери покойного Андрея Владимировича Радонежского), льстил как только мог. И то, что Василий Косой получил с приданым жены старинный золотой пояс, тоже было лестью дальновидного боярина, пояс, когда-то полученный Всеволожским в приданое за дочерью Микулы Вельяминова (а до того всего — данный в дар самому Микуле, женатому на старшей дочери Дмитрия Константиныча Суздальского — Анне, на младшей дочери суздальского князя, Евдокии, был впоследствии женат сам Дмитрий Иваныч, великий князь московский). Пояс этот уже один раз покидал казну Ивана Всеволожского, когда он выдавал старшую дочь за князя Андрея Владимировича Радонежского, но Андрей умер еще в 1426 году, и когда пришла пора его дочери, внучке Всеволожского, выходить замуж, Иван Всеволожский добился-таки, чтобы пояс был дан теперь ее супругу — Василию Юрьичу Косому.

Роскошный пояс. Чудо ювелирного мастерства. Золотой, украшенный бесценным индийским каменьем. Пояс равного которому, кажется, не было ни у кого больше. (Как же! Старшую дочерь свою как-никак выдавал Дмитрий Костянтиныч за Микулу Вельяминова, сына великого тысяцкого Москвы — и ударить в грязь лицом отнюдь не хотел беднеющий суздальско-нижегородский князь. Пусть Микула ведает, глядя на пояс, — чья дочь стала ему женой! Так думал в ту пору еще самостоятельный, никому не подвластный князь, дерзающий помыслить о великом столе Владимирском. И достал бы, кабы не митрополит Алексий, твердо забравший власть на Москве и подведший ребенка Дмитрия к престолу.)

И ныне повторяется все то же! Владыка Фотий за Василия, а владыке вослед — все прочие мыслят также. Собственно, и сыновей не надеялся Юрий убедить в своем праве на вышнюю власть!

Дольше тянуть бездоговорное бытие стало уже неможно, и Юрий под давлением духовного владыки Руси и братьев уже почти был готов заключить мир с Василием, признав себя младшим братом племянника своего. Это было бы почти что сдачей, но вот именно «почти», ибо сам Василий не был пока утвержден в звании ханской властью. Суд Улу-Мехмета оставался и теперь тем рубежом, после которого победитель, признанный ханом, станет единовластным великим Владимирским князем всея Руси.

С посланцем Фотия разговор состоялся у Юрия, как он хотел, с глазу на глаз.

Юрий, присматриваясь, осторожно расспрашивал этого инока, ныне Фотиева секретаря, разглядывая с непонятным ему самому уважением твердое, мужественное лицо (хорош был бы воин, кабы снял рясу!), едва укрощенную гриву волос (да окрасив! Женки, поди, сохнут по нему!), а когда понял, что Симеон (мирским именем Сергей Федоров) свободно говорит по-гречески, и по латыни, и по-фряжески тоже, невольно зауважал гостя своего.

Федоров, не чинясь, сказывал о своей деревенской родне, признался и в том, что человечески сам по себе за Юрия больше, чем за отрока Василия.

Но что будет впредь? Ежели раз — только раз! — нарушить Алексиев закон о престолонаследии, то что начнется после смерти (не дай Бог, война!) самого Юрия? — Церковь мыслит о вечном! — твердо заключил Федоров, глядя прямо глаза Юрию. — Оставим последнее решение за Ордой, но теперь, княже, достоит тебе заключить мир с Василием!

Юрий долго молчал, то опуская глаза, то вновь остро взглядывая на Федорова.

С Иваном Дмитричем Всеволожским разговор у него уже был. Сухой согбенный старик Всеволожский в речах выразил прыть и почти понравился Юрию, как может нравиться умный враг. Но почуять врага в Симеоне Юрий, как ни тщился, не мог. Свой был ему Федоров! (И по службе, кабы не ушел к митрополиту, был бы свой!) И потому в конце разговора с ним высказал глухо: — Еду!

Не сказал — на Москву, не сказал — зачем, но Федоров понял князя правильно и молча склонил голову.

