Гаяна (Художник П. Садков) - Аматуни Петроний Гай - Страница 58

• Предыдущая
• 58/115
• Следующая

— Вы можете рассчитывать на меня, учитель, до конца моих дней! — пылко ответил Роберт и вслух повторил мысли Кобрена. — Как это заманчиво! Когда-то потомкам доставались одни легенды о выдающихся людях прошлого. Затем — скульптуры и портреты. Еще шаг — и мы научились записывать голоса и движения их на киноленте. Мы должны сделать следующий шаг.

— Несколько шагов, Роберт!

— Пусть так, мы добьемся, учитель! Но добиться было трудно. Большую часть своего состояния Кобрен израсходовал на эксперименты, и безуспешно.

— Машине чужда живая природа мозга, — вздыхал Роберт.

— Мы просто еще мало знаем, что такое мозг человека, — не сдавался Кобрен.

— Павлов доказал, что организм и среда, его окружающая, — одно целое. Это же должно относиться и к части организма, например, к мозгу. А в наших клинических и лабораторных исканиях…

— Но великий Павлов не запретил нам создавать искусственную среду, эквивалентную естественной.

— Не потому ли, что ему не приходила в голову такая постановка вопроса?

— Во-первых, такая постановка вопроса есть в его трудах: возможность влиять на организм через среду. Что же касается мыслей, «не пришедших в голову», как ты говоришь, то поверь мне: в эту группу входят и все будущие открытия. Если что-то верное и нужное еще «не пришло» к нам, виноваты в этом мы сами, а не те мысли, которых нам не хватает.

Когда мир облетела весть о находке на острове Пито-Као, Кобрен пришел в чрезвычайное возбуждение.

— Роберт, ты подумай, какие чудеса будет творить наша земная наука, обогащенная знаниями гаянцев, — говорил он. — Будущее протягивает нам руку! Это необычайно, величественно, волшебно. Возраст — на твоей стороне. Поезжай!

Гровер согласился: он мечтал о счастье хотя бы прикоснуться к подарку жителей далекой планеты.

Гровер опоздал Конец его многотрудного путешествия оказался печальным. Официальная версия утверждала, что Боб Хоутон в погоне за сенсацией придумал всю эту историю с кораблем гаянцев и их энциклопедией. Ведь следов их пребывания на острове не осталось, а мир требовал вещественных доказательств. А тут еще скандал со взрывом микробиологической лаборатории Дорта и эпидемия, вспыхнувшая на Пито-Као. Люди стали верить, будто Боб Хоутон создал газетную дымовую завесу и здорово заработал на этом.

Встреча с самим Хоутоном на Отунуи несколько окрылила Гровера. Он начал расспрашивать друга о гаянцах.

— Корабль был на острове, — устало твердил Боб. — Но Бергофф и Курц уничтожили его.

— Вместе с сейфом?

— Да, конечно. И может быть, это к лучшему. Всякая газетная сенсация живет недолго и порой чем с большим шумом рождается, тем тише и незаметнее умирает. Так произошло и с историей пребывания гаянцев на Пито-Као. Люди стали забывать «дело Бергоффа»: новые события заслонили вчерашние махинации миллионера.

Гровер вернулся утомленный и злой. Выслушав его рассказ, старый романтик Кобрен глубоко задумался.

— Что ж, — сказал он, — мы и без того должны были работать.

Опять искания, неудачи и находки. И вдруг профессор Кобрен собрал сотрудников клиники и объявил о своем решении перейти в фирму «Дискавери». Руководителем клиники он назначил Гровера.

Чудачество? Так вначале готов был думать и Гровер, пока профессор не позвал его к себе для беседы с глазу на глаз.

— Друг мой, — доверительно сказал он ему, — под вывеской «Дискавери», должно быть, скрывается сонм гениев! Да-да, поверь мне. Я убедился, что фирма располагает научными материалами небывалой ценности. Откуда они? Мне на это наплевать. Мы служим науке, и для нас нет ничего более святого. Я должен овладеть этими знаниями.

— Но ваши идеи?

— Я не изменяю им. Мне предложили отдел космической медицины, и я предчувствую, что получу кое-что новое, возможно, самое недостающее для нас с тобой!

— Поразительно.

— Но факты убедительны. Меня только беспокоит та излишняя, на мой взгляд, таинственность, которой окружена Деятельность фирмы. Смущают меня и некоторые пункты контракта. Одним словом, я испытываю беспокойство, Роберт. Я стар, и заботы о семье не тяготят меня. Но есть наше общее дело!

— Вы полагаете, что в вашем решении…

— … имеется доля риска. Я рассчитываю на тебя, Роберт. Если я позову тебя сам, приходи без опасения. Но если к тебе обратятся другие, даже от моего имени, будь осторожен: это значит, что я попал в беду, тогда постарайся выручить меня.

— Но отчего так мрачно, профессор?

— Имя одного из руководителей фирмы уже снискало себе сомнительную репутацию в весьма скандальном деле, Роберт.

Так они расстались, чтобы встретиться вот здесь, в этой палате-лаборатории.

Не помешала ли профессору болезнь лично обратиться к нему, Гроверу? Или он попал в беду?

Здравый смысл подсказывал Гроверу, что благодушие — одна из форм тупости. Правда, излишняя осторожность неприятна. Но основания для раздумий уже есть, а когда думаешь, то видишь вещи с разных сторон.

Роберт подвинул стул ближе к кровати и взглянул на больного. Перед ним лежал разбитый параличом старик, похожий на труп. Роберт долго не мог оторвать взгляда от лица Кобрена.

Нет, слава богу, он еще жив. Правда, в полуоткрытых глазах нет и намека на мысль.

— Давно это случилось?

— Более трех недель, — вежливо наклонясь, ответил Стоутмен.

Роберт прикоснулся к безжизненной кисти профессора, как бы нащупывая пульс, и посмотрел на циферблат своих часов. Тонкая, как паутина, секундная стрелка, до того колебавшаяся возле цифры «З», метнулась и замерла неподвижно у цифры «7».

Гровер с трудом удержался от возгласа. В его ручные часы был вмонтирован крохотный индикатор биотоков, изобретенный им и профессором. Опытным путем они установили, что длительное облучение такой силы, какая отклоняет стрелку за цифру «10» на циферблате часов, опасно для человека.

Теперь не оставалось сомнения, что профессор подвергался облучению и его паралич искусственный.

Овладев собой, Роберт медленно встал, внимательно посмотрел в бегающие глаза Стоутмена и как можно более естествен но произнес:

— Да, старику не повезло. Что поделаешь. Будем откровенны?

— Не понимаю вас, мистер Гровер, — удивился Стоутмен.

— Зачем вы облучаете его?

Стоутмен издал нечто нечленораздельное.

— Я обязан знать, — настаивал Роберт.

— Видите ли… Я не медик, и мне трудно разъяснить вам. Наши врачи применяют новый метод лечения.

— Гм… Как вам угодно. — Роберт тщательно подбирал слова, стараясь сыграть роль нагловатого беспринципного бизнесмена. — Но всякая новизна оплачивается в повышенном размере. Как бы вам не пришлось увеличить мне гонорар. Что вы скажете, дорогой мистер Стоутмен?

— Я уверен, мы станем друзьями, мистер Гровер! — расхохотался Стоутмен и хлопнул по плечу молодого ученого. — Вы бестия!

— Но не белокурая, — серьезно ответил Роберт.

— Идемте. Я люблю решать деловые вопросы в деловой обстановке.

Роберт выходил первым и выглядел почти веселым: атака удалась, и он уже знал, что его может ожидать здесь, кто будет окружать.

Бергоффу исполнилось сорок два — возраст не всегда гарантирующий от мальчишеских поступков, но располагающий расчетливо строить свою дальнейшую жизнь. Основное — расчетливо. Ведь Бергофф был миллионером, деловым человеком, чьи эмоции зависели от состояния счета в банке и масштаба финансовых операций.

На рыбном рынке Бергофф все еще слыл королем, но конкуренты уже чувствовали его слабость и теснили со всех сторон, одна из которых, как опасался Бергофф, оставалась незащищенной навсегда: имелся в виду его отход от руководства компанией. А как известно, не только рыба гниет с головы, но и рыбное дело вообще…

И все же Бергофф оставался крепким, жизнерадостным дельцом, уверенным в завтрашнем дне, выстоявшим в недавних испытаниях, вызванных скандалом на Пито-Као.

• Предыдущая
• 58/115
• Следующая