Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 127

• Предыдущая
• 127/309
• Следующая

Особый успех имел листок, озаглавленный «Маленькая биография большого человека». Троцкому, с нескрываемой иронией писал неизвестный автор, очень нравится называть себя старым большевиком, непонятно только, когда же он успел им стать? В партию-то он вступил лишь в 1917 году, и по большому счету Троцкому следовало называть себя старым меньшевиком, каковым он и являлся на протяжении целых четырнадцати лет.

Удар был нанесен мастерски, листок с биографией Троцкого пользовался большим успехом и заставил некоторых его сторонников задуматься... Но куда более сильное впечатление произвела листовка под интригующим названием «Что писал и думал Ильич о Троцком», в которой содержались все ругательства Ленина по его адресу начиная с 1904 года.

Появились другие документы, из коих следовало, что у Ленина все это время не было злейшего врага, нежели Лев Давидович. Но это не совсем так. По своим воззрениям Троцкий стоял между двумя воюющими фракциями, а после 1917 года выступал как ближайший сподвижник Ленина. Конечно, он имел свои собственные взгляды на все насущные проблемы развития страны.

Нельзя сказать, что этим слухам сразу же и безоговорочно поверили, но известные сомнения они вызывали. Еще больше эти сомнения усилились, когда в партийной печати началась настоящая «литературная» дискуссия на тему: «Кто есть кто в руководстве партии». Первой ласточкой стала неподписанная статья в «Правде» под названием «Как не нужно писать историю Октября», автором которой был Бухарин. В ней Николай Иванович отчаянно защищал Зиновьева и Каменева и объяснял их ошибки «временным разногласием» с вождем.

Затем в бой вступили сами «предатели революции», которые не пожалели черной краски для ее «демона». Конечно, они прекрасно понимали истинную суть «Уроков», о чем прекрасно скажет позже сам Зиновьев. «Уроки Октября», — откровенничал он, — были только предлогом... Ведь надо же понять, что было. А была борьба за власть. Все искусство состояло в том, чтобы связать старые разногласия с новыми проблемами. Для этого и был выдвинут «троцкизм»...»

Зиновьев выступил с циклом лекций по истории партии до февраля 1917 года, и Троцкий упоминался в них все пять раз. Да и то далеко не с самой лучшей стороны. Не забыл он и его меньшевистское прошлое, и дружбу с «мерзавцем» Парвусом, и «августовский» блок.

Ну а затем, словно по мановению волшебной палочки (которая была уже в руках у искусного дирижера), на Льва Давидовича обрушился поток ругани. Против него выступили такие видные деятели партии, как Калинин, Рыков, Бухарин, Молотов, Сокольников и даже сочувствовавший Троцкому Дзержинский. Ему припомнили и небольшевистское прошлое, и ругань Ленина, и более чем странное поведение в Брест-Литовске.

Как это ни удивительно, но тот самый Сталин, который по своим воззрениям примыкал весной 1917-го к меньшевикам, в творении Троцкого не упоминался. Не было желания тратить чернила на «выдающуюся бюрократическую посредственность партии»? Думается, вряд ли. По всей видимости, Троцкий, хорошо зная о плохих отношениях Сталина с бывшими соратниками и нанося по ним удар, полагал, что генсек не упустит случая расправиться с ними с его помощью.

Но... ничего из этого не получилось. А вот Сталин не захотел упускать представившийся ему великолепный шанс вбить свой первый гвоздь в крышку будущего гроба для Троцкого. Он решил использовать развернувшуюся «литературную дискуссию» для того, чтобы уничтожить Троцкого как теоретика и противопоставить «троцкизм» «ленинизму».

Обвинив «бывшего меньшевика» Троцкого в недоверии лидерам партии, Сталин определил «троцкизм» как «недоверие к большевистской партийности, к ее монолитности». «Троцкизм в области организационной, — писал он, — есть теория сожительства революционеров и оппортунистов, их групп и группировок в недрах единой партии».

Напомнив об основополагающем положении Троцкого, что «подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы», Сталин противопоставил ему целый ряд высказываний Ленина о возможности построения социализма в отдельно взятой стране.