Ряд[11] Юрия Дмитрича (названно младшим братом) с князем Василием был заключен 11 марта 1428 года. Однако и тот и другой для окончательного решения ждали вызова к хану.

Князь Петр Дмитрич умер в исходе 1428 года. Зацепила «черная»! Выморочный Дмитров Василий II с Софьей тотчас забрали себе, хотя на него еще недавно претендовал по праву старшего брата Юрий. Новая усобица возникла меж дядей и племянниками. Зримо уменьшалось многочисленное гнездо членов московского правящего дома. От всех Владимировичей, сыновей Владимира Андреича Храброго, не осталось никого наследников, кроме одного Василия Ярославича, сосредоточившего в своих руках почти все обширные волости, коими московский воевода наделял своих наследников, волости, также наполовину вымершие, но бабы упорно рожали, и юное поколение росло в деревнях, починках и селах, готовое заменить своих отцов, а оставшиеся в живых родители торопились женить и выдавать замуж потомков своих — тринадцати-четырнадцатилетние парни уже считались женихами, не редкость было, что девки и на двенадцатом году уже рожали сыновей. Земля сама, как могла, боролась с черной смертью. Чумные избы жгли, разводили кошек — истреблять крыс, разносящих заразу и потому были пахари, были воины — не переводился народ на Руси! И народ был молодой, задорный, сытый. Хлева ломились от скотины, оставленной умершими и собранной оставшимися в живых. И чуялось: стоит лишь окончиться моровой беде — и потишевшие города вновь наполнятся веселым и настойчивым людом, что хлынет сюда из деревень, спеша заменить тех, кого увел Господь в свои заоблачные чертоги. Страна была молода, и даже над «черной» начинали издеваться, сотворяя Святками хари и личины якобы умерших от моровой беды покойников.

Юрий ненадолго съездил ранней весною в Москву, восстановив старые знакомства, посетив родичей, побывавши в Звенигороде, и вновь убрался к себе в Галич. Знал князь повадки Софьи Витовтовны и не верил ей!

Вспахали, посеяли, справили сенокос. Мор убывал, уходил, и с тем оживала земля. Оживали, впрочем, и волжские татары. Почти было прекратившиеся во время мора набеги на Русь начались снова.

Татары явились к Галичу Филипьевым постом. Завивала метель, и в белой тьме мелькали смутными очерками низкорослые монгольские кони, мохнатые остроконечные шапки закутанных в овчинные тулупы воинов. Ратные были не собраны, малочисленная дружина да посадское ополчение — все, чем располагал Юрий. Он, однако, отчаянно матерясь (досталось и дуракам-боярам, и страже, проспавшей набег, и поганой черемисе, скрытно подведшей к городу татар — уже было узнано, кто начальник татарской рати!), успел собрать и вооружить посадских, сам кидаясь туда-сюда (добро, Дмитрий Красный оказался с отцом, помог!), расставил ратных по стенам, и когда татары ринулись половодьем на оснеженные городские валы, по лестницам полезли на стены, с гортанным криком начали выбивать ворота, их встретил ответный, хотя и недружный ливень стрел. Ободренные руганью князя посадские и дружина начали, высовываясь из-за заборол, совать копьями в снежную кашу, из которой являлись, лезли по лестницам скуластые узкоглазые татарские ратники с разъятыми в реве ртами, тоже ощетиненные оружием — сулицами[12] и саблями. Кое-где татары уже запрыгивали на стены, Юрий, страшно крича и сзывая ратных, рубился сам. Оробевших было посадских наконец охватило остервенение боя, татар сбросили, удалось удержать и нижний город, где ратоборствовали сын Дмитрий Красный и боярин Данило Чешко. В сумерках, под вой метели, собирали трупы, перевязывали раненых. Бабы молча таскали дрова и воду, готовили котлы со смолой — наутро ждали нового приступа, но уже чуялось — отобьемся! Не такое, мол, видали! И женки ободряли своих мужиков: кузнецов, древоделей и плотников, нынче ставших героями. Дружина уже просила вылазку, но Юрий воспретил: неведомо, сколь было татар, и в случае неудачи можно было и потерять город.

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая