Легкие горы - Михеева Тамара Витальевна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/15
• Следующая

Когда проехали железную дорогу, она сказала:

— Мы с Юрасем будем гостить у бабушки. Пить парное молоко и ходить за ягодами.

Юрась фыркнул. Но она даже не посмотрела на него, она говорила это деду.

После Центральной усадьбы она опять:

— Там страшные скалы, с пещерами, но мы с Юрасем туда не полезем.

Она уставилась на него своими глазищами. Юрась буркнул что-то в ответ.

— А мы с Юрасем…

— Надеюсь, вы с Юрасем не будете никуда сбегать, а то ведь я и выдрать могу! — сказал дед.

И Юрасю полегчало.

Бабушка Тася встретила их сурово. Сухо расцеловалась с дедом и Катей, одинаково равнодушно погладила по голове и Юрася, и Динку. Юрась никак не мог понять, к кому относится эта суровость: к нему, сбежавшему из лагеря, или к этой чужой девчонке, которая сразу притихла и оробела, покрепче вцепилась в Катину ладонь.

“Ничего бы этого не было, — вдруг понял Юрась, — если бы мама не уехала в свою Москву”.

Катя звала пить чай, но Юрась не пошел. Он сел на поленницу у темной теплой стены сарая, закрыл глаза. Поплыли перед глазами круги и пятна, золотые, оранжевые.

— Дина, Юрась! Чай замерзнет! — кричала Катя.

Юрасю вдруг жалко стало эту девчонку, у бабушки Таси не забалуешь… Хотя ей, наверное, не привыкать после детдома… Юрасю стало так тоскливо, что хоть вой. Как попала Динка в детдом, где ее родители? Может, и живы, может, ее мама тоже собралась второй раз замуж, а Динку — с глаз долой?

— Дядя Саша звонил твоей маме по телефону, — услышал он совсем рядом Динкин голос, но почему-то не удивился, даже глаз не открыл. — Я слышала, как он с ней разговаривал. Он сказал, что так не честно и что она должна обязательно приехать и с тобой все обсудить. А что обсудить, Юрась?

Когда Юрась понял, что дед на его стороне, он все-таки не выдержал и заплакал. Он всхлипывал в ладони, а Динка сидела рядом, положив горячую ладонь ему на спину и прислонив голову к его плечу. Когда слезы кончились, Юрась сказал сердито:

— Никому не говори, поняла?

Динка только кивнула. И Юрась ей сразу поверил.

Два друга

Как только Динка приехала к бабушке Тасе, у нее появилось два друга. Первый друг сам выбежал ей навстречу, лишь мама толкнула калитку. Разметая воробьев по двору, хлопая ушами, путаясь на поворотах в лапах, летела к ним навстречу самая смешная собака в мире. Она была тощая и длинноногая, а лаяла так звонко, что Динка зажала уши, а мама засмеялась:

— Юла, Юла…

Собака стала ластиться, упала на живот, поползла к дяде Саше, потом к Юрасю, перевернулась на спину, будто просила, чтобы ее погладили, и косила то на маму, то на Динку темным круглым глазом. Динка засмеялась и погладила Юлу по пузу. Юла тут же вскочила и лизнула Динку в щеку, в нос, в губы.

— Ну-ну, суматошная, отстань, — сказала, выходя на крылечко, бабушка Тася.

Юла была необычной собакой. Появилась она у бабушки Таси вот как.

Это было три года назад, бабушка Тася тогда еще постоянно жила в Легких горах, хотя зимой дорогу заносило и добраться до города иногда было просто невозможно. Был январь. Стояли крещенские морозы, да такие, каких давно в этих краях не было. Бабушка Тася утеплила стайку, где жили молодая козочка Беляша и десяток кур. Тяжело стало за водой ходить, хоть и колодец недалеко. Вода в колодце покрывается тонким стеклом льда. Ведро пробивает в стекле узкую лунку, вода набирается медленно, нехотя. Каждый раз, когда надо было идти за водой, бабушка Тася собиралась с духом. Хорошо, что расчистили дорогу, завтра обещал приехать Саша, наносит воды на неделю. Но сегодня-то как? Надо идти.

Скрипит, ворчит под ногой снег, будто слова выговаривает, воздух звенит льдинками, обжигает зубы при каждом вдохе. Белая шапка на крыше колодца. Варежки примерзают к ручке ведра. Стукнуло ведро об лед, что-то взвизгнуло, то ли ручка у ведра, то ли ворот у колодца, и бабушка Тася не могла понять, почему ведро так тяжело? А когда вытащила, ахнула. В воде, перемешанной с крошками льда, барахтался, пытаясь выбраться, щенок. Когти скользили по стенкам ведра, и щенок так посмотрел на бабушку Тасю темными круглыми глазами, что она сдернула с головы шаль, укутала его, мокрого, крупно дрожащего, посеменила домой, бросив у колодца и ведро, и коромысло.

Сначала бабушка Тася думала, что не выходить щенка.

— Девка, — констатировала она, подняв щенка за шкирку и внимательно осмотрев. — Иди-ка вот…

Она достала старую Сашину шапку-ушанку, уложила туда щенка, укрыла пуховым платком и устроила у жарко натопленной печи. Но щенок дрожал, не переставая, и все пытался из шапки выскочить.

— Лежи, лежи, вот юла, куда ты скочешь?

Но щенок все-таки выбрался из шапки, на полусогнутых, дрожащих лапах дошел до спасительницы и ткнулся ей в ноги.

— Что ты будешь, а… — проворчала бабушка Тася. Взяла низкую скамеечку, села у печи, закутала щенка в платок, положила на колени. Накрыла сверху своими горячими, сухими руками. Щенок дрожал и дрожал, и будто всхлипывал, и жаловался, но наконец уснул, пригревшись.

— Юла ты, Юла, — вздохнула бабушка Тася. Она смотрела на огонь, мерцавший в круглых дырках печной дверцы.

А наутро пришел к бабушке Тасе сосед, дед Телятьев. Коромысло принес да ведро.

— Ты чего это, Таисья Александровна, ведра по всей деревне разбросала? — И тут же ахнул: — Люська! Люська моя! Ты как здесь? Ты почему здесь? Я ж тебя по всей деревне…

— Но, но, Николай Витальевич, вы не очень-то руки протягивайте! — прикрикнула бабушка Тася, сгребая Юлу на руки. — Никакая она не ваша, а была бы ваша, так чего ж она в колодце делала?

— Где? — вытаращил глаза дед Телятьев. — Я ее неделю назад из городу привез… на вокзале подобрал, а вчера она у меня пропала, и как улизнула, ума не приложу…

— Ты поменьше-то болтай, — рассердилась бабушка Тася, — собака сама в колодец не прыгнет!

Дед Телятьев обиделся.

— Ты что же, Таисья Александровна, первый день меня знаешь? Или мы с тобой всю жизнь забор в забор не прожили? Иль не знаешь, какое я отношение к любой скотине имею?

Это была правда, дед Телятьев сильно зверей любил, и у него дома всегда кто-нибудь жил, “квартировал”, говорил он. То стриж с поломанным крылом, то ежик, которого он в реке в наводнение выловил, то кошки-собаки… Его даже прозвали в деревне Дедом Мазаем. Бабушка Тася все это прекрасно знала, но не смутилась.

— Как же, скажи, она в колодец попала? С неба, что ли?

Дед Телятьев ласково прищурился.

— С неба не с неба, Таисья Александровна, а мысль твоя верная… Я твое ведерочко когда сейчас прибирал, приметил: у колодца-то сугроб наметен, прямо до краю. Бежала, поди, моя Люська по сугробу да и свалилась, она больно резвая…

— Может, и так, — подумав, согласилась бабушка Тася. — А только все одно: никакая она теперь не твоя, и зовут ее уж целый день как по-другому. За ведро спасибо, а что случилось, то случилось, так что…

Дед Телятьев присел перед Юлой, погладил ее большой своей ладонью, сказал, улыбаясь в бороду:

— Эх, Люська, суровая у тебя хозяйка теперь будет. Лучше б ты дома сидела…

— Ладно вам шептаться-то, Николай Витальевич, пойдем чай пить. Замерз, поди, пока ведро тащил.

И они пошли пить чай. Юла осталась жить у бабушки Таси, но так как была умна не по-собачьи, то бегала есть и к деду Телятьеву. У него и миска для нее всегда стояла, и лежала конфетка в кармане, потому что Юла была сластеной.

— Ласковый теленок двух маток сосет, — усмехался дядя Саша, видя, как Юла, пообедав дома, бежала через дыру в заборе к Телятьеву. Характер у нее и правда был ласковый. Только пьяных она сильно не любила, заливалась злобным лаем и скалила белые клыки…

Все это рассказал Динке Юрась, пока они сидели на поленнице у сарая. Юла тоже была тут. То копала нору у морковной грядки (“Крот, что ли, завелся”, — сказал Юрась), то подбегала к ребятам, обнюхивала с ног до головы Динку и тыкалась в ладони (“Знакомится”, — усмехался Юрась). Необыкновенные были у Юлы глаза, темные, умные. Динка даже решила, что никакая она не собака, а заколдованная принцесса. Спросить у Юрася, конечно, постеснялась, но относиться к Юле стала по-особенному.

• Предыдущая
• 5/15
• Следующая