«Чем, — вопрошал он, — отличается теория Троцкого от обычной теории меньшевизма о том, что победа социализма в одной стране, да еще отсталой, невозможна без предварительной победы пролетарской революции в «основных странах Западной Европы?» И сам же отвечал: «По сути ничем. Сомнения невозможны. Теория «перманентной революции» Троцкого есть разновидность меньшевизма».

Развенчивая теорию «перманентной революции», заигравшийся Сталин совершил непростительный промах, написав, что «никто из большевиков не помышлял о немедленном захвате власти на другой день после февральской революции». Напрочь «позабыв», что Ленину пришлось добиваться выдвижения лозунга «Вся власть Советам!» вопреки сопротивлению Каменева и его собственного.

Да и зачем помнить о таких пустяках? Шла отчаянная драка за власть, и все средства были хороши. Что же касается поведения самого Сталина, то как тут не вспомнить хорошо ему известное из Библии «Единожды солгав...» И после того как он солгал себе весной 1917-го, прозрев в два дня, лгать другим не представляло никакого труда. Да и не мог он во всеуслышание заявить: «Да, товарищи, весной 1917-го я расходился с Лениным по всем принципиальным вопросам большевистской тактики, но затем в два дня прозрел и стал верным ленинцем».

Впрочем, чего удивительного! Ложь и подмена понятий — точно такой же инструмент политика, как и компроматы, которые теперь сыпались на поникшего Троцкого со всех сторон.

Разбив Троцкого как теоретика, Сталин не замедлил ударить и по Троцко-му-практику. Потому и последовало его категоричное: «...никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог». Да и как он мог ее играть, если был человеком «сравнительно новым для нашей партии в период Октября»?

Троцкого уже ничто не могло спасти, и даже его заявление о том, что он «шел к Ленину с боями, но пришел к нему полностью и целиком», осталось гласом вопиющего в пустыне. По указанию Сталина во всех партийных организациях принимались резолюции против Троцкого, коммунисты армии и флота требовали его смещения с поста военного министра. Однако дальше всех пошел не забывший своего позора при обороне Петрограда Зиновьев, и с его подачи Ленинградский губком предложил исключить Льва Давидовича из партии.

Конечно, не всем военным нравилась отставка Троцкого, и прежде всего тем будущим командармам и комбригам, которые учились в военной академии и все как один стояли на позициях Троцкого. И, как повествует одна из легенд, они предложили ему арестовать Сталина и все его окружение. Троцкий продумал целую ночь и только под утро ответил: «Не могу...» Видимо, понял: даже с его красноречием ему уже не поднять Красную Армию против ЦК и Политбюро. Хотя кто знает... Смогли же большевики взять власть практически без выстрелов...

Судьба опального «демона революции» решалась на январском пленуме ЦК РКП(б) 1925 года, на котором его и заменили на посту наркомвоенмора на Михаила Фрунзе. Но вот в партии оставили. И как это было ни удивительно для всех, за него вступился сам Сталин. Да, теперь он мог поиграть. Что только про него не говорили! И грубый, и властный, и подлый! Хотя и обращение с инакомыслящими самого Ленина вряд ли можно было признать за образец корректности.

Но при всей своей грубости Ленин был напрочь лишен мстительности или обиды, и раскаявшийся грешник был для него зачастую дороже ортодоксального партийца. Потому он и считал, что «без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены». «Ленин, — вспоминала сестра М.И. Ульянова, — умел быть снисходительным к ошибкам товарищей, если эти ошибки вызывались не злой волей или неведением... и тогда потерпевший товарищ находил всегда поддержку у Ильича и защиту...»

«Ленин был диктатором, — писал в своей знаменитой книге «Жизнь Ленина» Луис Фишер, — но не таким, каким позже стал Сталин. Он относился с величайшей беспощадностью к тем, кого считал своими политическими врагами, т.е. к тем, кто оспаривал монополию коммунистической партии и правомочность ее эдиктов. Но внутри большевистского аппарата власти он предпочитал пользоваться орудиями убеждения, он изматывал противников ожесточенными спорами, в худшем случае понижая или увольняя их; иногда он прибегал к таким мерам, как исключение из партии, изредка — к ссылке, но никогда не посылал товарищей по партии на расстрел лишь за то, что они не разделяли некоторых его мнений.

• Предыдущая
• 127/309
• Следующая