Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 189
- Предыдущая
- 189/309
- Следующая
Все эти люди до самого недавнего времени занимали видные посты в партии и государстве, обвинялись в принадлежности к так называемому параллельному центру со ставшим уже типичным набором обвинений: и в подготовке терактов против Сталина и других членов партии, и в шпионаже, и в связях с гестапо, и в реставрации капитализма. Правда, теперь обвиняемые пользовались услугами адвокатов, которые... и не думали их защищать. А вот сам процесс стал более открытым, поскольку на него были допущены иностранные журналисты.
Что же касается неопровержимых доказательств их преступной деятельности и хоть каких-то документов, то их не было и на этот раз, и все обвинение строилось на признаниях подследственных. И эти «признания» сыграли роковую роль в окончательной расправе с теми, кто имел несчастье принадлежать или поддерживать «правый уклон». И если в августе 1937 года враги народа только упоминали Бухарина и Рыкова, то теперь они чуть ли не в один голос заговорили об их шпионско-террористической деятельности.
Как выяснилось именно теперь, Радек долго молчал о Бухарине лишь только по причине «интеллектуальной дружбы», которая связывала их долгие годы. Но, в конце концов, он понял, что не может не явиться в суд, «скрыв существование другой террористической организации»... бухаринско-рыковской... Правда, в суд Радек не являлся, он был доставлен из следственного изолятора, где находился с осени 1936 года. Да и заговорил он после того, как познакомился с некоторыми «методами» ведения дела его следователями. Но... все, даже самые искренние «признания» оказались напрасными. 13 человек были приговорены к расстрелу, Радек, Сокольников и Арнольд получили по 10 лет, а Строилов — 8.
Надо ли говорить, какую радость в стране вызвал этот суровый, но «справедливый» приговор врагам народа. Присутствующие на процессе «представители общественности» встретили его громкими криками одобрения. А руководитель московских коммунистов Н.С. Хрущев пошел еще дальше и устроил на следующий день на Красной площади грандиозный митинг, на котором рабочие и служащие клеймили позором предателей и убийц из «параллельного» центра.
На этом дело не закончилось, поскольку на свободе все еще оставались такие матерые агенты гестапо и конрреволюционеры, как Бухарин и Рыков.
Что пережил Николай Иванович за дни суда над «параллельным центром», знал только он один. Как рассказывали его близкие, на него было страшно смотреть, он пребывал в самом что ни на есть угнетенном состоянии и был на грани самоубийства. А когда в начале февраля на его кремлевской квартире появились три чекиста, он едва не потерял сознание.
Однако на этот раз тревога оказалась ложной, и речь шла всего-навсего о его выселении из Кремля. Как только он обрел способность говорить, вдруг раздался телефонный звонок. К несказанному изумлению Бухарина, звонил Сталин. Поинтересовавшись его делами и узнав, что его выселяют, Сталин рассвирепел. «Гони ты всех их к чертовой матери!» — с негодованием воскликнул он, словно речь и на самом деле шла об обиде, нанесенной его лучшему другу.
Повеселевший Николай Иванович последовал совету и воспрянул духом. В таком внимании со стороны Сталина он увидел хороший знак и с необычайным энтузиазмом принялся готовиться к намеченному на конец февраля очередному пленуму. Но... радовался он недолго. 19 февраля 1937 года он с ужасом узнал о скоропостижной кончине от паралича сердца одного из самых популярных в стране партийных руководителей, известного революционера и активного участника революции и Гражданской войны, наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Кремлевские светила медицины дали подробное медицинское заключение о смерти Серго.
Бухарин знал цену этим «заключениям» и не очень удивился вести, что Орджоникидзе застрелился. Что снова заставило его серьезно задуматься над своей собственной судьбой. Догадывался ли Бухарин, кто на самом деле стал причиной самоубийства Серго? Думается, догадывался, но не говорил. И только на XX съезде КПСС будет сказано, что никакого паралича сердца у Серго не было, что скончался он от пущенной в сердце пули и что главными виновниками его гибели были Сталин, Ежов и Берия. Правда, поговаривали и о том, что Серго «помогли умереть».
