Мегрэ и старая дама - Сименон Жорж - Страница 19

• Предыдущая
• 19/29
• Следующая

— Он рассказывал вам о нашем разговоре?

— О каком разговоре? Постойте-ка. Он говорил мне главным образом о мадам Монте, которая умерла. Это изменит его положение. Теперь он богат, богаче, чем когда-либо, ведь у старой карги было более шестидесяти собственных домов, не считая ценных бумаг и наверняка припрятанных мешков с золотыми монетами.

Что вы выпьете, господин комиссар?

— Стакан воды, самой холодной.

— При том лишь условии, что запьете его еще чем-нибудь, хоть капельку. Сделайте это ради меня. Я никогда не пью одна. Это было бы ужасно, не правда ли?

Представьте себе старую женщину, которая в одиночестве распивает кальвадос. Но когда приходит кто-нибудь, признаюсь, я бываю рада случаю пригубить рюмочку.

Что ж, будь что будет! Чувствовал он себя отлично.

В маленькой комнате было, правда, немного жарко, солнечные лучи грели плечо. Валентина, указав ему кресло, хлопотала вокруг него, она была оживленна и подвижна, и почти мальчишеский огонек светился в ее глазах.

— Шарль ни о чем другом вам не рассказывал?

— О чем именно?

— О своем брате, например?

— Он просто сказал мне, что не понимает, почему Тео решил предстать перед вами в дурном свете. И добавил, что, вероятно, он сделал это нарочно. Шарль был огорчен. Он просто обожает Тео, к тому же у него чрезвычайно развиты родственные чувства. Могу держать пари, что вам он не сказал обо мне ничего плохого.

— Совершенно верно.

— А кто же тогда?

Мегрэ не пробыл здесь и трех минут, и вот уже незаметно его самого подвергают допросу.

— Моя дочь, не так ли? — Однако произнесла она это с улыбкой. — Не опасайтесь выдать ее. Она и не пыталась скрыть от меня, что довела до вашего сведения свое мнение обо мне.

— Мне кажется, ваша дочь не очень счастлива?

— А вы полагаете, что у нее есть желание быть счастливой? — Она улыбнулась, глядя в стакан, улыбался и Мегрэ. — Не знаю, часто ли вам приходилось иметь дело с женщинами. Роза, например, чувствовала себя глубоко несчастной, если у нее постоянно не было сложных проблем, которые она должна была разрешить. Это были философские проблемы, над которыми она вдруг принималась размышлять, и столь упорно, что едва отвечала мне, когда я к ней обращалась, и с грохотом мыла посуду, словно ей мешали найти ответ на вопрос, от которого зависели судьбы мира.

— Верно ли, что она перестала навещать своих родителей?

— Она редко бывала у них, потому что каждый раз там бывали скандалы.

— Из-за чего?

— Вы не догадываетесь? Она приходила к ним с этими своими проблемами, давала им советы, вычитанные из книг, и, естественно, с ней обходились как с дурочкой.

— У нее не было подружек?

— По той же самой причине. Это мешало ей встречаться и с местными парнями; они были для нее слишком неотесанными, слишком от сохи.

— Стало быть, помимо вас, она почти ни с кем не общалась?

— Она ходила за покупками, но, должно быть, и на улице не слишком охотно раскрывала рот. Впрочем, простите. Я забыла о докторе. Роза как-то нашла в моей библиотеке медицинскую книгу и читала ее время от времени, после чего засыпала меня мудреными вопросами.

«Признайтесь, вам ведь известно, что мне немного осталось жить?» — говорила она. «Ты больна, Роза?»

Она находила у себя то рак, то какую-нибудь другую, но обязательно редкую болезнь. Это переваривалось в ее голове несколько дней, затем она выпрашивала у меня свободный час и бежала к доктору. Возможно, это позволяло ей поговорить и о других ее проблемах — доктор Жолли внимательно выслушивал ее и никогда ей не противоречил.

— Вечера она проводила с вами?

— Ни разу она не оставалась со мной в гостиной.

Впрочем, мне бы это не понравилось. Вы, наверное, считаете меня старой привередой? Покончив с посудой, она сразу же поднималась к себе в комнату, не раздеваясь, плюхалась в постель с книгой и принималась курить сигареты. Ей наверняка не нравился вкус табака.

