Мегрэ в суде присяжных - Сименон Жорж - Страница 20

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая

— Они поверили?

— Не знаю. В ожидании обеда я уселся в углу, заказал белого вина и стал читать. По временам они поглядывали на меня, но вряд ли что-либо заподозрили. Гастон Меран явился спустя четверть часа. Уже стемнело, когда отворилась стеклянная дверь, ведущая в сад. Он остановился на пороге и смотрел вокруг себя, щуря круглые, как у совы, глаза.

— Как повел себя брат?

— Он недовольно взглянул на прибывшего, поднялся, бросил карты на стол и подошел к нему. «Зачем тебя принесло сюда? Кто тебе проболтался?» Остальные притворились, что не слушают. «Мне надо переговорить с тобой, — сказал Гастон Меран и поторопился добавить: — Не бойся. Посчитаться мне надо, но не с тобой». — «Пойдем», — бросил ему брат, направляясь к лестнице, ведущей в номера. Я не смог пойти за ними. Сидевшие за столом насторожились, замолчали и стали по-иному поглядывать в мою сторону. Верно, установили связь между моим приходом и появлением Мерана. Итак, я продолжал прихлебывать вино и читать. Ломик, хоть и выкрашен заново, старый, плохо сколоченный, и слышен в нем любой звук. Братья заперлись в комнате на втором этаже, и вначале голос Альфреда Мерана звучал громко и резко. Слов нельзя было различить, но ясно было, что он злился. Потом заговорил второй, парижанин, более глухим голосом. Это продолжалось долго, без перерыва, будто он рассказывал заранее приготовленную историю. Подмигнув присутствующим, хозяйка принесла мне прибор, наверно, чтоб отвлечь внимание. Потом игроки заказали аперитив, а Кюбик пошел к Фредо на кухню, и больше я его не видел. Думаю, из предосторожности дал стрекача, потому как я услышал шум мотора.

— Вам хоть что-либо известно о том, что произошло наверху?

— Лишь то, что они пробыли там полтора часа. Под конец, видно, парижанин, Гастон Меран, взял верх, так как брат говорил теперь тихо. Я кончил обед, когда они спустились. Альфред Меран казался мрачным, будто все обернулось не так, как он хотел, в то время как другой выглядел куда веселее, чем когда пришел. «Выпьешь стаканчик?» — предложил Альфред. «Нет, спасибо». — «Уже уходишь?» — «Ла». Оба, нахмурившись, смотрели на меня. «Я провожу тебя до города на машине». — «Не стоит». — «Может, вызвать такси?» — «Не надо, спасибо». Они говорили, почти не разжимая губ, и чувствовалось, что слова должны были лишь заполнить паузы. Гастон Меран вышел. Брат закрыл за ним дверь, собрался что-то сказать хозяйке и Фалькони, но, взглянув на меня, сдержался. Я не знал, что делать. Позвонить шефу и спросить — не посмел. Решил, что лучше не упускать Гастона Мерана. Вот почему я вышел за ним, не захватив с собой вещевой мешок, словно хотел подышать после обеда воздухом. Я вскоре догнал нашего героя, он шел ровным шагом по дороге, спускающейся к городу. Он остановился перекусить на бульваре Республики, потом отправился на вокзал узнать расписание поездов, а оттуда — в «Отель для путешественников», где заплатил за номер и забрал чемоданчик. Теперь Меран ждет, он не читает газет, только смотрит перед собой, полузакрыв глаза. Вид у него не очень-то бодрый, но, кажется, он все-таки доволен собой.

— Дождитесь, пока он сядет в поезд, и сообщите мне номер вагона.

— Слушаюсь. Завтра утром передам донесение комиссару. Инспектор Ле Гоенек хотел повесить трубку, но Мегрэ поспешил добавить:

— Я хотел бы, чтобы проверили, не смылся ли Альфред Меран из «Эвкалиптов»?

— Вернуться туда? А вы не думаете, что я уже погорел?

— Пусть кто-либо из ваших последит за домом. Надо их телефон подключить для прослушивания. Если по междугородной закажут Париж, любой номер, сообщите мне немедленно.

Теперь привычная процедура разворачивалась в обратном направлении.

Марсель, Авиньон, Лион, Дижон были предупреждены. Гастону Мерзну позволили путешествовать, как взрослому, самостоятельно, но в некотором роде его передавали из рук в руки.