И на самом деле: как и смерть Кирова, гибель Орджоникидзе со временем обрастала множеством версий, но и по сей день до конца не выяснено, что же произошло в тот день у него на квартире. А вот подоплека всей этой таинственной истории, конечно же, известна...
К началу 1937 года Серго занимал прочное положение в партии. Заслуженный революционер и близкий друг Сталина, в отличие от десятков других высокопоставленных партийцев, Серго продолжал оставаться таким же прямым, каким был в те времена, когда сам Ленин мог сказать о нем: «...лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей и в эмиграции». «Серго, — писал Микоян, — остро реагировал против начавшихся в 1936 году репрессий в отношении партийных и хозяйственных кадров».
Всегда жизнерадостный, он стал задумчивым и грустным и все чаще восклицал: «Нет, я с этим не соглашусь ни при каких условиях!» Особенно мрачным он становился после совещаний на самом «верху». И как никакой другой нарком, защищал своих людей от нападок НКВД, что, конечно же, не могло нравиться ни могущественному Ежову, ни самому Сталину, которому честный Серго портил всю обедню.
Первые тревожные звонки прозвучали уже после ареста Пятакова, а в дни празднования своего 50-летия находившийся в Кисловодске Орджоникидзе узнал об аресте своего брата Папулии. Разъяренный Серго потребовал от Берии показать ему дело брата, однако тот под разными предлогами отказывал ему. Сумел он, пользуясь своей близостью к вождю, настроить против бывшего приятеля и Сталина.
Но, по большому счету, дело было, конечно же, не в Берии. Да и не тот был Сталин человек, которого можно было «настроить» против кого-либо. Он предпочитал играть на других сам, и инструментом ни в чьих руках не был. Но то, что Орджоникидзе ненавидел Берию самой лютой ненавистью, несомненно.
А вот что касается Сталина... Конечно, Серго прекрасно понимал, что многое из того, что творилось в стране, отвечало не только ходу самой истории, но и воле Сталина. И, по словам все того же Микояна, незадолго до своей смерти грустно сказал: «Я не могу больше жить... Бороться со Сталиным невозможно, а видеть то, что он делает, нет сил...»
Сам же Сталин объяснял свои расхождения с Серго его странным характером. «Серго, — говорил он на февральско-мартовском пленуме 1937 года, — страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними, вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК... Сколько крови он испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев... Сколько крови он себе испортил и нам, сколько крови испортил!»
Упрекнул он бывшего приятеля и в том, что, зная больше чем кто-либо о планах одного из лидеров «право-левацкого» блока Ломинадзе, он поведал о них самому Сталину только через несколько лет после известных всем событий. Конечно, Сталин многое знал из того, о чем говорил горячий Серго в узком кругу, и он не сомневался, что он будет защищать «своих» людей на февральско-мартовском пленуме ЦК. Чего Сталин, конечно же, не хотел. Ладно, Бухарин и Рыков. Эти дышали уже на ладан, и никто им уже не верил. Но Серго...
Это был особый случай. Орджоникидзе пользовался огромным авторитетом как у партийцев, так и в стране, и приклеить к нему в одночасье ярлык агента гестапо и сторонника реставрации капитализма было в высшей степени нелепо даже для него. Но была, по всей видимости, и еще одна веская причина, по которой Сталин не хотел объявлять Орджоникидзе открытую войну.
Выходец из Закавказья Серго слишком много знал о Сталине такого, о чем лучше было не знать другим. И допустить открытого процесса над Орджоникидзе он не мог. После ареста младшего брата Серго их отношения становились все напряженнее. Теперь Серго узнавал об аресте видных работников своего ведомства. НКВД брал их теперь без его санкции, которую он, как правило, отказывался давать.
- Предыдущая
- 189/309
- Следующая