Курить она не умела… Дым ей ел глаза, ей приходилось то и дело закрывать их, но это входило в ее представление о поэтичности. Я чересчур зла? Не настолько, однако, как вам кажется. Когда я поднималась к себе, она входила с раскрасневшимся лицом, горящими глазами и ждала, пока я улягусь, чтобы подать мне лекарство.

«Не забудьте проветрить комнату, прежде чем ляжете спать».

Это была моя традиционная фраза, ибо дым из ее комнаты проникал из-под двери. Она отвечала: «Нет, мадам. Спокойной ночи, мадам». Затем раздевалась с таким шумом, словно там была рота солдат…

Мадам Леруа тоже громыхала на кухне, но, вероятно, делала это ради собственного удовольствия или чтобы продемонстрировать свою независимость. Она открыла дверь, рыбьими глазами глянула на Мегрэ и словно не заметила его.

— Ставить суп на огонь?

— Только не забудьте мозговую кость.

Когда мадам Леруа ушла, Валентина снова обернулась к комиссару:

— Итак, за исключением моего зятя Жюльена, вы повидали всех членов семьи. Они небезупречны, но, согласитесь, не так уж и плохи.

Он пытался припомнить, что говорила Арлетта о своей матери, но так и не смог.

— В конце концов я, подобно милому Шарлю, также поверю, что произошел всего лишь необъяснимый несчастный случай. Вы же видите, что я по-прежнему жива, и если кто-то и решил в одно прекрасное время — Бог знает почему? — покончить со мной, то, кажется, он отступился. Что вы думаете об этом?

Он совсем об этом не думал. Он смотрел на нее прищурившись: мешали солнечные лучи, струившиеся между ними. Едва заметная улыбка блуждала по ее губам — улыбка ханжи, сказала бы мадам Мегрэ. И он спрашивал себя, впрочем не придавая этому серьезного значения, словно играя: можно ли смутить такую женщину?

Он не спешил, давая ей возможность наговориться вволю, время от времени потягивал кальвадос из рюмки. Аромат фруктового напитка становился для него запахом этого дома, вместе с запахом хорошей кухни, мастики для натирки полов и чистоты.

Она, должно быть, не полагалась полностью на горничных по части уборки. И он представил себе, как по утрам, в ночном колпаке, она сама стирает пыль с многочисленных хрупких безделушек.

— Вы считаете, что у меня есть причуды? Может быть, подобно иным местным жителям, вы даже решили, что я выжившая из ума старуха? Со временем вы поймете меня. Когда приходит старость, перестаешь считаться с чужим мнением и делаешь то, что тебе действительно хочется.

— Вы не видели еще раз Тео?

— Нет. К чему?

— Вам известно, в какой гостинице он остановился?

— В воскресенье он как будто говорил, что снял комнату в «Английской».

— Нет, в «Приморской».

— А почему вы подумали, что он мог прийти ко мне снова?

— Не знаю. Он хорошо знал Розу?

— Тео?

— Да. Он несколько раз встречался с ней.

— Ну, едва ли часто. Она почти не выходила из дому.

— Вы ей не разрешали?

— Конечно же я ей не разрешала шляться вечерами по улице.

— И тем не менее она это делала. Сколько у нее было выходных дней?

— Два воскресенья в месяц. Помыв посуду после обеда, она уходила, и если уезжала к родителям, то возвращалась только в понедельник утром, с первым автобусом.

— Стало быть, в доме вы оставались одни?

— Я уже говорила вам, что мне не бывает страшно.

Значит, вы утверждаете, что между ней и Тео что-то было?

— По его словам, она довольствовалась тем, что беседовала с ним о своих проблемах. — И не без умысла Мегрэ добавил: — держа его за руку или склонив голову ему на плечо.

Она залилась смехом, хохотала так искренне, что даже поперхнулась:

— Поскорее скажите мне, что это неправда!

— Это абсолютно точно. Более того, именно по этой причине Шарль не был слишком доволен своим братом сегодня.

— Тео при нем рассказывал вам об этом?

— Ему пришлось. Он понял, что мне все известно.

— А как вы об этом узнали?

— Прежде всего я встретил вчера Тео в компании с братом Розы.

• Предыдущая
• 19/29
• Следующая