Он должен был приехать в Париж в половине двенадцатого дня.

Мегрэ лег спать и проснулся, когда жена принесла ему чашку кофе, с ощущением, что не выспался. Небо наконец очистилось, и напротив, над крышами домов, показалось солнце. По улице люди шли более бодрым шагом.

— Придешь завтракать?

— Вряд ли. Позвоню тебе до двенадцати.

Жинетта Меран не отлучалась с улицы Деламбр. Большую часть дня она проводила в постели, спускалась вниз только поесть да пополнить запас романов и модных журналов.

— Ничего нового, Мегрэ? — тревожился прокурор.

— Пока ничего определенного, но я не удивлюсь, если скоро новости появятся.

— Что делает Меран?

— Он в поезде.

— В каком?

— В тулонском. Он возвращается, ездил повидать брата.

— Что между ними произошло?

— Они долго беседовали, сначала, кажется, бурно, потом спокойнее. Брат недоволен, а Гастон Меран, наоборот, производит впечатление человека, который наконец знает, что ему делать.

Что мог Мегрэ еще сказать? У него не было никаких точных данных для прокуратуры. Два дня он блуждал, как в тумане, но, как и у Гастона Мерана, у него возникло ощущение, что что-то проясняется.

Мегрэ хотелось сразу поехать на вокзал и самому дождаться Мерана. Нельзя. Лучше ему оставаться в полиции, в центре операции. Не рисковал ли он, следуя за Мераном по улицам, все испортить?

Комиссар выбрал Лапуэнта, зная, что доставит ему удовольствие, потом вызвал другого инспектора, Неве, который еще не занимался этим делом. Десять лет Неве прослужил инспектором уличного порядка и специализировался на ловле карманников. Лапуэнт отправился на вокзал, не зная, что Неве, получив точные распоряжения от Мегрэ, последует за ним.

Годами Гастон Меран, бледный, рыжеволосый, голубоглазый, кроткий как ягненок, был робким и в то же время упорным человеком, который стремился среди трех миллионов жителей Парижа создать себе свое маленькое счастье сообразно своим возможностям. Он старательнейше изучил свое тонкое ремесло, требующее вкуса и усердия, и можно предположить, что в тот день, когда открыл собственную мастерскую, — пусть даже на задворках, — он почувствовал удовлетворение, словно преодолел самое трудное препятствие.

Робость, осторожность или боязнь обмана долгое время заставляли его избегать женщин.

На одном из допросов он признался Мегрэ, что до встречи с Жинеттой довольствовался немного краткими связями. Они казались ему постыдными, за исключением близости с женщиной значительно старше его, когда ему было около восемнадцати лет, и тоже продолжавшейся лишь несколько недель.

В тот день, когда багровый от смущения он решился просить Жинетту выйти за него замуж, ему перевалило за тридцать, и судьбе было угодно, чтобы его избранницей оказалась потаскушка. Он с нетерпением ждал будущего ребенка, а через несколько месяцев жена призналась ему, что детей у нее быть не может.

Меран не возмутился. Он примирился, как примирился и с тем, что Жинетта далека от той спутницы жизни, о которой он мечтал.

Несмотря ни на что, они были супругами. Он больше не испытывал одиночества, даже если не всегда в окне горел свет, когда он возвращался вечером домой, даже если часто ему приходилось самому стряпать, а после ужина им нечего было сказать друг другу.

Ее мечтой было жить среди людской толчеи, она хотела стать хозяйкой ресторана, и он уступил ей, будучи уверенным, что эта попытка кончится крахом.

В дальнейшем, ничем не выказывая огорчения, он вернулся в мастерскую, к своим рамкам и был вынужден время от времени просить помощи у тетки.

За голы семейной жизни, как и в течение тех лет, которые ей предшествовали, в нем не проявилось ни озлобленности, ни вспыльчивости.

Он тихо и упрямо шел своим путем, склоняя, когда это требовалось, свою большую рыжую голову, и поднимал ее, как только судьба казалась ему помилостивее.

В общем, он воздвиг крохотный мирок вокруг своей любви и цеплялся за нее изо всех сил.

Не этим ли объяснялась внезапная ненависть, от которой посуровели его глаза, когда Мегрэ, давая показания в суде присяжных, выставил Жинетту в ином свете, чем она представлялась Мерану.

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая