Мегрэ и старики - Сименон Жорж - Страница 15

• Предыдущая
• 15/24
• Следующая

И всякий раз удивленный, простодушный или даже лукавый взгляд принцессы обезоруживал его и вгонял в краску.

— В общем, вам не приходит в голову, кому было бы выгодно убить Сент-Илера?

— О выгоде говорить не приходится. Вам не хуже, чем мне, известны основные статьи завещания.

— А вдруг Алену Мазерону срочно нужны деньги?

— Дядя всегда помогал ему в затруднительных обстоятельствах и в любом случае оставил бы ему состояние.

— Мазерон это знал?

— Несомненно. По смерти моего мужа мы с Арманом поженились бы, это правда, но я никогда бы не допустила, чтобы моя семья наследовала ему.

— А Жакетта?

— Она знала, что ее старость обеспечена.

— Она также знала, что вы намерены поселиться на улице Сен-Доминик.

— Она ликовала по этому поводу.

Что-то во всем этом возмущало Мегрэ. Все это было так неестественно, так не похоже на людей.

— А ваш сын?

Удивленная, она ждала, чтобы Мегрэ пояснил свою мысль. Но тот молчал, и принцесса ответила вопросом на вопрос:

— Какое отношение мой сын может иметь к этому делу?

— Я не знаю. Я ищу. Все же он наследник имени.

— Он бы им и оставался, продолжай Арман жить.

Разумеется! Но не видел ли он унижения в повторном браке матери с Сент-Илером?

— Вчера вечером ваш сын был дома?

— Нет. Он с женой и детьми отправился в гостиницу на площади Вандом, где по обыкновению останавливается, когда наезжает в Париж.

Сдвинув брови, Мегрэ сверлил взглядом стены, словно пытаясь прикинуть, насколько огромен особняк на улице Варенн. Разве мало в нем пустующих комнат, целых анфилад?

— Вы хотите сказать, что после женитьбы он никогда не жил в этом доме?

— Начнем с того, что он редко приезжает в Париж, и всегда ненадолго: светская жизнь его приводит в ужас.

— А его жену?

— Тоже. Когда они только что поженились, то держали квартиру в этом доме. Затем родился ребенок, потом второй, третий…

— Сколько у них детей?

— Шестеро. Старшему двадцать лет, младшему — семь. Возможно, это вас шокирует, но я не могу жить в одном доме с детьми. Ошибкой было бы полагать, что все женщины созданы для материнства. Родив Филиппа, я исполнила свой долг. И я занималась им лишь тогда, когда была обязана это делать. И сейчас, годы спустя, я бы не вынесла криков и беготни в доме. Мой сын это знает. Его жена тоже.

— И они не обижаются?

— Они меня принимают такой, какая я есть, со всеми моими недостатками и причудами.

— Значит, вчера вечером с вами никого не было?

— Оставались слуги и две монахини, которые читали отходную. Аббат Гож, мой исповедник и старый друг, просидел до десяти часов.

— Но вы недавно сказали мне, что сын и его семейство сейчас находятся в доме.

— Они ждут, чтобы попрощаться со мной, — во всяком случае, невестка и внуки. Вы, должно быть, видели во дворе их машину. Они все едут в Нормандию, кроме сына, который завтра должен сопроводить меня к нотариусу.

— Мог бы я вкратце переговорить с вашим сыном?

— Почему бы и нет? Я ждала этой просьбы. Я даже думала, что вы захотите встретиться со всей семьей, поэтому и попросила невестку немного отложить отъезд.

Было это простодушие? Вызов? И если вернуться к теории английского врача, удалось бы какому-нибудь учителю раньше, чем Мегрэ, докопаться до правды?

Более, чем когда бы то ни было, он чувствовал себя приниженным, обескураженным перед человеческими существами, о которых пытался вынести суждение.

— Пройдите сюда.

Она провела его по галерее и с минуту помедлила, держась за ручку двери, из-за которой доносились голоса. Наконец она открыла дверь и без лишних церемоний произнесла:

— Комиссар Мегрэ…

Войдя в просторную комнату, комиссар сначала заметил мальчика, который ел пирожное, потом девочку лет десяти, которая что-то шепотом спрашивала у матери.

Та была высокой полной блондинкой лет сорока, с очень розовой кожей; всем своим обликом она напоминала тех пышных голландок, каких изображают на олеографиях и почтовых открытках.

Тринадцатилетний мальчуган выглядывал в окно.

Принцесса называла имена, а Мегрэ запоминал лица, одно за другим; впоследствии они составят цельную картину, как части головоломки.

— Фредерик, старший…

Очень высокий юноша, белокурый, как и его мать, слегка поклонился, не подав руки.

— Он тоже хочет стать дипломатом.

Здесь были еще девочка пятнадцати лет и мальчик лет двенадцати-тринадцати.

— Филипп еще не пришел?

— Он спустился посмотреть, не готова ли машина.

Создавалось впечатление, будто жизнь остановилась здесь, словно в зале ожидания вокзала.

— Проходите сюда, месье Мегрэ.

Они двинулись по другому коридору, в конце которого встретили высокого мужчину, — с тоской во взоре тот смотрел, как они приближаются.

— Я искала вас, Филипп. Комиссар Мегрэ хотел бы переговорить с вами. Где вам угодно его принять?

Филипп несколько рассеянно протянул руку, однако, судя по всему, ему было любопытно так близко видеть полицейского.

— Все равно где. Хоть бы и здесь.

Он толкнул дверь, и они оказались в кабинете с красной обивкой, где на стенах висели портреты предков.

— Я оставляю вас, месье Мегрэ; прошу вас, держите меня в курсе всех новостей. Когда тело привезут на улицу Сен-Доминик, пожалуйста, дайте мне знать.

И принцесса мгновенно исчезла, словно растворилась в воздухе.

— Вы желали говорить со мной?

Чей это был кабинет? Скорее всего, ничей: по всему было видно, что тут никто не работал. Филипп де В. указал Мегрэ на стул и протянул портсигар.

— Благодарю вас.

— Вы не курите?

— Только трубку.

— Я обычно тоже. Но только не в этом доме. Мою мать это приводит в ужас. — В голосе его слышалась скука, может даже нетерпение. — Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Сент-Илере?

— Вам известно, что его убили прошлой ночью?

— Жена только что сказала мне. Признайтесь, странное совпадение.

— Вы хотите сказать, что его смерть могла быть как-то связана с кончиной вашего отца?

— Откуда мне знать? В газете ничего не пишут о подробностях преступления. Полагаю, самоубийство можно исключить?

— Почему вы спросили? У графа были причины покончить с собой?

— Я не вижу ни единой, но никогда нельзя угадать, что у человека на уме.

— Вы его знали?

— Когда я был ребенком, мать как-то показала мне его. Потом мы встречались в свете.

— Вы говорили с ним?

— Никогда.

— Вы были на него в обиде?

— С какой стати?

Он тоже искренне удивлялся подобным вопросам.

У него тоже был вид честного человека, которому нечего скрывать.

— Всю свою жизнь мать питала к нему некую мистическую любовь, которой не приходилось стыдиться.

Мой отец первый улыбался, слыша об этом; даже бывал чуточку растроган.

— Когда вы приехали из Нормандии?

— В воскресенье после полудня. На прошлой неделе, после несчастного случая с отцом, я приезжал один, но потом уехал снова, видя, что жизнь его вне опасности. В воскресенье, когда мать позвонила мне и сказала, что он умер от приступа уремии, я был поражен.

— Вы поехали всей семьей?

— Нет. Жена и дети прибыли только в понедельник.

Кроме, разумеется, старшего сына, который учится в школе.

— Ваша мать говорила с вами о Сент-Илере?

— Что вы имеете в виду?

— Мой вопрос, может быть, покажется смешным.

Сказала ли она вам в какой-то определенный момент, что собирается выйти замуж за графа?

— Излишне было бы говорить об этом. Я уже давно знал, что, если отец умрет раньше матери, этот брак состоится.

— Вы никогда не вели такую же светскую жизнь, как ваш отец?

Вопрос, казалось, удивил его, и он задумался, прежде чем ответить.

— Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните. Вы видели в журналах фотографии отца и матери, когда они прибывали с визитом к какому-нибудь европейскому двору, присутствовали на великосветской свадьбе или помолвке. Я, естественно, принимал участие в подобных церемониях в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Последнюю дату я назвал весьма приблизительно. Потом я женился и уехал в деревню. Мать говорила вам, что я закончил Сельскохозяйственный институт в Гриньоне? Отец отписал мне одно из своих имений в Нормандии, там я и живу со всей семьей. Вы именно это хотели узнать?

• Предыдущая
• 15/24
• Следующая